Я отправился один и увидел свою тещу сидящей в кровати с подложенными под спину подушками. Ее лицо было повернуто в сторону солнечных лучей, пробивающихся сквозь жалюзи. У нее был тот же цвет лица и те же черты, что и у Сьюзен, темные глаза и каштановые волосы, полный чувственный рот с возрастными морщинками по краям, красивый подбородок и шея, хотя кое-где кожа уже висела складками. В молодости она была красавицей, и следы былой красоты сохранялись до сих пор, несмотря на то, что болезнь и приближающаяся смерть уже наложили свой отпечаток. Когда я зашел в комнату, она плакала. Я присел на стул рядом с кроватью и спросил:
– Мама, что с вами? Что случилось?
Она сжала мою ладонь обеими руками. Слезы текли по ее лицу. Она проговорила сквозь слезы:
– Мэттью, скажи им, пожалуйста, что я стараюсь изо всех сил.
– Кому сказать, мама?
– Врачам.
– Что вы имеете в виду?
– Они думают, что я не стараюсь. Но это не так, я действительно хочу поправиться. Просто у меня не осталось сил, Мэттью.
– Я поговорю с ними, – пообещал я.
Этим же днем я поймал в коридоре одного из ее врачей. Я спросил у него, что он ей наболтал. Он ответил, что таково решение семьи…
– Я тоже принадлежу к этой проклятой семье, – заметил я. – Так что же вы ей наговорили?
– Я просто попытался вселить в нее надежду, мистер Хоуп.
– Надежду на что?
– Я сказал ей, что она поправится. Если она будет достаточно стараться…
– Но это ложь!
– Таково решение семьи…
– Но ведь как бы она ни старалась, смерти не избежать.
– Ну, мистер Хоуп, по-моему, вам следует обсудить это с вашим шурином. Я просто пытался помочь ей восстановить душевные силы, вот и все, – сказал врач, повернулся и пошел по коридору. Моя теща умерла на следующей неделе. Она так и не поняла, что умирает. Я все время подозревал, что когда она сделала последний вздох, это явилось для нее полной неожиданностью. Я так и продолжал думать о ней как об умирающей в полном неведении. Я очень любил эту женщину. Я думаю, что во многом из-за нее я и женился на Сьюзен.
Я сидел рядом со своей дочерью и размышлял о том, сумею ли я когда-нибудь рассказать Эгги, какие чувства я испытывал по отношению к своей теще. А также о том, сумею ли я рассказать о Себастьяне, сбитом машиной, и о семейных бдениях в той больнице, где любое существо боролось со смертью. Как она к этому отнесется? Будет ли смерть Себастьяна, которого она не видела и не знала, значить для нее больше, чем смерть моей тещи? И вдруг я осознал, что уже думаю о Себастьяне как о мертвом. Я сжал ладонь дочери. Я вспомнил возвращение домой из Чикаго, после того как мы похоронили мать Сьюзен. Джоанна ждала в дверях вместе со своей няней. Мы не стали сообщать ей по телефону о смерти бабушки. Она сразу же спросила:
– Как бабушка?
– Милая… – начал было я, но тут же понял, что ничего говорить не надо.
Джоанна закрыла лицо руками и в слезах убежала в свою комнату.
У нас был компьютерный банк памяти, которым мы владели совместно в течение тринадцати лет. Сьюзен и я. Мы заложили в него обоюдные воспоминания, которые могли быть вызваны нажатием кнопки или щелчком выключателя. Мать Сьюзен была частью того, что все мы знали и любили. Я подумал о том, что произойдет, когда я наконец соберусь с духом – да, именно с духом – и сообщу Сьюзен, что хочу развестись. Окажусь ли я в состоянии сказать больше, чем слово «милая», прежде чем она разразится слезами? Удивительно, как прижилось у нас это слово, как до сих пор мы продолжали использовать его как знак нежности, хотя для большинства людей оно давным-давно потеряло свое настоящее значение – по крайней мере, мне так кажется. Но оно было введено в компьютер – МИЛАЯ, ВЫРАЖЕНИЕ ЛЮБВИ, СЬЮЗЕН/МЭТТЬЮ – и нет возможности стереть это с памяти, кроме как прямым включением: «Сьюзен, я хочу развестись». Щелчок, гудение, зашелестят магнитные ленты, и новая информация будет записана и воспроизведена. СТЕРТО: СЮЗЕН/ЖЕНА, ЗАМЕНА: ЭГГИ/ЖЕНА. Но когда это произойдет, не придется ли мне поменять также и весь банк памяти? Смогу ли я притворяться, что никогда не навещал в той больнице свою тещу, и не вспоминать, как беспомощно она тогда плакала, опираясь спиной на подушки и сжимая руками мою ладонь? Смогу ли я забыть ее?
Сидя на деревянной лавочке, наблюдая за пузырьками в аквариуме и каждую минуту боясь услышать, что Себастьян мертв, я размышлял о том, что бы сказала моя теща, если бы все еще была жива и я пришел бы к ней сообщить, что развожусь со Сьюзен. Я подумал, что наверняка она выслушала бы это с тем же достоинством, с каким, возможно, восприняла бы известие о своей близкой смерти. А потом она, может быть, сжала бы мою ладонь в своих руках, как тогда в больнице, и посмотрела бы мне в глаза своим прямым и честным взглядом. Господи, как я любил эту женщину! Сьюзен обычно так же смотрела на меня. Потом этот взгляд куда-то исчез – наверное, туда, куда ушла сама Сьюзен…
Ее мать пожелала бы узнать причину. Она бы держала меня за руку и спрашивала: «Но, Мэттью… почему?» А я бы отвечал: «Мама, мы не очень-то ладили последние пять лет, мы думали, что переезд во Флориду поможет… Может быть, в самом Иллинойсе было что-то не так… моя работа, наши знакомые… все это отдаляло нас друг от друга. Но мы живем здесь уже три года, и ничто не изменилось. Наоборот, становится все хуже, дня не проходит, чтобы мы не поссорились…
Мама, я несчастен.
Я не люблю ее.
Никто из нас не остался таким же, каким был, когда почти четырнадцать лет назад мы поженились; сейчас кажется смешным, что когда-то мы надеялись, что не изменимся. Вместо этого нам следовало бы питать надежду на то, что тех людей, в каких мы со временем превратимся, можно будет по-прежнему любить. Я не могу любить ее по-прежнему. Видит Бог, я старался. Так что мне делать, мама? Что еще мне остается, кроме расставания?»
И моя теща, если бы она была жива, могла бы ответить так: «Мэттью, делай, что ты должен делать».
Может, она сказала бы так. А потом, возможно, она спросила бы, не замешана ли тут другая женщина. Да, я был уверен, что она задала бы этот вопрос. А когда я ответил бы утвердительно, она, возможно, захотела бы, чтобы я рассказал о ней, могла бы спросить… Да нет, это вряд ли.
Сидя рядом с дочерью в ожидании сообщения о состоянии Себастьяна, я понял, что родственные отношения тут же и закончатся: вместе со Сьюзен я разведусь и с ее матерью. И я вдруг ощутил легкость от того, что мне никогда не придется говорить ей, что я ухожу из ее жизни. Но облегчение, которое я почувствовал, никак не относилось к реальной ситуации – теща моя была мертва, и не представлялось ни малейшей возможности каким-то образом рассказать ей о том, что я развожусь с ее дочерью. А потом я осознал, что это Сьюзен я не хочу ничего говорить, с ней я не хочу сталкиваться, даже стыжусь этого.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47
– Мама, что с вами? Что случилось?
Она сжала мою ладонь обеими руками. Слезы текли по ее лицу. Она проговорила сквозь слезы:
– Мэттью, скажи им, пожалуйста, что я стараюсь изо всех сил.
– Кому сказать, мама?
– Врачам.
– Что вы имеете в виду?
– Они думают, что я не стараюсь. Но это не так, я действительно хочу поправиться. Просто у меня не осталось сил, Мэттью.
– Я поговорю с ними, – пообещал я.
Этим же днем я поймал в коридоре одного из ее врачей. Я спросил у него, что он ей наболтал. Он ответил, что таково решение семьи…
– Я тоже принадлежу к этой проклятой семье, – заметил я. – Так что же вы ей наговорили?
– Я просто попытался вселить в нее надежду, мистер Хоуп.
– Надежду на что?
– Я сказал ей, что она поправится. Если она будет достаточно стараться…
– Но это ложь!
– Таково решение семьи…
– Но ведь как бы она ни старалась, смерти не избежать.
– Ну, мистер Хоуп, по-моему, вам следует обсудить это с вашим шурином. Я просто пытался помочь ей восстановить душевные силы, вот и все, – сказал врач, повернулся и пошел по коридору. Моя теща умерла на следующей неделе. Она так и не поняла, что умирает. Я все время подозревал, что когда она сделала последний вздох, это явилось для нее полной неожиданностью. Я так и продолжал думать о ней как об умирающей в полном неведении. Я очень любил эту женщину. Я думаю, что во многом из-за нее я и женился на Сьюзен.
Я сидел рядом со своей дочерью и размышлял о том, сумею ли я когда-нибудь рассказать Эгги, какие чувства я испытывал по отношению к своей теще. А также о том, сумею ли я рассказать о Себастьяне, сбитом машиной, и о семейных бдениях в той больнице, где любое существо боролось со смертью. Как она к этому отнесется? Будет ли смерть Себастьяна, которого она не видела и не знала, значить для нее больше, чем смерть моей тещи? И вдруг я осознал, что уже думаю о Себастьяне как о мертвом. Я сжал ладонь дочери. Я вспомнил возвращение домой из Чикаго, после того как мы похоронили мать Сьюзен. Джоанна ждала в дверях вместе со своей няней. Мы не стали сообщать ей по телефону о смерти бабушки. Она сразу же спросила:
– Как бабушка?
– Милая… – начал было я, но тут же понял, что ничего говорить не надо.
Джоанна закрыла лицо руками и в слезах убежала в свою комнату.
У нас был компьютерный банк памяти, которым мы владели совместно в течение тринадцати лет. Сьюзен и я. Мы заложили в него обоюдные воспоминания, которые могли быть вызваны нажатием кнопки или щелчком выключателя. Мать Сьюзен была частью того, что все мы знали и любили. Я подумал о том, что произойдет, когда я наконец соберусь с духом – да, именно с духом – и сообщу Сьюзен, что хочу развестись. Окажусь ли я в состоянии сказать больше, чем слово «милая», прежде чем она разразится слезами? Удивительно, как прижилось у нас это слово, как до сих пор мы продолжали использовать его как знак нежности, хотя для большинства людей оно давным-давно потеряло свое настоящее значение – по крайней мере, мне так кажется. Но оно было введено в компьютер – МИЛАЯ, ВЫРАЖЕНИЕ ЛЮБВИ, СЬЮЗЕН/МЭТТЬЮ – и нет возможности стереть это с памяти, кроме как прямым включением: «Сьюзен, я хочу развестись». Щелчок, гудение, зашелестят магнитные ленты, и новая информация будет записана и воспроизведена. СТЕРТО: СЮЗЕН/ЖЕНА, ЗАМЕНА: ЭГГИ/ЖЕНА. Но когда это произойдет, не придется ли мне поменять также и весь банк памяти? Смогу ли я притворяться, что никогда не навещал в той больнице свою тещу, и не вспоминать, как беспомощно она тогда плакала, опираясь спиной на подушки и сжимая руками мою ладонь? Смогу ли я забыть ее?
Сидя на деревянной лавочке, наблюдая за пузырьками в аквариуме и каждую минуту боясь услышать, что Себастьян мертв, я размышлял о том, что бы сказала моя теща, если бы все еще была жива и я пришел бы к ней сообщить, что развожусь со Сьюзен. Я подумал, что наверняка она выслушала бы это с тем же достоинством, с каким, возможно, восприняла бы известие о своей близкой смерти. А потом она, может быть, сжала бы мою ладонь в своих руках, как тогда в больнице, и посмотрела бы мне в глаза своим прямым и честным взглядом. Господи, как я любил эту женщину! Сьюзен обычно так же смотрела на меня. Потом этот взгляд куда-то исчез – наверное, туда, куда ушла сама Сьюзен…
Ее мать пожелала бы узнать причину. Она бы держала меня за руку и спрашивала: «Но, Мэттью… почему?» А я бы отвечал: «Мама, мы не очень-то ладили последние пять лет, мы думали, что переезд во Флориду поможет… Может быть, в самом Иллинойсе было что-то не так… моя работа, наши знакомые… все это отдаляло нас друг от друга. Но мы живем здесь уже три года, и ничто не изменилось. Наоборот, становится все хуже, дня не проходит, чтобы мы не поссорились…
Мама, я несчастен.
Я не люблю ее.
Никто из нас не остался таким же, каким был, когда почти четырнадцать лет назад мы поженились; сейчас кажется смешным, что когда-то мы надеялись, что не изменимся. Вместо этого нам следовало бы питать надежду на то, что тех людей, в каких мы со временем превратимся, можно будет по-прежнему любить. Я не могу любить ее по-прежнему. Видит Бог, я старался. Так что мне делать, мама? Что еще мне остается, кроме расставания?»
И моя теща, если бы она была жива, могла бы ответить так: «Мэттью, делай, что ты должен делать».
Может, она сказала бы так. А потом, возможно, она спросила бы, не замешана ли тут другая женщина. Да, я был уверен, что она задала бы этот вопрос. А когда я ответил бы утвердительно, она, возможно, захотела бы, чтобы я рассказал о ней, могла бы спросить… Да нет, это вряд ли.
Сидя рядом с дочерью в ожидании сообщения о состоянии Себастьяна, я понял, что родственные отношения тут же и закончатся: вместе со Сьюзен я разведусь и с ее матерью. И я вдруг ощутил легкость от того, что мне никогда не придется говорить ей, что я ухожу из ее жизни. Но облегчение, которое я почувствовал, никак не относилось к реальной ситуации – теща моя была мертва, и не представлялось ни малейшей возможности каким-то образом рассказать ей о том, что я развожусь с ее дочерью. А потом я осознал, что это Сьюзен я не хочу ничего говорить, с ней я не хочу сталкиваться, даже стыжусь этого.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47