Время от времени торжественная тишина тягучего шествия нарушалась глухим, мрачным барабанным боем, издаваемым огромным барабаном, обтянутым ослиной кожей и окутанным крепом.
Катафалк был высок и напоминал один из тех славных возов с сеном, что являются гордостью нормандских крестьян. Впереди шли известные и в высшей степени почтенные люди: господин Элизе Леотар, известный во всей Европе филантроп; господин Контантэн де ла Лурдевиль; всеми любимый ученый доктор Люна, а также Савиньен де Ларсен, водевилист юный, но уже набивший руку в воровстве чужих сюжетов и выдаче их за свои!
Следом за катафалком вышагивали чиновники из похоронного бюро, все как один бывшие сочинители водевилей, облачившиеся нынче в костюмы, приставшие их заведению и по совместительству исполнявшие роли плакальщиц, чье присутствие возле гроба покойного восходит к незапамятным временам античности. За ними в карете ехало духовенство, за каретой следовали шесть человек, облаченных в глубокий траур. Среди них мы узнали Лекока и всех тех особ, коих мы впервые встретили у смертного одра полковника.
Вослед им, сосредоточившись, двигалась огромная толпа, где можно было различить представителей всех слоев общества. Там были Кокотт и Пиклюс, привратник богадельни папаша Рабо и множество завсегдатаев трактира «Срезанный колос». Тут же шел и Эшалот; лицо его еще носило отпечаток бурно проведенной ночи; под мышкой он держал Саладена. Неподалеку от него мелькал Симилор; события прошлой ночи никак не отразились на его внешности, а посему мы смеем утверждать, что человек этот ставил себя выше любых обстоятельств.
Замыкала шествие длинная вереница карет, медленно двигавшихся между двумя шеренгами солдат; следом за каретами, напоминая о том, что от возвышенного до смешного рукой подать, катилась колесница Трехлапого, влекомая собакой.
Чтобы достичь кладбища Пер-Лашез, нужно было сделать изрядный крюк, свернув с площади Бастилии на улицу Рокетт.
В седьмой по счету траурной карете, ехавшей перед пустым экипажем барона Шварца, молча сидели двое погруженных в размышления мужчин; судя по их виду, оба уже миновали середину своего жизненного пути. Один был бывший комиссар полиции Шварц, отец Мориса, исполнявший теперь обязанности начальника подразделения в префектуре; вторым был господин Ролан, отец Этьена, советник королевского суда в Париже.
Их присутствие на церемонии в одном экипаже не следует приписывать случаю, хотя сия история и весьма охотно обращается к его помощи. Они пришли, влекомые воспоминаниями и как будто повинуясь чьей-то таинственной воле! Они не виделись семнадцать лет.
Когда все выходили из церкви, какой-то человек в черном взял их под руки, подвел к экипажу, усадил в него и захлопнул за ними дверцу. Пока карета медленно катила мимо театров, советник Ролан говорил:
– Мне не в чем себя упрекнуть, моя совесть чиста; мои познания и мой опыт убеждают меня в том, что Андре Мэйнотт был виновен.
– Однако, – заметил бывший комиссар полиции, – воспоминания об этом до сих пор тревожат вас…
Господин Ролан на ответил. Похоже, он действительно был взволнован. Бывший комиссар продолжал:
– Я не могу похвастаться столь доскональным знанием законов, но и мой немалый жизненный опыт подсказывает, что Андре Мэйнотт был виновен.
– Да, разумеется, виновен, тысячу раз да, – убедительно произнес советник. – Виновен! И это совершенно очевидно! А знаете, что я вам еще скажу? Вокруг нас постоянно идет какая-то закулисная возня.
– Вы правы… я получил письма… и виделся с одним человеком…
– Я тоже, – выдавил из себя внезапно побледневший советник.
– И разве не странно, – продолжал размышлять господин Шварц, что наши сыновья, не сговариваясь, занялись одним и тем же?
– Чем же? – живо спросил советник.
– А вы разве не знаете, что они сочиняют драму «Черные Мантии»?
– Ах, вот вы о чем! – облегченно вздохнул Ролан.
– …И сюжетом ее является история этого самого Мэйнотта!
– Действительно странно, – промычал советник.
– Но, – продолжал бывший комиссар, – они не сами придумали ее, им подсказали…
Воцарилась тишина; господин Ролан первым нарушил ее.
– Говорят, полиция начала большое дело.
– Не могу вам ничего сказать, – ответил господин Шварц. – Префект частенько запирается у себя в кабинете и никого не посвящает в свои планы.
– Человек, о котором вы упомянули, – тот самый калека-нищий?
Господин Шварц утвердительно кивнул головой.
– Сегодня вечером вы приглашены?
– Разумеется, как и вы, как и все, на бал к барону Шварцу.
– Вы пойдете?
– Пойду.
В карете, ехавшей за пустым экипажем барона Шварца, также сидели двое и вели странную беседу, совершенно не относящуюся к помпезному шествию, провожавшему в последний путь полковника Боццо-Корону. Один из собеседников был маркиз де Гайарбуа; имя, равно как и титулы второго собеседника мы скроем, и, пренебрегая насмешками, впрочем в данном случае вполне заслуженными, осмелимся именовать его незнакомцем. Незнакомец говорил:
– Общество взбудоражено. Лично мне что-то не слишком верится в эту многотысячную ассоциацию злоумышленников. Подобные штучки хороши для романов, что, словно пирожки, сотнями пекутся на потребу нашим бездельникам.
– Но вместе с тем… – вставил Гайарбуа.
– Я ничего не отрицаю, я только сомневаюсь. Можете ли вы показать мне этого пресловутого герцога?
Гайарбуа высунулся из окошка кареты и огляделся.
– Вон он, идет рядом с Лекоком, – произнес он.
Теперь настала очередь незнакомца выглядывать из кареты и внимательно присматриваться к идущим впереди. Однако ему удалось разглядеть только голову молодого человека с точеным, поистине бурбоновским профилем. Откинувшись на спинку сиденья, незнакомец произнес:
– Из всех вредоносных созданий, коими изобилует Париж, этот Лекок, без сомнения, самый опасный.
– Но ведь он работает на вас, разве не так?
– Работу первой собаки исполнял дрессированный волк… но продолжал кусаться.
– А если полиция неожиданно устроит облаву на Черные Мантии? – спросил маркиз.
Незнакомец презрительно пожал плечами.
– К чему, – ответил он. – Сжав кулак, мы ухватим только ветер. Дело сына Людовика Семнадцатого гораздо более выигрышное. По существу, это полная бессмыслица, но король заинтересовался этой историей.
– Ах, – воскликнул Гайарбуа, – Лекок видел короля!
– А разве он не заплатил вам за эту аудиенцию? Да, он видел короля: аудиенция, встреча, посиделки, называйте как хотите эти два часа, что они провели с глазу на глаз.
– А что сказал король?
– Гм! Гм! Вы прекрасно знаете, что король никогда не дает прямых ответов. Похоже, эти люди готовы предъявить целые чемоданы, набитые доказательствами:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170
Катафалк был высок и напоминал один из тех славных возов с сеном, что являются гордостью нормандских крестьян. Впереди шли известные и в высшей степени почтенные люди: господин Элизе Леотар, известный во всей Европе филантроп; господин Контантэн де ла Лурдевиль; всеми любимый ученый доктор Люна, а также Савиньен де Ларсен, водевилист юный, но уже набивший руку в воровстве чужих сюжетов и выдаче их за свои!
Следом за катафалком вышагивали чиновники из похоронного бюро, все как один бывшие сочинители водевилей, облачившиеся нынче в костюмы, приставшие их заведению и по совместительству исполнявшие роли плакальщиц, чье присутствие возле гроба покойного восходит к незапамятным временам античности. За ними в карете ехало духовенство, за каретой следовали шесть человек, облаченных в глубокий траур. Среди них мы узнали Лекока и всех тех особ, коих мы впервые встретили у смертного одра полковника.
Вослед им, сосредоточившись, двигалась огромная толпа, где можно было различить представителей всех слоев общества. Там были Кокотт и Пиклюс, привратник богадельни папаша Рабо и множество завсегдатаев трактира «Срезанный колос». Тут же шел и Эшалот; лицо его еще носило отпечаток бурно проведенной ночи; под мышкой он держал Саладена. Неподалеку от него мелькал Симилор; события прошлой ночи никак не отразились на его внешности, а посему мы смеем утверждать, что человек этот ставил себя выше любых обстоятельств.
Замыкала шествие длинная вереница карет, медленно двигавшихся между двумя шеренгами солдат; следом за каретами, напоминая о том, что от возвышенного до смешного рукой подать, катилась колесница Трехлапого, влекомая собакой.
Чтобы достичь кладбища Пер-Лашез, нужно было сделать изрядный крюк, свернув с площади Бастилии на улицу Рокетт.
В седьмой по счету траурной карете, ехавшей перед пустым экипажем барона Шварца, молча сидели двое погруженных в размышления мужчин; судя по их виду, оба уже миновали середину своего жизненного пути. Один был бывший комиссар полиции Шварц, отец Мориса, исполнявший теперь обязанности начальника подразделения в префектуре; вторым был господин Ролан, отец Этьена, советник королевского суда в Париже.
Их присутствие на церемонии в одном экипаже не следует приписывать случаю, хотя сия история и весьма охотно обращается к его помощи. Они пришли, влекомые воспоминаниями и как будто повинуясь чьей-то таинственной воле! Они не виделись семнадцать лет.
Когда все выходили из церкви, какой-то человек в черном взял их под руки, подвел к экипажу, усадил в него и захлопнул за ними дверцу. Пока карета медленно катила мимо театров, советник Ролан говорил:
– Мне не в чем себя упрекнуть, моя совесть чиста; мои познания и мой опыт убеждают меня в том, что Андре Мэйнотт был виновен.
– Однако, – заметил бывший комиссар полиции, – воспоминания об этом до сих пор тревожат вас…
Господин Ролан на ответил. Похоже, он действительно был взволнован. Бывший комиссар продолжал:
– Я не могу похвастаться столь доскональным знанием законов, но и мой немалый жизненный опыт подсказывает, что Андре Мэйнотт был виновен.
– Да, разумеется, виновен, тысячу раз да, – убедительно произнес советник. – Виновен! И это совершенно очевидно! А знаете, что я вам еще скажу? Вокруг нас постоянно идет какая-то закулисная возня.
– Вы правы… я получил письма… и виделся с одним человеком…
– Я тоже, – выдавил из себя внезапно побледневший советник.
– И разве не странно, – продолжал размышлять господин Шварц, что наши сыновья, не сговариваясь, занялись одним и тем же?
– Чем же? – живо спросил советник.
– А вы разве не знаете, что они сочиняют драму «Черные Мантии»?
– Ах, вот вы о чем! – облегченно вздохнул Ролан.
– …И сюжетом ее является история этого самого Мэйнотта!
– Действительно странно, – промычал советник.
– Но, – продолжал бывший комиссар, – они не сами придумали ее, им подсказали…
Воцарилась тишина; господин Ролан первым нарушил ее.
– Говорят, полиция начала большое дело.
– Не могу вам ничего сказать, – ответил господин Шварц. – Префект частенько запирается у себя в кабинете и никого не посвящает в свои планы.
– Человек, о котором вы упомянули, – тот самый калека-нищий?
Господин Шварц утвердительно кивнул головой.
– Сегодня вечером вы приглашены?
– Разумеется, как и вы, как и все, на бал к барону Шварцу.
– Вы пойдете?
– Пойду.
В карете, ехавшей за пустым экипажем барона Шварца, также сидели двое и вели странную беседу, совершенно не относящуюся к помпезному шествию, провожавшему в последний путь полковника Боццо-Корону. Один из собеседников был маркиз де Гайарбуа; имя, равно как и титулы второго собеседника мы скроем, и, пренебрегая насмешками, впрочем в данном случае вполне заслуженными, осмелимся именовать его незнакомцем. Незнакомец говорил:
– Общество взбудоражено. Лично мне что-то не слишком верится в эту многотысячную ассоциацию злоумышленников. Подобные штучки хороши для романов, что, словно пирожки, сотнями пекутся на потребу нашим бездельникам.
– Но вместе с тем… – вставил Гайарбуа.
– Я ничего не отрицаю, я только сомневаюсь. Можете ли вы показать мне этого пресловутого герцога?
Гайарбуа высунулся из окошка кареты и огляделся.
– Вон он, идет рядом с Лекоком, – произнес он.
Теперь настала очередь незнакомца выглядывать из кареты и внимательно присматриваться к идущим впереди. Однако ему удалось разглядеть только голову молодого человека с точеным, поистине бурбоновским профилем. Откинувшись на спинку сиденья, незнакомец произнес:
– Из всех вредоносных созданий, коими изобилует Париж, этот Лекок, без сомнения, самый опасный.
– Но ведь он работает на вас, разве не так?
– Работу первой собаки исполнял дрессированный волк… но продолжал кусаться.
– А если полиция неожиданно устроит облаву на Черные Мантии? – спросил маркиз.
Незнакомец презрительно пожал плечами.
– К чему, – ответил он. – Сжав кулак, мы ухватим только ветер. Дело сына Людовика Семнадцатого гораздо более выигрышное. По существу, это полная бессмыслица, но король заинтересовался этой историей.
– Ах, – воскликнул Гайарбуа, – Лекок видел короля!
– А разве он не заплатил вам за эту аудиенцию? Да, он видел короля: аудиенция, встреча, посиделки, называйте как хотите эти два часа, что они провели с глазу на глаз.
– А что сказал король?
– Гм! Гм! Вы прекрасно знаете, что король никогда не дает прямых ответов. Похоже, эти люди готовы предъявить целые чемоданы, набитые доказательствами:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170