И что с ее сердечком происходит, Господи?»
Лупин вздохнул, отправил в рот кусок жесткой конской колбасы и принялся вдумчиво, с чувством жевать его. Он ждал. Александр Григорьевич не знал, заметила ли его Марьянка, но ведь рано или поздно жуткий Ермак велит ватаге «лыцарей» расходиться по домам в казачий городок, и тогда, возможно, она и проедет мимо него.
На берегу по-прежнему царило мертвое оцепенение. Единственным, кто сидел сейчас на коне, был атаман Ермак. Он ждал, когда кто-нибудь из казаков взмолится о пощаде для своих бывших товарищей. Но все молчали подавленно. Единственный, кто еле слышно бранился с Машковым, был оголец «Борька».
– Да я сегодня же в другую избу от вас переберусь! – бубнила Марьянка. – Я не собираюсь и дальше под одной крышей с палачом жить! И не смотри на меня! Каждый твой взгляд как грязь прилипает!
– Марьянушка! Тьфу ты, Борька! – простонал Машков. – Как не понимаешь! Это ж приказ был! С приказами не поспоришь!
– Поспоришь!
– Но не с Ермаком!
– И с ним!
– Да тогда б я третьим на том плоту оказался!
– Да я бы ради такого случая с Ермаком в одной постели ночь провела! Праздничную!
– Марьяша… – Машков закатил глаза, словно собирался рухнуть без сознания. – А что мне делать-то было? Они ж душегубы!
– У тебя, что, кинжала нет?
– А при чем здесь кинжал?
– Да я бы их на твоем месте сразу из милости прирезала.
– Так вот ты как говоришь? – еле слышно ахнул Машков.
– Не глухой, слышишь же.
Машков фыркнул.
– А тебя, девонька, опасаться следует! – бесцветно заметил он.
А Марьянка негромко процедила:
– Вот и хорошо, что ты это наконец понял, старый потертый медведь!
В жаркий полдень Ермак решил отпустить казаков по домам. Как побитые собаки, брели они в свой городок. И только Ермак с Машковым и священником остались на берегу.
– И когда мы их заберем оттуда? – взволнованно, с надеждой даже спросил казачий поп.
– Вообще не заберем, – Ермак повернулся к Машкову. – Плыви к плоту и перережь веревки с грузилом. Пусть себе по речке-речушке плывут. Коли Бог пожалеет их, выживут…
И Машков вновь поплыл к плоту, оглядел приговоренных. Глаза казаков были открыты, но из открытых ртов не раздавалось больше ни звука. Они все еще жили, но были уже близки к безумию. Искра разума почти затухла…
Иван Матвеевич Машков перерезал веревки с камнями, утлый плот пришел в движение и поплыл, лениво покачиваясь на волнах. Мешки с приговоренными покачивались в воде, то ныряя, то вновь появляясь на поверхности.
Внезапно Машков вздрогнул всем телом, судорожно цепляясь в борта лодки. Один из приговоренных, казак Андрейка, начал дико, безудержно-безумно смеяться. Он смеялся до тех пор, пока не захлебнулся водой.
– Так должно быть! – твердо сказал Ермак вернувшемуся на берег Машкову, смертельно бледному и дрожащему всем телом. – А как бы ты, Ваня, удержал за одним частоколом почти тысячу человек? А к следующему году нас точно тысяча будет, уверен в том. Об этой казни ватага долго будет помнить!
Одной из последних покидала берег Марьянка. Она прошла мимо сидевшего у воды старика, даже не глянув в его сторону. И только когда он негромко свистнул, девушка дернула головой. Замерла, а потом осторожно присела рядом, воровато оглядываясь по сторонам.
– Папенька… О, Господи, ты все видел?
– Все, доченька. – Лупин вытер нож, которым нарезал колбасу, о грязные портки. – Ну, ты и дьявола себе отыскала, что уж тут скажешь!
– Но ведь это Ермак приказал ему! – Марьянка зло сплюнула под ноги. – Не сам же Иван в палачи вызвался, папенька. И он больше никогда впредь так не сделает! Уж об этом я позабочусь!
– Ты? – Александр Григорьевич в ужасе глянул на свою дочь. – Даже ты не в силах сделать из казака богобоязненного человека.
– Нужно время, – она надвинула шапку на брови, хлопнула старика по плечу. – Сколько нужно времени, чтобы приручить медведя танцевать по ярмаркам? А с Машковым посложнее, чем с мишкой косолапым, будет! – девушка улыбнулась. – Как дела у твоих лошадок, папенька?
– Хорошо! Теперь ни одна скотинка не болеет, – Лупин шумно вздохнул. На сердце у него было муторно, словно кошки скребли, а то и кто мельничный жернов навалил. – И как только можно любить такого человека, как Машков?
– Не знаю, папенька. Все слишком уж внезапно вышло! – Марьянка передернула худенькими плечиками. – Кто может объяснить, откуда звезды на небе? – спросила девушка.
– Бог их сотворил, Марьянушка.
– Вот и любовь все тот же Бог сотворил! Разве дозволено спорить с Богом?
И она пошла прочь от отца, пошла в ставший привычным казачий городок.
«У меня чертовски умная дочь, – подумал Лупин с гордостью. – На все-то у нее ответ найдется. И только одного она не ведает: как будет скрывать в долгом походе на Мангазею, что она девка».
И смертный ужас вновь ухватил мерзкими щупальцами сердце Александра Григорьевича Лупина.
О Машкове можно думать все, что угодно, но, как мужчина, он заслуживал только сочувствия.
В «веселом доме» казаков ждали приветливые молодухи. Была там и черноокая Оленка, и фигуристая Иринка.
Ермаковы люди ели, пили, обнимали девиц и всем были довольны. Причем все! За исключением одного человека в ватаге!
Только Машков жил, как монах. Он поглядывал на Марьянку голодными глазами, помнил о своей позорной ране и опасался повторить ухаживания.
Когда Ермак вместе с ватагой направлялись в «веселый дом», Машков с горестным видом сидел в избе и проклинал тот самый день, когда он увидел Новое Опочково. И горько сетовал на судьбу.
– Я ж мужик! – выкрикнул он однажды, когда Ермак вместе с отцом Вакулой в подпитии отправились навестить молодок. – Ты хоть понимаешь, бесстыжая, что такое мужик?
– Наверное, кто-то, на кого ты по виду отдаленно смахиваешь! – отозвалась Марьянка. Слова, способные вывести Машкова из равновесия.
– Я взорвусь, я не выдержу!
– Интересно будет посмотреть, Иван свет Матвеевич!
– Да скорее ослепнешь! Черт побери, посмотреть хочешь? Это несложно, стоит мне только портки стянуть.
Марьянка нежно улыбнулась. Затем вытащила из ножен кривой кинжал и положила на колени.
– Мешающие веточки срезают, – спокойно заметила она. – Так что осторожнее, Иван, Матвеев сын.
– И ты бы это сделала? – выдохнул он, чуть подаваясь назад.
– Ни на секундочку не задумываясь.
– Бедный я, бедный! – выкрикнул Машков. – Сколько же мне еще мучиться? Я ж люблю тебя! Слышишь ты, люблю! Марьянушка, за что ж мучаешь-то так? – он отошел на безопасное расстояние и более отважно заявил: – Ведь ты же тоже любишь меня!
– Да! – отозвалась девушка. Впервые признаваясь в собственных чувствах. Машков вздрогнул, пригладил рукой взлохмаченные волосы и шумно вздохнул.
– Ты… ты сказала это, – прошептал он.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55
Лупин вздохнул, отправил в рот кусок жесткой конской колбасы и принялся вдумчиво, с чувством жевать его. Он ждал. Александр Григорьевич не знал, заметила ли его Марьянка, но ведь рано или поздно жуткий Ермак велит ватаге «лыцарей» расходиться по домам в казачий городок, и тогда, возможно, она и проедет мимо него.
На берегу по-прежнему царило мертвое оцепенение. Единственным, кто сидел сейчас на коне, был атаман Ермак. Он ждал, когда кто-нибудь из казаков взмолится о пощаде для своих бывших товарищей. Но все молчали подавленно. Единственный, кто еле слышно бранился с Машковым, был оголец «Борька».
– Да я сегодня же в другую избу от вас переберусь! – бубнила Марьянка. – Я не собираюсь и дальше под одной крышей с палачом жить! И не смотри на меня! Каждый твой взгляд как грязь прилипает!
– Марьянушка! Тьфу ты, Борька! – простонал Машков. – Как не понимаешь! Это ж приказ был! С приказами не поспоришь!
– Поспоришь!
– Но не с Ермаком!
– И с ним!
– Да тогда б я третьим на том плоту оказался!
– Да я бы ради такого случая с Ермаком в одной постели ночь провела! Праздничную!
– Марьяша… – Машков закатил глаза, словно собирался рухнуть без сознания. – А что мне делать-то было? Они ж душегубы!
– У тебя, что, кинжала нет?
– А при чем здесь кинжал?
– Да я бы их на твоем месте сразу из милости прирезала.
– Так вот ты как говоришь? – еле слышно ахнул Машков.
– Не глухой, слышишь же.
Машков фыркнул.
– А тебя, девонька, опасаться следует! – бесцветно заметил он.
А Марьянка негромко процедила:
– Вот и хорошо, что ты это наконец понял, старый потертый медведь!
В жаркий полдень Ермак решил отпустить казаков по домам. Как побитые собаки, брели они в свой городок. И только Ермак с Машковым и священником остались на берегу.
– И когда мы их заберем оттуда? – взволнованно, с надеждой даже спросил казачий поп.
– Вообще не заберем, – Ермак повернулся к Машкову. – Плыви к плоту и перережь веревки с грузилом. Пусть себе по речке-речушке плывут. Коли Бог пожалеет их, выживут…
И Машков вновь поплыл к плоту, оглядел приговоренных. Глаза казаков были открыты, но из открытых ртов не раздавалось больше ни звука. Они все еще жили, но были уже близки к безумию. Искра разума почти затухла…
Иван Матвеевич Машков перерезал веревки с камнями, утлый плот пришел в движение и поплыл, лениво покачиваясь на волнах. Мешки с приговоренными покачивались в воде, то ныряя, то вновь появляясь на поверхности.
Внезапно Машков вздрогнул всем телом, судорожно цепляясь в борта лодки. Один из приговоренных, казак Андрейка, начал дико, безудержно-безумно смеяться. Он смеялся до тех пор, пока не захлебнулся водой.
– Так должно быть! – твердо сказал Ермак вернувшемуся на берег Машкову, смертельно бледному и дрожащему всем телом. – А как бы ты, Ваня, удержал за одним частоколом почти тысячу человек? А к следующему году нас точно тысяча будет, уверен в том. Об этой казни ватага долго будет помнить!
Одной из последних покидала берег Марьянка. Она прошла мимо сидевшего у воды старика, даже не глянув в его сторону. И только когда он негромко свистнул, девушка дернула головой. Замерла, а потом осторожно присела рядом, воровато оглядываясь по сторонам.
– Папенька… О, Господи, ты все видел?
– Все, доченька. – Лупин вытер нож, которым нарезал колбасу, о грязные портки. – Ну, ты и дьявола себе отыскала, что уж тут скажешь!
– Но ведь это Ермак приказал ему! – Марьянка зло сплюнула под ноги. – Не сам же Иван в палачи вызвался, папенька. И он больше никогда впредь так не сделает! Уж об этом я позабочусь!
– Ты? – Александр Григорьевич в ужасе глянул на свою дочь. – Даже ты не в силах сделать из казака богобоязненного человека.
– Нужно время, – она надвинула шапку на брови, хлопнула старика по плечу. – Сколько нужно времени, чтобы приручить медведя танцевать по ярмаркам? А с Машковым посложнее, чем с мишкой косолапым, будет! – девушка улыбнулась. – Как дела у твоих лошадок, папенька?
– Хорошо! Теперь ни одна скотинка не болеет, – Лупин шумно вздохнул. На сердце у него было муторно, словно кошки скребли, а то и кто мельничный жернов навалил. – И как только можно любить такого человека, как Машков?
– Не знаю, папенька. Все слишком уж внезапно вышло! – Марьянка передернула худенькими плечиками. – Кто может объяснить, откуда звезды на небе? – спросила девушка.
– Бог их сотворил, Марьянушка.
– Вот и любовь все тот же Бог сотворил! Разве дозволено спорить с Богом?
И она пошла прочь от отца, пошла в ставший привычным казачий городок.
«У меня чертовски умная дочь, – подумал Лупин с гордостью. – На все-то у нее ответ найдется. И только одного она не ведает: как будет скрывать в долгом походе на Мангазею, что она девка».
И смертный ужас вновь ухватил мерзкими щупальцами сердце Александра Григорьевича Лупина.
О Машкове можно думать все, что угодно, но, как мужчина, он заслуживал только сочувствия.
В «веселом доме» казаков ждали приветливые молодухи. Была там и черноокая Оленка, и фигуристая Иринка.
Ермаковы люди ели, пили, обнимали девиц и всем были довольны. Причем все! За исключением одного человека в ватаге!
Только Машков жил, как монах. Он поглядывал на Марьянку голодными глазами, помнил о своей позорной ране и опасался повторить ухаживания.
Когда Ермак вместе с ватагой направлялись в «веселый дом», Машков с горестным видом сидел в избе и проклинал тот самый день, когда он увидел Новое Опочково. И горько сетовал на судьбу.
– Я ж мужик! – выкрикнул он однажды, когда Ермак вместе с отцом Вакулой в подпитии отправились навестить молодок. – Ты хоть понимаешь, бесстыжая, что такое мужик?
– Наверное, кто-то, на кого ты по виду отдаленно смахиваешь! – отозвалась Марьянка. Слова, способные вывести Машкова из равновесия.
– Я взорвусь, я не выдержу!
– Интересно будет посмотреть, Иван свет Матвеевич!
– Да скорее ослепнешь! Черт побери, посмотреть хочешь? Это несложно, стоит мне только портки стянуть.
Марьянка нежно улыбнулась. Затем вытащила из ножен кривой кинжал и положила на колени.
– Мешающие веточки срезают, – спокойно заметила она. – Так что осторожнее, Иван, Матвеев сын.
– И ты бы это сделала? – выдохнул он, чуть подаваясь назад.
– Ни на секундочку не задумываясь.
– Бедный я, бедный! – выкрикнул Машков. – Сколько же мне еще мучиться? Я ж люблю тебя! Слышишь ты, люблю! Марьянушка, за что ж мучаешь-то так? – он отошел на безопасное расстояние и более отважно заявил: – Ведь ты же тоже любишь меня!
– Да! – отозвалась девушка. Впервые признаваясь в собственных чувствах. Машков вздрогнул, пригладил рукой взлохмаченные волосы и шумно вздохнул.
– Ты… ты сказала это, – прошептал он.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55