– спросила она, когда я скользнула на пассажирское сиденье с коробкой в руках.
Я молча кивнула. Саманта, возможно, думала, что я веду себя глупо. Но в такой ситуации я и не могла рассчитывать на ее сочувствие. Ростом пять футов и десять дюймов, с иссиня-черными волосами, белоснежной кожей и высокими, словно высеченными из мрамора скулами, она напоминала молодую Анжелику Хьюстон. И оставалась худой. Не прилагая к этому никаких усилий. Увидев перед собой самые роскошные яства, Саманта скорее всего остановила бы свой выбор на персике и ржаном хлебце. Не будь она моей лучшей подругой, я бы ее ненавидела, но даже лучшей подруге трудно не завидовать, если она может есть, а может и не есть, тогда как я сметаю все да еще помогаю ей, если она больше есть не хочет. И проблема с лицом и фигурой у нее только одна: они привлекают слишком пристальное внимание. Поэтому ей, конечно, никогда не понять, каково это жить в таком теле, как у меня.
Саманта коротко глянула на меня.
– Итак, как я догадываюсь, между вами все кончено?
– Логичная догадка, – буркнула я. Во рту стояла горечь, из зеркала со стороны пассажирского сиденья на меня смотрело посеревшее лицо. Я разглядывала содержимое картонной коробки: мои книги, сережки, тюбик помады, как я думала, безвозвратно утерянный.
– Как ты? – участливо спросила Саманта.
– Нормально.
– Хочешь что-нибудь выпить? Может, пообедаем? Или сходим в кино?
Я крепче вцепилась в коробку и закрыла глаза, чтобы не видеть, где мы находимся, не видеть улиц, по которым я так часто ехала к нему.
– Думаю, я хочу вернуться домой.
Автоответчик мигал, когда я вошла в квартиру. Не обращая на него внимания, я стянула с себя рабочую одежду, надела широкие штаны и футболку и босиком пошлепала на кухню. Из холодильника достала упаковку лимонада «Минит меид», с верхней полки буфета – пинтовую бутылку текилы. Налила и того и другого в миску, глубоко вдохнула, отхлебнула прямо из миски, уселась на диван, обтянутый джинсовой тканью, и заставила себя взяться за чтение.
Любить толстушку
Брюс Губерман
«Мне никогда не забыть тот день, когда я узнал, что моя девушка весит больше меня.
Она поехала покататься на велосипеде, я сидел дома, смотрел футбол, пролистывал журналы, лежащие на ее кофейном столике, и наткнулся на ее ежедневник «Уэйт уочерс», книжицу размером с ладонь, в которой она записывала, что съела и когда, что собиралась съесть, выпила или нет положенные в день восемь стаканов воды. Я нашел в ежедневнике ее имя и фамилию. Ее идентификационный номер. И ее вес, который, будучи джентльменом, привести здесь не могу. Скажу лишь, что он меня поразил.
Я знал, что К. – крупная девушка. Куда крупнее тех женщин, которых я видел на экране телевизора, прогуливающихся в купальных костюмах или порхающих по комедиям положений и средневековым драмам. И определенно крупнее тех женщин, с которыми я встречался раньше.
«Неужто они обе были мельче?» – презрительно подумала я.
Я не считал себя поклонником женщин в теле, но, встретив К., не устоял перед ее остроумием, ее смехом, ее сверкающими глазами. А с ее телом, решил я, уж как-нибудь сживусь.
Шириной плеч она не уступала мне, как и размером рук, а от грудей до живота, от талии и до колен меня везде встречали теплые, мягкие, приятные на ощупь округлости. Обнимая ее, я словно попадал на седьмое небо. Такие же чувства испытываешь, возвращаясь домой.
Но жизнь с ней вызывала не только положительные эмоции. Может, причина в том, что я хорошо усвоил общественные ожидания, диктующие, чего должен хотеть мужчина и как должна выглядеть женщина. Но, что более вероятно, эти ожидания слишком хорошо усвоила она. К. посвятила жизнь борьбе с телом. Ростом пять футов и десять дюймов, с фигурой линейного (Линейный – защитник в американском футболе. Одно из требований – крепкое телосложение) и весом, позволяющим ей рассчитывать на место в заявочном списке любой профессиональной футбольной команды, К., конечно, не могла стать невидимой.
Но я знал: если б появилась такая возможность, что сутуловатость, тяжелая походка и бесформенные черные свитера могли бы укрыть ее от окружающего мира, она бы тут же ею воспользовалась. К. не получала удовольствия от многого из того, что нравилось мне, именно в силу ее веса, ее габаритов, ее сдобного, zaftig тела.
И сколько бы раз я ни говорил ей, что она прекрасна, я знал, что она никогда мне не поверит. И «сколько бы раз я ни говорил ей, что ее вес не имеет ровно никакого значения, я знал, что для нее имеет, и немалое. Мой голос, голос одиночки, уступал в громкости голосу мира. Я буквально чувствовал ее стыд, когда шагал рядом с ней по улице. Стыд этот устраивался между нами в кинотеатре и ждал, пока кто-то произнесет самое грязное для нее слово – толстая.
И я знал, что это не паранойя. Вы слышите снова и снова, что лишний вес – это последнее, к чему можно отнестись с предубеждением, не оказавшись под огнем критики и осуждения, что толстяки – единственные объекты для насмешек в нашем политкорректном мире. Пригласите на свидание женщину королевских размеров, и вы убедитесь в моей правоте. Вы увидите, как люди смотрят на нее, как смотрят на вас, потому что вы с ней. Попытайтесь купить ей белье на День святого Валентина, и вы поймете, что размеры заканчиваются до того, как начинается она. Всякий раз, когда вы идете с ней в ресторан, вы видите, какие она испытывает муки, балансируя между тем, что ей хочется, и тем, что она может себе позволить, что имеет право съесть на публике.
И что может позволить себе сказать.
Я помню, когда разразился скандал с Моникой Левински, К., газетный репортер, написала страстную статью в защиту практикантки Белого дома, которую предала не только ее вашингтонская подруга Линда Грипп, но и друзья из Беверли-Хиллз, учившиеся с Моникой в средней школе и поспешившие продать свои воспоминания таблоиду «Инсайд эдишн» и журналу «Пипл». После этой статьи К. получила множество ругательных писем, в том числе письмо от одного мужчины, начинавшееся словами: «По твоей статье сразу ясно, что ты толстая и тебя никто не любит». И вот это письмо, это слово произвело на нее наибольшее впечатление. Словно если верна первая часть – «толстая», то верна и вторая – «никто тебя не любит». И быть внешне похожей на Левински хуже, чем быть предателем и даже тупицей. Как будто избыточный вес – это преступление.
В нашем мире любить толстушку – это подвиг, может, даже фатальная обреченность. Потому что, любя К., я знал, что люблю женщину, которая не верит, что достойна любви.
И теперь, когда все кончено, я не знаю, на кого излить свою злость и печаль. На этот мир, который заставил ее вот так воспринимать свое тело, нет, себя, отнял у нее веру в то, что она может быть желанной.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104
Я молча кивнула. Саманта, возможно, думала, что я веду себя глупо. Но в такой ситуации я и не могла рассчитывать на ее сочувствие. Ростом пять футов и десять дюймов, с иссиня-черными волосами, белоснежной кожей и высокими, словно высеченными из мрамора скулами, она напоминала молодую Анжелику Хьюстон. И оставалась худой. Не прилагая к этому никаких усилий. Увидев перед собой самые роскошные яства, Саманта скорее всего остановила бы свой выбор на персике и ржаном хлебце. Не будь она моей лучшей подругой, я бы ее ненавидела, но даже лучшей подруге трудно не завидовать, если она может есть, а может и не есть, тогда как я сметаю все да еще помогаю ей, если она больше есть не хочет. И проблема с лицом и фигурой у нее только одна: они привлекают слишком пристальное внимание. Поэтому ей, конечно, никогда не понять, каково это жить в таком теле, как у меня.
Саманта коротко глянула на меня.
– Итак, как я догадываюсь, между вами все кончено?
– Логичная догадка, – буркнула я. Во рту стояла горечь, из зеркала со стороны пассажирского сиденья на меня смотрело посеревшее лицо. Я разглядывала содержимое картонной коробки: мои книги, сережки, тюбик помады, как я думала, безвозвратно утерянный.
– Как ты? – участливо спросила Саманта.
– Нормально.
– Хочешь что-нибудь выпить? Может, пообедаем? Или сходим в кино?
Я крепче вцепилась в коробку и закрыла глаза, чтобы не видеть, где мы находимся, не видеть улиц, по которым я так часто ехала к нему.
– Думаю, я хочу вернуться домой.
Автоответчик мигал, когда я вошла в квартиру. Не обращая на него внимания, я стянула с себя рабочую одежду, надела широкие штаны и футболку и босиком пошлепала на кухню. Из холодильника достала упаковку лимонада «Минит меид», с верхней полки буфета – пинтовую бутылку текилы. Налила и того и другого в миску, глубоко вдохнула, отхлебнула прямо из миски, уселась на диван, обтянутый джинсовой тканью, и заставила себя взяться за чтение.
Любить толстушку
Брюс Губерман
«Мне никогда не забыть тот день, когда я узнал, что моя девушка весит больше меня.
Она поехала покататься на велосипеде, я сидел дома, смотрел футбол, пролистывал журналы, лежащие на ее кофейном столике, и наткнулся на ее ежедневник «Уэйт уочерс», книжицу размером с ладонь, в которой она записывала, что съела и когда, что собиралась съесть, выпила или нет положенные в день восемь стаканов воды. Я нашел в ежедневнике ее имя и фамилию. Ее идентификационный номер. И ее вес, который, будучи джентльменом, привести здесь не могу. Скажу лишь, что он меня поразил.
Я знал, что К. – крупная девушка. Куда крупнее тех женщин, которых я видел на экране телевизора, прогуливающихся в купальных костюмах или порхающих по комедиям положений и средневековым драмам. И определенно крупнее тех женщин, с которыми я встречался раньше.
«Неужто они обе были мельче?» – презрительно подумала я.
Я не считал себя поклонником женщин в теле, но, встретив К., не устоял перед ее остроумием, ее смехом, ее сверкающими глазами. А с ее телом, решил я, уж как-нибудь сживусь.
Шириной плеч она не уступала мне, как и размером рук, а от грудей до живота, от талии и до колен меня везде встречали теплые, мягкие, приятные на ощупь округлости. Обнимая ее, я словно попадал на седьмое небо. Такие же чувства испытываешь, возвращаясь домой.
Но жизнь с ней вызывала не только положительные эмоции. Может, причина в том, что я хорошо усвоил общественные ожидания, диктующие, чего должен хотеть мужчина и как должна выглядеть женщина. Но, что более вероятно, эти ожидания слишком хорошо усвоила она. К. посвятила жизнь борьбе с телом. Ростом пять футов и десять дюймов, с фигурой линейного (Линейный – защитник в американском футболе. Одно из требований – крепкое телосложение) и весом, позволяющим ей рассчитывать на место в заявочном списке любой профессиональной футбольной команды, К., конечно, не могла стать невидимой.
Но я знал: если б появилась такая возможность, что сутуловатость, тяжелая походка и бесформенные черные свитера могли бы укрыть ее от окружающего мира, она бы тут же ею воспользовалась. К. не получала удовольствия от многого из того, что нравилось мне, именно в силу ее веса, ее габаритов, ее сдобного, zaftig тела.
И сколько бы раз я ни говорил ей, что она прекрасна, я знал, что она никогда мне не поверит. И «сколько бы раз я ни говорил ей, что ее вес не имеет ровно никакого значения, я знал, что для нее имеет, и немалое. Мой голос, голос одиночки, уступал в громкости голосу мира. Я буквально чувствовал ее стыд, когда шагал рядом с ней по улице. Стыд этот устраивался между нами в кинотеатре и ждал, пока кто-то произнесет самое грязное для нее слово – толстая.
И я знал, что это не паранойя. Вы слышите снова и снова, что лишний вес – это последнее, к чему можно отнестись с предубеждением, не оказавшись под огнем критики и осуждения, что толстяки – единственные объекты для насмешек в нашем политкорректном мире. Пригласите на свидание женщину королевских размеров, и вы убедитесь в моей правоте. Вы увидите, как люди смотрят на нее, как смотрят на вас, потому что вы с ней. Попытайтесь купить ей белье на День святого Валентина, и вы поймете, что размеры заканчиваются до того, как начинается она. Всякий раз, когда вы идете с ней в ресторан, вы видите, какие она испытывает муки, балансируя между тем, что ей хочется, и тем, что она может себе позволить, что имеет право съесть на публике.
И что может позволить себе сказать.
Я помню, когда разразился скандал с Моникой Левински, К., газетный репортер, написала страстную статью в защиту практикантки Белого дома, которую предала не только ее вашингтонская подруга Линда Грипп, но и друзья из Беверли-Хиллз, учившиеся с Моникой в средней школе и поспешившие продать свои воспоминания таблоиду «Инсайд эдишн» и журналу «Пипл». После этой статьи К. получила множество ругательных писем, в том числе письмо от одного мужчины, начинавшееся словами: «По твоей статье сразу ясно, что ты толстая и тебя никто не любит». И вот это письмо, это слово произвело на нее наибольшее впечатление. Словно если верна первая часть – «толстая», то верна и вторая – «никто тебя не любит». И быть внешне похожей на Левински хуже, чем быть предателем и даже тупицей. Как будто избыточный вес – это преступление.
В нашем мире любить толстушку – это подвиг, может, даже фатальная обреченность. Потому что, любя К., я знал, что люблю женщину, которая не верит, что достойна любви.
И теперь, когда все кончено, я не знаю, на кого излить свою злость и печаль. На этот мир, который заставил ее вот так воспринимать свое тело, нет, себя, отнял у нее веру в то, что она может быть желанной.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104