– Чем все это кончится?
Андре Мэйнотт попытался открыть глаза. Полковник приложил палец к губам и приблизился к кровати.
Если бы веки Андре могли в этот миг приподняться, он увидел бы у своего изголовья святого апостола. Но старик напрасно ломал комедию: Андре еще не пришел в себя.
– Приятель, – произнес полковник холодным повелительным тоном, оценив состояние больного, – вам здесь больше незачем оставаться. Дело принимает серьезный оборот, и значит, я займусь всем сам. Да, это будет мое последнее дело! Я понял, я пришел к выводу, Приятель, что этот малый, возможно, нам когда-нибудь пригодится. Если у господина Шварца заведется слишком много миллионов и он станет слишком самостоятельным…
– Он заговорил? – громко спросила Фаншетта, влетев в комнату; от быстрого бега девочка вся раскраснелась.
Полковник стоял у кровати в позе человека, оказывающего помощь больному. Фаншетта бросилась ему на шею.
– Я послала за доктором, – сказала она, – за любым доктором. И распорядилась насчет коляски.
– Ну что за ребенок! – пропел старик.
– А зачем коляска? – удивился господин Лекок.
– Затем, что он мой! – решительно ответила Фаншетта. – Затем, что без меня он по-прежнему был бы мертвым, затем, что я его очень люблю… Люблю так же сильно, как ненавижу тебя, слышишь, Приятель?.. Он переедет к нам, правда, дедушка? И я сделаю все, чтобы ему не было скучно.
Полковник таял от восхищения:
– Во всем мире не найдется второго такого ребенка!
– Что ж, все к лучшему! – ухмыльнулся господин Лекок. Андре Мэйнотта перевезли в дом на улице Терезы, его лечил знаменитый доктор, который врачевал господина Вилеля. Фаншетта три дня ухаживала за больным, как взрослая. На эти три дня она забыла об играх и ни разу не обругала Приятеля-Тулонца. Лишь к вечеру третьих суток Андре Мэйнотт обрел дар речи. Он избежал угрожавшей ему смертельной опасности. У его изголовья сидел старик с суровым лицом библейского патриарха. О колени старика опиралась удивительно красивая девочка с копной густых волос, бледным лицом и огромными глазами. Андре хотел что-то сказать, но его губы прикрыла маленькая детская ручка и нежный голосок произнес:
– Пока нет!
Пришел доктор. Он направлялся в Тюильри и был при всех своих наградах. Андре решил, что ему снится сон.
Он действительно лежал в полубреду, ибо осознание случившегося несчастья так и не вернулось к нему. Прошлое было скрыто за плотной завесой.
На следующее утро Андре заплакал. Пришлось увести Фаншетту, потому что она рыдала громче, чем он. Старик с лицом патриарха сказал просто и ласково:
– Сын мой, здесь вы у добрых людей. Прошло трое суток с тех пор, как вы потеряли сознание, находясь в церкви Сен-Рош. Мы сделали для вас все, что могли.
Понадобилось две недели, чтобы Андре смог встать с постели. К хозяину дома он питал чувство признательности, смешанное с глубоким уважением, а веселость Фаншетты вызывала у него порой улыбку. С Фаншеттой они вели вдвоем долгие разговоры; казалось, их связывают какие-то общие воспоминания, но Фаншетта, несмотря на свой возраст, умела хранить тайны. На протяжении всего пребывания в доме на улице Терезы Андре ни разу не видел господина Лекока. Между тем последний регулярно появлялся утром и вечером, однако полковник всегда принимал его в своем кабинете.
Нередко мысли Андре путались, поскольку его голова и сердце перенесли тяжелый удар. В эти часы смутная жажда отмщения порождала в его мозгу странные фантазии. Можно было, например, подумать, будто он пытается понять, что кроется за спокойствием, которым дышало благородное лицо почтенного старца.
Наконец пришло время прощаться, и Андре сказал хозяину дома:
– Я благодарю вас за щедрое и бескорыстное гостеприимство. Вы даже не поинтересовались, кто я такой.
– Я это знал, – произнес полковник с доброй улыбкой.
Андре опустил глаза.
Полковник тихо продолжал:
– Ваша жена не виновата; ее обманули.
– Кто вам это сказал?
– Она сама. Я ее друг и родственник. Я сам содействовал свадьбе… Вас считали погибшим… и в этих обстоятельствах такой выход был, вероятно, лучшим для нее…
– Все правильно, – вздохнул Андре. – Так лучше…
Полковник протянул ему руку.
– Послушайте меня, старого человек, господин Мэйнотт, – промолвил он. – Судьба была к вам жестока; над вами висит дамоклов меч судебного приговора, но жизнь и честь госпожи Шварц – в ваших руках.
– Госпожи Шварц! – со стоном повторил Андре.
– Теперь она носит это имя. И только оно спасает ее от наказания, которое грозит вам обоим.
– А тот человек… Господин Шварц знает об этом?.. – очень тихо спросил Андре, с трудом выговаривая слова.
– Нет, – ответил старик. – И никогда не должен узнать.
– А она… ей что-нибудь известно… обо мне?.. Полковник с симпатией и состраданием произнес:
– Нет… К чему? Что случилось, то случилось.
– Она счастлива?.. – пролепетал Андре, пытаясь сдержать слезы.
Да, – торжественно ответил старик.
Вечером Андре стал собирать свои вещи. Фаншетта обвила руками его шею и воскликнула:
– Добрый мой друг, хочешь, я уйду с тобой?
Так как он, улыбнувшись, ласково отстранил ее от себя, она добавила:
– Я буду богатой, очень богатой – и красивой, когда вырасту. Не женись ни на ком, я выйду за тебя замуж, и мы отомстим твоим врагам.
Ее большие глаза, мокрые от слез, блестели. В девять часов вечера тайком от нее Андре выскользнул из дома. Старик дал молодому человеку взаймы немного денег. И теперь господин Лекок и полковник, спрятавшись за шторами кабинета, смотрели, как Андре проходил через двор.
– Нельзя было расстраивать ребенка, – сказал полковник, – Но будь спокоен, я беру все на себя: это будет мое последнее дело.
Андре купил кинжал и пришел на площадь Лувуа, где жили новобрачные. Он разузнал все заранее. В то время площадь Лувуа была загромождена строительными материалами, предназначенными для возведения покаянного памятника герцогу Веррийскому. Андре ощутил слабость в ногах; он присел на камень напротив дома Ж.-Б. Шварца.
И стал ждать. Он не думал об убийстве – и все же купил кинжал, движимый инстинктом мести. Выходя из дома на улице Терезы, Андре намеревался сесть в вечерний дилижанс, отправлявшийся в Кан, но теперь забыл об этом. Он ждал. Глухая сильная боль терзала его сердце. Он знал, где жили Шварцы. Его глаза были прикованы к темным окнам третьего этажа. Шварцы! Это было общее имя мужчины и женщины. Прежде говорили: Мэйнотты…
Погода стояла теплая. Около полуночи мужчина и женщина обогнули угол улицы Ришелье. Оба были молоды и элегантны, хотя элегантность обычно не ходит по Парижу ночью пешком.
У Андре защемило сердце. Он сжал рукоятку кинжала. Говорила молодая женщина. Андре выпустил кинжал, чтобы сцепить дрожащие руки.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170
Андре Мэйнотт попытался открыть глаза. Полковник приложил палец к губам и приблизился к кровати.
Если бы веки Андре могли в этот миг приподняться, он увидел бы у своего изголовья святого апостола. Но старик напрасно ломал комедию: Андре еще не пришел в себя.
– Приятель, – произнес полковник холодным повелительным тоном, оценив состояние больного, – вам здесь больше незачем оставаться. Дело принимает серьезный оборот, и значит, я займусь всем сам. Да, это будет мое последнее дело! Я понял, я пришел к выводу, Приятель, что этот малый, возможно, нам когда-нибудь пригодится. Если у господина Шварца заведется слишком много миллионов и он станет слишком самостоятельным…
– Он заговорил? – громко спросила Фаншетта, влетев в комнату; от быстрого бега девочка вся раскраснелась.
Полковник стоял у кровати в позе человека, оказывающего помощь больному. Фаншетта бросилась ему на шею.
– Я послала за доктором, – сказала она, – за любым доктором. И распорядилась насчет коляски.
– Ну что за ребенок! – пропел старик.
– А зачем коляска? – удивился господин Лекок.
– Затем, что он мой! – решительно ответила Фаншетта. – Затем, что без меня он по-прежнему был бы мертвым, затем, что я его очень люблю… Люблю так же сильно, как ненавижу тебя, слышишь, Приятель?.. Он переедет к нам, правда, дедушка? И я сделаю все, чтобы ему не было скучно.
Полковник таял от восхищения:
– Во всем мире не найдется второго такого ребенка!
– Что ж, все к лучшему! – ухмыльнулся господин Лекок. Андре Мэйнотта перевезли в дом на улице Терезы, его лечил знаменитый доктор, который врачевал господина Вилеля. Фаншетта три дня ухаживала за больным, как взрослая. На эти три дня она забыла об играх и ни разу не обругала Приятеля-Тулонца. Лишь к вечеру третьих суток Андре Мэйнотт обрел дар речи. Он избежал угрожавшей ему смертельной опасности. У его изголовья сидел старик с суровым лицом библейского патриарха. О колени старика опиралась удивительно красивая девочка с копной густых волос, бледным лицом и огромными глазами. Андре хотел что-то сказать, но его губы прикрыла маленькая детская ручка и нежный голосок произнес:
– Пока нет!
Пришел доктор. Он направлялся в Тюильри и был при всех своих наградах. Андре решил, что ему снится сон.
Он действительно лежал в полубреду, ибо осознание случившегося несчастья так и не вернулось к нему. Прошлое было скрыто за плотной завесой.
На следующее утро Андре заплакал. Пришлось увести Фаншетту, потому что она рыдала громче, чем он. Старик с лицом патриарха сказал просто и ласково:
– Сын мой, здесь вы у добрых людей. Прошло трое суток с тех пор, как вы потеряли сознание, находясь в церкви Сен-Рош. Мы сделали для вас все, что могли.
Понадобилось две недели, чтобы Андре смог встать с постели. К хозяину дома он питал чувство признательности, смешанное с глубоким уважением, а веселость Фаншетты вызывала у него порой улыбку. С Фаншеттой они вели вдвоем долгие разговоры; казалось, их связывают какие-то общие воспоминания, но Фаншетта, несмотря на свой возраст, умела хранить тайны. На протяжении всего пребывания в доме на улице Терезы Андре ни разу не видел господина Лекока. Между тем последний регулярно появлялся утром и вечером, однако полковник всегда принимал его в своем кабинете.
Нередко мысли Андре путались, поскольку его голова и сердце перенесли тяжелый удар. В эти часы смутная жажда отмщения порождала в его мозгу странные фантазии. Можно было, например, подумать, будто он пытается понять, что кроется за спокойствием, которым дышало благородное лицо почтенного старца.
Наконец пришло время прощаться, и Андре сказал хозяину дома:
– Я благодарю вас за щедрое и бескорыстное гостеприимство. Вы даже не поинтересовались, кто я такой.
– Я это знал, – произнес полковник с доброй улыбкой.
Андре опустил глаза.
Полковник тихо продолжал:
– Ваша жена не виновата; ее обманули.
– Кто вам это сказал?
– Она сама. Я ее друг и родственник. Я сам содействовал свадьбе… Вас считали погибшим… и в этих обстоятельствах такой выход был, вероятно, лучшим для нее…
– Все правильно, – вздохнул Андре. – Так лучше…
Полковник протянул ему руку.
– Послушайте меня, старого человек, господин Мэйнотт, – промолвил он. – Судьба была к вам жестока; над вами висит дамоклов меч судебного приговора, но жизнь и честь госпожи Шварц – в ваших руках.
– Госпожи Шварц! – со стоном повторил Андре.
– Теперь она носит это имя. И только оно спасает ее от наказания, которое грозит вам обоим.
– А тот человек… Господин Шварц знает об этом?.. – очень тихо спросил Андре, с трудом выговаривая слова.
– Нет, – ответил старик. – И никогда не должен узнать.
– А она… ей что-нибудь известно… обо мне?.. Полковник с симпатией и состраданием произнес:
– Нет… К чему? Что случилось, то случилось.
– Она счастлива?.. – пролепетал Андре, пытаясь сдержать слезы.
Да, – торжественно ответил старик.
Вечером Андре стал собирать свои вещи. Фаншетта обвила руками его шею и воскликнула:
– Добрый мой друг, хочешь, я уйду с тобой?
Так как он, улыбнувшись, ласково отстранил ее от себя, она добавила:
– Я буду богатой, очень богатой – и красивой, когда вырасту. Не женись ни на ком, я выйду за тебя замуж, и мы отомстим твоим врагам.
Ее большие глаза, мокрые от слез, блестели. В девять часов вечера тайком от нее Андре выскользнул из дома. Старик дал молодому человеку взаймы немного денег. И теперь господин Лекок и полковник, спрятавшись за шторами кабинета, смотрели, как Андре проходил через двор.
– Нельзя было расстраивать ребенка, – сказал полковник, – Но будь спокоен, я беру все на себя: это будет мое последнее дело.
Андре купил кинжал и пришел на площадь Лувуа, где жили новобрачные. Он разузнал все заранее. В то время площадь Лувуа была загромождена строительными материалами, предназначенными для возведения покаянного памятника герцогу Веррийскому. Андре ощутил слабость в ногах; он присел на камень напротив дома Ж.-Б. Шварца.
И стал ждать. Он не думал об убийстве – и все же купил кинжал, движимый инстинктом мести. Выходя из дома на улице Терезы, Андре намеревался сесть в вечерний дилижанс, отправлявшийся в Кан, но теперь забыл об этом. Он ждал. Глухая сильная боль терзала его сердце. Он знал, где жили Шварцы. Его глаза были прикованы к темным окнам третьего этажа. Шварцы! Это было общее имя мужчины и женщины. Прежде говорили: Мэйнотты…
Погода стояла теплая. Около полуночи мужчина и женщина обогнули угол улицы Ришелье. Оба были молоды и элегантны, хотя элегантность обычно не ходит по Парижу ночью пешком.
У Андре защемило сердце. Он сжал рукоятку кинжала. Говорила молодая женщина. Андре выпустил кинжал, чтобы сцепить дрожащие руки.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170