Еле отходили. В землю закапывали и все такое. Это давно было, когда моя бабушка совсем молодая была. Мне не хотелось, чтобы меня в землю закапывали.
Долго раздумывать некогда. Я решил все-таки встретить отца. Спрыгнет он с подножки в проливной дождь, а на разъезде ни души. И придется ему одному шагать домой по лужам. А увидит меня — обрадуется. Улыбнется. Я люблю, когда мой отец улыбается. Он сразу добрый такой. Хочется прижаться к его щеке — не беда, что колючая.
Стало темно. Туча проглотила солнце. От края тучи отвесно спускались широкие туманные лучи. Мелкие капли будто нехотя защелкали по листьям. На секунду стало светло, а затем еще темнее. И вот над землей покатился грохот. Дождь сразу поддал. Прятаться не стоит. Молния чаще всего в дерево ударяет. Я еще быстрее пошел вперед. Штаны намокли и хлестали по ногам.
На разъезд я прибежал мокрый как курица. Поезда еще не было. Хотел зайти в помещение, да раздумал: все равно насквозь промок.
Поезд пришел мокрый и блестящий. Дождь хлестал в широкие окна, гулко барабанил по красной железной крыше. Я еще издали заметил отца. Он стоял на подножке своего вагона. На плече сумка, в руках мешок. Увидев его одинокую фигурку, я еще раз подумал, что правильно сделал, прибежав сюда. Вагоны пошли тише. Отец спустил одну ногу, откинулся назад. На ходу всегда прыгают так. Если наклонишься, так и знай: зароешься носом в песок. Мой отец умел прыгать. Не первый раз.
И вот мы вдвоем стоим на пустынном разъезде. Обходчик проводил пассажирский и скрылся в будке. Мокрый поезд ушел по мокрым рельсам в Ленинград. В той стороне уже стало проясняться. На нас еще будет лить дождь, а на поезд не будет. Там за сосновым бором уже солнце.
Отец обрадовался, увидев меня. Он ничего не сказал, лишь руку положил на плечо, но я по лицу понял, что он рад.
— Дома-то как? — спросил отец.
— Грач кувшин раскокал, — сказал я. — Который ты из Витебска привез. — Почему-то мне показалось это самым главным событием за минувшую неделю.
— Не велика беда.
Отец передал мне сумку. Она была тяжелая. Но мешок, который отец взвалил на плечо, еще тяжелее. В мешке олифа, белила и гвозди. Тонкий блестящий гвоздь в одном месте проткнул мешок и вылез наружу.
Отец был чем-то расстроен. Обычно после поездки он возвращался домой веселый, а сегодня не в духе. Будто бы и не рад, что домой вернулся. Уж не ревизор ли поставил отцу двойку по сигнализации железных дорог?
Дождь еще сыпался с неба. Капли ударялись о глянцевый козырек отцовской фуражки и разбивались. Китель местами потемнел от дождя.
— Петр заходил?
— Мы с ним на базар ездили.
— Петр умеет жить, — сказал отец. — Знает, как с деньгой обращаться. Деньга его любит. А он — деньгу. А скажи мне: к чему все это?
Странные разговоры ведет отец. Откуда я знаю, почему дядя любит деньгу, а деньга — его? Я тоже люблю деньгу. Мне мой полтинник очень нравится. А вот к Лехиной трешке я равнодушен. Не мои это деньги. Я их даже не кладу вместе: полтинник отдельно, три рубля отдельно.
— У меня есть полтинник, — похвастался я. — Новенький!
— Тебе-то зачем деньги?
Этого я пока не знал. Деньги всегда пригодятся. И как я до сих пор жил без денег? Дядя Петр говорит: «Денег наживешь — без нужды проживешь». Накоплю побольше денег и куплю чего-нибудь. Приемник на полупроводниках или часы. Пусть у меня все спрашивают, сколько времени. И подсачок мне позарез нужен. А Ленькины три рубля я отдам. Мне чужих не надо. Я и сам накоплю. Еще пару раз съезжу с дядей на базар и заработаю.
Отец переложил мешок с одного плеча на другое. Звякнули бутылки. Гвозди скрежетнули о жестяные банки.
— Не понимаю я Петра… Сыта свинья, а все жрет; богат мужик, а все копит.
Отец и раньше иногда ворчал на дядю. Он говорил, что у Петра глаза завидущие, а руки загребущие. А мама говорила, что отец это от зависти. Ее брат умеет жить, а отец не умеет. Иначе бы новый дом построил. А зачем нам новый дом? И этот еще хорош. Крыша не протекает, полы новые настланы. Дом как дом. Не хуже, чем у других.
Отец остановился. Справа озимое поле. Рожь от дождя поникла. Отец поставил мешок на землю, опустился на колени, долго перебирал мокрые, еще не начавшие колоситься стебли.
— Жидковата, — сумрачно сказал он. — Минеральная подкормка нужна. Чего ждут?
С сердцем надвинул железнодорожную фуражку на лоб. Брови сошлись вместе. Окончательно рассердился мой отец. Рожь ему не нравится. Не нравится, что дядя Петя деньгу любит. Не нравится мешки с олифой и гвоздями таскать.
— Выходит мать в поле? — спросил он.
— Я сказал бригадиру, что у нее разыгрался радикулит. Это что за хвороба такая?
— А он что?
— Ругается… Позор, говорит.
— А у тебя как дела?
Я рассказал. Про учебу рассказал, а про собрание не стал. У отца и так плохое настроение. Только, по-моему, отец и не слушал. Он смотрел на поле и вздыхал.
— За бугром так и не засеяли яровой клин… Эх, горе-работнички! Такая пустошь пропадает! Хоть свеклу посеяли бы.
Отец вскинул мешок на плечо. Больше до самого дома он не произнес ни слова. Шагал размашисто; я едва поспевал за ним.
Туча уволокла свой синий хвост. Иногда доносился замирающий грохот. Через овраг перекинулась радуга. С дороги вниз побежали ручьи. Пенистые, говорливые.
Выглянуло солнце. Большое, яркое. На дороге много луж, и в каждой — солнце. Мои ноги увязают в грязи. Но идти все равно приятно. По обе стороны кусты. Мокрые, взъерошенные. Дотронься до куста — и на тебя брызнет новый дождь.
А вот и наша деревня. Дождь чисто вымыл ее. Крыши потемнели, а заборы вроде стали белее, чище. Даже скворечник на березе заблестел. Вот, наверное, скворец обрадуется!
22. МАМА ВЫХОДИТ НА РАБОТУ
Утром к нам пришел бригадир. Он не стал стучать в окно и, как всегда, кричать: «Анна-а! Получай наряд!» Отворил калитку и поднялся на крыльцо. Дядя Матвей знал, что отец дома. Мы сидели за столом. Завтракали. Бригадир поздоровался с отцом за руку, нам с матерью кивнул.
Мать взглянула на отца и спросила бригадира:
— Ругать будешь?
— Думал, ты в постели, — сказал дядя Матвей. — Хвораешь… За доктором хотел послать. Или «скорую» вызвать. А ты, гляжу, на ногах. Этот радикулит побоку. Поправилась, значит? Это хорошо. Заждались тебя, Анна, в бригаде.
Мать встала из-за стола, подошла к печке. Загремела заслонка, заскрежетал о пол чугун. Бригадир с усмешкой посмотрел на отца.
— Как там на транспорте? Без опозданий?
— Садись за стол, — сказал отец. — Чем богаты, тем и рады.
— Рассиживать-то некогда, Федор. Ты, по-моему, когда-то сам был колхозником. Знаешь, что такое весенняя страда.
— Делать-то что надо? — спросила мать, не оборачиваясь. Она смотрела в чугун.
— Работы, Анна, непочатый край… Отправляйся в бригаду к Серафиме. Уже все давно в поле.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29