– В Сибире, чай, у Кучума гарем раз в сто больше. Ему-то уж со всей Мангазеи таких раскрасавиц привозили… Ты, главное, надейся!
– Сначала того Кучума еще победить надобно, Александр Григорьевич.
– А ты в том никак усомнился? Со святыми на стягах – и не победим?
– Хорошо сказано! – Вакула Васильевич обнял Лупина, поцеловал его в лоб и вдруг вспомнил почему-то о двух душегубах поневоле, которые сегодня ночью жертву свою искать пойдут. – Пошли-ка на службу, раб Божий, пение божественное послушаем…
Казачий хор старательно тянул слова молитвы, обращенные к небу, священники причащали свою маленькую паству. Завтра на восходе солнца им предстояла встреча с армией Маметкуля…
Сильно надеялись на то, что Таузан и отпущенные на свободу пленные расскажут повсеместно о том, что в руках у воинства православного есть древний великий гром, что способны они валить тем громом столетние деревья и карать непокорных.
В первом ряду молившихся казаков стоял на коленях Ермак Тимофеевич. Слушая слово Божье, опустил он голову, но то, о чем атаман думал сейчас, было далеко от святости и благости…
Может, убили они уже Машкова-то? Не просто будет его перехитрить, да еще и свидетелей деяния постыдного не оставить! Пока лишь три человека знают о том, и два из них молчать будут. И не за две тысячи целковых… Расплачиваться с душегубами Ермак и не думал никогда. Злодеям самим жить лишь до тех пор, пока о деле своем Ермаку не доложатся.
Неслось над Тоболом пение, к всепрощающему и всепонимающему Богу обращенное, и думал Ермак о Марьяне. Да, какое-то время погорюет она, попечалится, но не устоит перед подарками, каких царицы даже от государя московского не получали. Из добра строгановского будут те подарки, конечно же… Ну, а если подарки сердце ее не тронут, силой девку брать придется. Кого Ермак хоть однажды любил, та девка его уж больше не забудет! Вот и Марьянка исключением не станет. Баба она, а всякая живая баба восхищается мужчиной, что гладить ее умеет и на руках, как на качелях, к небесам подбрасывать. Зверьки они все хитрые, выучка им всем надобна…
Как же мало знал Ермак Марьянку!
Пару раз проходил мимо атамана «великий провидец» душ казачьих, глядя на опущенную голову Ермака, и все порывался крикнуть атаману:
– Ты, пес смердячий! К реке беги, живо, друга спасай!
Но черная часть его души уже согревалась мыслью о шести сотнях целковых, а потому молчал Вакула, утешая себя тем, что Ермак, открой он всем тайну его постыдную, не испугался бы, а просто приказал порешить уже его, отца Вакулу, будущего сибирского святого. И ряса поповская в этом случае броней бы для него не была…
Через час после богослужения Лупин, прихватив двух коней, переплыл через реку и отправился в путь вслед за дочерью и Машковым, все еще нелюбимым зятем. Дорогу они точно оговорили: сначала по степи кругаля дать, затем к Тоболу вернуться и так до Туры лошадей гнать. Оттуда старым, проторенным уже путем возвращаться придется, каким в Сибирь шли. То теперь нетрудно будет – из Пермской земли слали сюда Строгановы земледельцев и охотников, приказчиков своих и рукодельцев, что землю живой сделали, поля вспахали да сокровища недр начали искать под присмотром сведущего люда.
Единственный путь на волю! За Каменным Поясом на Руси-матушке, как иголка в стоге сена, исчезнуть можно; хоть даже в Москву податься, а там никто и не спросит, кто да откуда, песчинкой себя враз почувствуешь, на которую и не глянет никто.
– Чего еще умеешь-то, кроме как в седле трястись, люд честной забижать да баб красть? – как-то раз спросил Лупин Машкова, когда вели они неторопливый разговор о будущем.
– Петь могу! – гордо отозвался Машков.
– Не маловато ли? Через всю Россию пробираться собрался, по площадям песни горлопаня? Не для того я дочушку мою растил. Подумай, а еще на что сгодишься?
– Возничим быть могу, с обозами ходить.
– Неплохо. Хорошие возничие всегда нужны. Но вечно в пути, вечно на телеге, месяцами на облучке, да еще от лихого люда на дорогах отбиваться придется, под палящим солнцем и в снежную бурю… Худо все это, Ваня! Молодую женушку надолго оставлять одну, перегорит еще, как свечечка воску ярого! И Марьянушка – не исключение, то даже я скажу, отец ее!
– Печи могу ставить, батя, – сказал Машков после долгого размышления.
– Так точно можешь?
– Да уж не одну поставил!
– Хорошая печь – оно ведь как, дымить не должна! Печь создать – искусство немалое, Иван Матвеевич! – Лупин поскреб седую голову. – Но дело это мне по нраву…
Сошлись тогда на том, что, на Русь вернувшись, Машков печным делом займется. Иван Матвеевич вздохнул шумно, радуясь тому, что старик приставать с вопросами назойливыми перестал. И бросился на поиски Марьянки.
– Вот ведь судьба какая! – пожаловался Иван, едва найдя ее. – Из казаков да в печники! Из степей – в угол дымный. Вместо седла задом на теплую лежаночку!
– Ничего не понимаю! – вскинулась тогда Марьяна. – Кто тут печки собрался ладить?
– Я! Я твоему бате только что пообещал!
– Сначала на Русь добраться надобно, – ответила она тогда с усмешкой. – А отцы – они все одинаковые… Всегда знать хотят, что через годы станется! Для нас сейчас важно лишь одно – жизнь спасти…
Закончилась давно служба божья. Отец Вакула звал своего дьяка, да без толку. Ермак в шатре ждал нетерпеливо, когда наемники его явятся. Велел «Борьку» разыскать, но сотники огольца уже давненько не видели.
– Где Борька? – прокричал Ермак после двух часов бесполезного ожидания. – Или он не на реке?
Но никто паренька не видел, да и наймиты все еще не объявлялись…
С Ермаком творилось нечто из ряда вон выходящее. Волнение душило его, он заламывал руки, метался по шатру, рассылал казаков, чтоб искали сорванца, но боялся при этом даже спрашивать о Машкове.
«А что, если в тот момент она с ним была? – подумал атаман и прикрыл глаза руками. – Неужто вместе их убили? Вот придут сейчас казаки те и скажут: «Ермак Тимофеевич, ничего ж другого нам не оставалось – на пару их убивать пришлось! Никто того не должен был видеть, что ты наказывал, а посыльный твой всегда подле Машкова крутится. Мы лишь сделали, что ты велел…»».
Проходили томительные часы, но ни Машкова, ни Марьянки, ни душегубов посланных видно не было. Метался по лагерю отец Вакула, по берегу бегал, звал в отчаянии дьяка своего Лупина. Но того тоже давно уж не видели…
Где-то около полуночи – Машков и Марьянка погоняли коней в кромешной темноте с оружием наготове, потому что повсюду налететь можно было или на татарские разъезды, или на остяков, а за одного русского у Кучума сотню соболей давали, – Ермак и отец Вакула столкнулись друг с другом у реки.
– Дьяка моего, кажись, похитили! – печальным басом оповестил атамана Вакула Васильевич.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55
– Сначала того Кучума еще победить надобно, Александр Григорьевич.
– А ты в том никак усомнился? Со святыми на стягах – и не победим?
– Хорошо сказано! – Вакула Васильевич обнял Лупина, поцеловал его в лоб и вдруг вспомнил почему-то о двух душегубах поневоле, которые сегодня ночью жертву свою искать пойдут. – Пошли-ка на службу, раб Божий, пение божественное послушаем…
Казачий хор старательно тянул слова молитвы, обращенные к небу, священники причащали свою маленькую паству. Завтра на восходе солнца им предстояла встреча с армией Маметкуля…
Сильно надеялись на то, что Таузан и отпущенные на свободу пленные расскажут повсеместно о том, что в руках у воинства православного есть древний великий гром, что способны они валить тем громом столетние деревья и карать непокорных.
В первом ряду молившихся казаков стоял на коленях Ермак Тимофеевич. Слушая слово Божье, опустил он голову, но то, о чем атаман думал сейчас, было далеко от святости и благости…
Может, убили они уже Машкова-то? Не просто будет его перехитрить, да еще и свидетелей деяния постыдного не оставить! Пока лишь три человека знают о том, и два из них молчать будут. И не за две тысячи целковых… Расплачиваться с душегубами Ермак и не думал никогда. Злодеям самим жить лишь до тех пор, пока о деле своем Ермаку не доложатся.
Неслось над Тоболом пение, к всепрощающему и всепонимающему Богу обращенное, и думал Ермак о Марьяне. Да, какое-то время погорюет она, попечалится, но не устоит перед подарками, каких царицы даже от государя московского не получали. Из добра строгановского будут те подарки, конечно же… Ну, а если подарки сердце ее не тронут, силой девку брать придется. Кого Ермак хоть однажды любил, та девка его уж больше не забудет! Вот и Марьянка исключением не станет. Баба она, а всякая живая баба восхищается мужчиной, что гладить ее умеет и на руках, как на качелях, к небесам подбрасывать. Зверьки они все хитрые, выучка им всем надобна…
Как же мало знал Ермак Марьянку!
Пару раз проходил мимо атамана «великий провидец» душ казачьих, глядя на опущенную голову Ермака, и все порывался крикнуть атаману:
– Ты, пес смердячий! К реке беги, живо, друга спасай!
Но черная часть его души уже согревалась мыслью о шести сотнях целковых, а потому молчал Вакула, утешая себя тем, что Ермак, открой он всем тайну его постыдную, не испугался бы, а просто приказал порешить уже его, отца Вакулу, будущего сибирского святого. И ряса поповская в этом случае броней бы для него не была…
Через час после богослужения Лупин, прихватив двух коней, переплыл через реку и отправился в путь вслед за дочерью и Машковым, все еще нелюбимым зятем. Дорогу они точно оговорили: сначала по степи кругаля дать, затем к Тоболу вернуться и так до Туры лошадей гнать. Оттуда старым, проторенным уже путем возвращаться придется, каким в Сибирь шли. То теперь нетрудно будет – из Пермской земли слали сюда Строгановы земледельцев и охотников, приказчиков своих и рукодельцев, что землю живой сделали, поля вспахали да сокровища недр начали искать под присмотром сведущего люда.
Единственный путь на волю! За Каменным Поясом на Руси-матушке, как иголка в стоге сена, исчезнуть можно; хоть даже в Москву податься, а там никто и не спросит, кто да откуда, песчинкой себя враз почувствуешь, на которую и не глянет никто.
– Чего еще умеешь-то, кроме как в седле трястись, люд честной забижать да баб красть? – как-то раз спросил Лупин Машкова, когда вели они неторопливый разговор о будущем.
– Петь могу! – гордо отозвался Машков.
– Не маловато ли? Через всю Россию пробираться собрался, по площадям песни горлопаня? Не для того я дочушку мою растил. Подумай, а еще на что сгодишься?
– Возничим быть могу, с обозами ходить.
– Неплохо. Хорошие возничие всегда нужны. Но вечно в пути, вечно на телеге, месяцами на облучке, да еще от лихого люда на дорогах отбиваться придется, под палящим солнцем и в снежную бурю… Худо все это, Ваня! Молодую женушку надолго оставлять одну, перегорит еще, как свечечка воску ярого! И Марьянушка – не исключение, то даже я скажу, отец ее!
– Печи могу ставить, батя, – сказал Машков после долгого размышления.
– Так точно можешь?
– Да уж не одну поставил!
– Хорошая печь – оно ведь как, дымить не должна! Печь создать – искусство немалое, Иван Матвеевич! – Лупин поскреб седую голову. – Но дело это мне по нраву…
Сошлись тогда на том, что, на Русь вернувшись, Машков печным делом займется. Иван Матвеевич вздохнул шумно, радуясь тому, что старик приставать с вопросами назойливыми перестал. И бросился на поиски Марьянки.
– Вот ведь судьба какая! – пожаловался Иван, едва найдя ее. – Из казаков да в печники! Из степей – в угол дымный. Вместо седла задом на теплую лежаночку!
– Ничего не понимаю! – вскинулась тогда Марьяна. – Кто тут печки собрался ладить?
– Я! Я твоему бате только что пообещал!
– Сначала на Русь добраться надобно, – ответила она тогда с усмешкой. – А отцы – они все одинаковые… Всегда знать хотят, что через годы станется! Для нас сейчас важно лишь одно – жизнь спасти…
Закончилась давно служба божья. Отец Вакула звал своего дьяка, да без толку. Ермак в шатре ждал нетерпеливо, когда наемники его явятся. Велел «Борьку» разыскать, но сотники огольца уже давненько не видели.
– Где Борька? – прокричал Ермак после двух часов бесполезного ожидания. – Или он не на реке?
Но никто паренька не видел, да и наймиты все еще не объявлялись…
С Ермаком творилось нечто из ряда вон выходящее. Волнение душило его, он заламывал руки, метался по шатру, рассылал казаков, чтоб искали сорванца, но боялся при этом даже спрашивать о Машкове.
«А что, если в тот момент она с ним была? – подумал атаман и прикрыл глаза руками. – Неужто вместе их убили? Вот придут сейчас казаки те и скажут: «Ермак Тимофеевич, ничего ж другого нам не оставалось – на пару их убивать пришлось! Никто того не должен был видеть, что ты наказывал, а посыльный твой всегда подле Машкова крутится. Мы лишь сделали, что ты велел…»».
Проходили томительные часы, но ни Машкова, ни Марьянки, ни душегубов посланных видно не было. Метался по лагерю отец Вакула, по берегу бегал, звал в отчаянии дьяка своего Лупина. Но того тоже давно уж не видели…
Где-то около полуночи – Машков и Марьянка погоняли коней в кромешной темноте с оружием наготове, потому что повсюду налететь можно было или на татарские разъезды, или на остяков, а за одного русского у Кучума сотню соболей давали, – Ермак и отец Вакула столкнулись друг с другом у реки.
– Дьяка моего, кажись, похитили! – печальным басом оповестил атамана Вакула Васильевич.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55