Вы хоть что-нибудь смыслите в этом? Не злите меня, старый поносный мазила!
Он направился в угол, где оставил ребенка, и взял его на руки движением опытной кормилицы.
– Иди сюда, Саладен, птенчик мой, – продолжал он. – Заносчивость и гордыня изглодали сердце виновника твоего рождения. Поклон всему обществу. Амедей, его сегодня отучили от соски, только что, не обнимешь ли ты его мимоходом?
– Сгинь! – злобно сказал Симилор.
Эшалот в возмущении протянул руку, чтобы схватить Симилора, но не зря говорили великие писатели: «Изо всех чувств, которые делают честь роду людскому, самое прекрасное – дружба». Рука Эшалота опустилась; он посадил ребенка на спину и вышел, еле слышно сказав:
– Это все игра страстей! В душе он не такой уж скверный. Пошли, Саладен, подождем на улице, он как-никак твой отец!
– Ну, наконец! – воскликнул Симилор, пожимая плечами. – Избавились-таки от этого! Старые слуги считают, что им все позволено, а я с ним обхожусь мягко, потому что он был верен нашему семейству. Но в моей частной жизни и в моих развлечениях в парижском светском обществе с ним просто сраму не оберешься.
Ролан жестом остановил его болтовню. Тот приложил руку к чубу и встал со словами:
– К вашим услугам! Готов объяснить все, что знаю. Чего изволите? Будучи членом высшего совета этого дела вместе с полковником, господином Лекоком, графом Корона и прочими, никогда не отказывал в любезности. Что вам угодно знать?
Господин Барюк перекинулся парой слов с хозяином, который согласно кивнул.
– Господин Симилор, – сказал господин Барюк, – мы с господином Гонрекеном славно поужинали и были навеселе сейчас, когда тягали вас за уши.
Симилор с достоинством отвечал:
– Бывает, господин Барюк. Принимаю ваши извинения и извинения господина Вояки, как это принято среди порядочных людей.
– Вы пытаетесь набрать в нашей мастерской сообщников, господин Симилор, – вновь начал Дикобраз, – я слышал ваш разговор с натурщиками.
– Подумать, какой тонкий слух! – вскричал соблазнитель мадемуазель Вашри. – Он подслушал мои шуточки наедине с юной актрисой! Я и не скрывал ничего: люблю женщин, игру, вино и срывать весенние цветы всех удовольствий жизни…
– Значит, – прервал его господин Барюк, – эта машинка все еще крутится?
– «Будет ли завтра день?» Разумеется! Куда она денется! В Париже это дело бессмертное, как Вандомская колонна!
– И работа движется?
– Не особенно, в связи с выходкой господина Лекока, который простыл, и учитывая, что граф Корона в бегах; ограничиваемся тем, что потихоньку обделываем кое-какие дела с промышленностью и наследствами.
– Как дело де Клар? – спросил Ролан.
– Первый раз слышу, – откровенно сказал Симилор. Ролан прикрыл рот господина Барюка, который собрался было что-то сказать.
– Имею в виду дело нотариуса с улицы Кассет, – сказал он.
– А! Это другое дело! – вскричал Симилор. – Документы из дома номер три! Был я там! Вы знаете, мне это все равно, а вдруг вы из полиции, Господин Сердце, и эти два господина. У меня на шее Эшалот, мой лакей, мне его надо кормить, и я никогда его не брошу, несмотря на все его бесконечные дерзости, и Саладен, мой единственный сын от одной великосветской дамы. Надо работать; нет низких ремесел; шпион – лишь пустое слово в девятнадцатом веке… по мере прогресса народного просвещения. В моем положении за золото я готов безоглядно предать все мои самые торжественные клятвы.
Вояка Гонрекен, с его рыцарской душой, совсем оторопел, но господин Барюк улыбнулся.
– Вы знаете, где находятся свидетельства, переданные нотариусу? – спросил Господин Сердце.
– Трудно сказать, хозяин, – уклончиво отвечал Симилор.
– Вы знаете имена тех, кто занимался этим делом, на улице Кассет?
– Господа Кокотт и Пиклюс. Надежные!
– Больше никто?
Симилор понизил голос и картинно сделал шаг.
– Поговорим в открытую, хозяин, – сказал он. – Вы хотите знать о Черных Мантиях вообще, а также об их темных секретах?
Господин Барюк был на седьмом небе. Гонрекен раскрыл глаза от изумления.
– Да, – сказал Ролан, – именно о Черных Мантиях.
– Там доктор Самюэль, Луи Семнадцатый, аббат, граф Корона; эти давно, со времен полковника… новые… Мне надо вам сказать одну вещь, – прервался он. – Вы не найдете в Париже второго, кто мог бы столько порассказать вам о головоломке «Шаривари» сколько я! Я жил в собственном дома господина Лекока и Трехлапого; играл в пульку-другую в кабачке «Срезанный колос»…
– Новые кто? – повторил нетерпеливый Ролан.
– Трехлапый исчез, – отвечал Симилор, – и торговец одеждой тоже, господин Брюно. Новенькие – господа Жафрэ и Комейроль, оба в прошлом письмоводители конторы на улице Кассет, и вы понимаете, что, толкаясь в этом злачном месте, они знали достаточно всякой всячины на предмет изрядно поживиться за счет этого.
– И это все? – спросил молодой человек, хмурый от напряженной работы рассудка.
– Нет, хозяин, есть еще граф дю Бреу, которого они называют Дурак…
Ролан вздрогнул.
– Вы не знали! – заговорил снова обрадованный Симилор. – Я-то в эту компанию попал, поскольку там вообще полно людей великосветских. Есть еще бывшая Маргарита Бургундская, жена предыдущего, настоящая графиня, представьте! Которая была любовницей Приятеля – Тулонца. Государство и частные лица вполне могут мне платить: я чистый кладезь сведений… но когда мне говорят: «Молчок! Тут задеты интересы!» – я молчу как могила!
Ролан думал: «И граф тоже! И Маргарита… графиня! Опекун и опекунша принцессы Эпстейн!»
Дверь, ведущая в спальню, отворилась.
– Письмо для Господина Сердце, – сказал лакей Жан.
Ролан взял сложенный листок и развернул. Он читал, и рука его дрожала. В письме было написано:
«Граф и графиня Жулу дю Бреу де Клар просят Господина Сердце оказать им честь, пожаловать на бал, который они дают в ближайший вторник 3 января в особняке де Клар.
В вечерних туалетах».
Под этим от руки стояло: «Маргарита» с тонким росчерком, при виде которого на висках у Ролана проступил пот.
РОЗА ДЕ МАЛЬВУА
Мэтр Леон де Мальвуа, видный нотариус, душеприказчик и доверенное лицо всего пригорода Сен-Жермен, сидел за своим широким рабочим столом черного дерева в просторной и высокой комнате, служившей, должно быть, гостиной в этом старинном особняке. Комната имела строгий вид, облик же молодого человека не вязался с комнатой.
На столе, на самом виду, перед непомерной горой бумаг лежало раскрытое письмо.
На шелковистом и глянцевом листке дорогой бумаги значилось:
«Граф и графиня Жулу дю Бреу де Клар просят господина и мадемуазель де Мальвуа оказать им честь, пожаловав на бал, который они дают в ближайший вторник 3 января в особняке де Клар.
В вечерних туалетах».
Под этим стояла подпись:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133
Он направился в угол, где оставил ребенка, и взял его на руки движением опытной кормилицы.
– Иди сюда, Саладен, птенчик мой, – продолжал он. – Заносчивость и гордыня изглодали сердце виновника твоего рождения. Поклон всему обществу. Амедей, его сегодня отучили от соски, только что, не обнимешь ли ты его мимоходом?
– Сгинь! – злобно сказал Симилор.
Эшалот в возмущении протянул руку, чтобы схватить Симилора, но не зря говорили великие писатели: «Изо всех чувств, которые делают честь роду людскому, самое прекрасное – дружба». Рука Эшалота опустилась; он посадил ребенка на спину и вышел, еле слышно сказав:
– Это все игра страстей! В душе он не такой уж скверный. Пошли, Саладен, подождем на улице, он как-никак твой отец!
– Ну, наконец! – воскликнул Симилор, пожимая плечами. – Избавились-таки от этого! Старые слуги считают, что им все позволено, а я с ним обхожусь мягко, потому что он был верен нашему семейству. Но в моей частной жизни и в моих развлечениях в парижском светском обществе с ним просто сраму не оберешься.
Ролан жестом остановил его болтовню. Тот приложил руку к чубу и встал со словами:
– К вашим услугам! Готов объяснить все, что знаю. Чего изволите? Будучи членом высшего совета этого дела вместе с полковником, господином Лекоком, графом Корона и прочими, никогда не отказывал в любезности. Что вам угодно знать?
Господин Барюк перекинулся парой слов с хозяином, который согласно кивнул.
– Господин Симилор, – сказал господин Барюк, – мы с господином Гонрекеном славно поужинали и были навеселе сейчас, когда тягали вас за уши.
Симилор с достоинством отвечал:
– Бывает, господин Барюк. Принимаю ваши извинения и извинения господина Вояки, как это принято среди порядочных людей.
– Вы пытаетесь набрать в нашей мастерской сообщников, господин Симилор, – вновь начал Дикобраз, – я слышал ваш разговор с натурщиками.
– Подумать, какой тонкий слух! – вскричал соблазнитель мадемуазель Вашри. – Он подслушал мои шуточки наедине с юной актрисой! Я и не скрывал ничего: люблю женщин, игру, вино и срывать весенние цветы всех удовольствий жизни…
– Значит, – прервал его господин Барюк, – эта машинка все еще крутится?
– «Будет ли завтра день?» Разумеется! Куда она денется! В Париже это дело бессмертное, как Вандомская колонна!
– И работа движется?
– Не особенно, в связи с выходкой господина Лекока, который простыл, и учитывая, что граф Корона в бегах; ограничиваемся тем, что потихоньку обделываем кое-какие дела с промышленностью и наследствами.
– Как дело де Клар? – спросил Ролан.
– Первый раз слышу, – откровенно сказал Симилор. Ролан прикрыл рот господина Барюка, который собрался было что-то сказать.
– Имею в виду дело нотариуса с улицы Кассет, – сказал он.
– А! Это другое дело! – вскричал Симилор. – Документы из дома номер три! Был я там! Вы знаете, мне это все равно, а вдруг вы из полиции, Господин Сердце, и эти два господина. У меня на шее Эшалот, мой лакей, мне его надо кормить, и я никогда его не брошу, несмотря на все его бесконечные дерзости, и Саладен, мой единственный сын от одной великосветской дамы. Надо работать; нет низких ремесел; шпион – лишь пустое слово в девятнадцатом веке… по мере прогресса народного просвещения. В моем положении за золото я готов безоглядно предать все мои самые торжественные клятвы.
Вояка Гонрекен, с его рыцарской душой, совсем оторопел, но господин Барюк улыбнулся.
– Вы знаете, где находятся свидетельства, переданные нотариусу? – спросил Господин Сердце.
– Трудно сказать, хозяин, – уклончиво отвечал Симилор.
– Вы знаете имена тех, кто занимался этим делом, на улице Кассет?
– Господа Кокотт и Пиклюс. Надежные!
– Больше никто?
Симилор понизил голос и картинно сделал шаг.
– Поговорим в открытую, хозяин, – сказал он. – Вы хотите знать о Черных Мантиях вообще, а также об их темных секретах?
Господин Барюк был на седьмом небе. Гонрекен раскрыл глаза от изумления.
– Да, – сказал Ролан, – именно о Черных Мантиях.
– Там доктор Самюэль, Луи Семнадцатый, аббат, граф Корона; эти давно, со времен полковника… новые… Мне надо вам сказать одну вещь, – прервался он. – Вы не найдете в Париже второго, кто мог бы столько порассказать вам о головоломке «Шаривари» сколько я! Я жил в собственном дома господина Лекока и Трехлапого; играл в пульку-другую в кабачке «Срезанный колос»…
– Новые кто? – повторил нетерпеливый Ролан.
– Трехлапый исчез, – отвечал Симилор, – и торговец одеждой тоже, господин Брюно. Новенькие – господа Жафрэ и Комейроль, оба в прошлом письмоводители конторы на улице Кассет, и вы понимаете, что, толкаясь в этом злачном месте, они знали достаточно всякой всячины на предмет изрядно поживиться за счет этого.
– И это все? – спросил молодой человек, хмурый от напряженной работы рассудка.
– Нет, хозяин, есть еще граф дю Бреу, которого они называют Дурак…
Ролан вздрогнул.
– Вы не знали! – заговорил снова обрадованный Симилор. – Я-то в эту компанию попал, поскольку там вообще полно людей великосветских. Есть еще бывшая Маргарита Бургундская, жена предыдущего, настоящая графиня, представьте! Которая была любовницей Приятеля – Тулонца. Государство и частные лица вполне могут мне платить: я чистый кладезь сведений… но когда мне говорят: «Молчок! Тут задеты интересы!» – я молчу как могила!
Ролан думал: «И граф тоже! И Маргарита… графиня! Опекун и опекунша принцессы Эпстейн!»
Дверь, ведущая в спальню, отворилась.
– Письмо для Господина Сердце, – сказал лакей Жан.
Ролан взял сложенный листок и развернул. Он читал, и рука его дрожала. В письме было написано:
«Граф и графиня Жулу дю Бреу де Клар просят Господина Сердце оказать им честь, пожаловать на бал, который они дают в ближайший вторник 3 января в особняке де Клар.
В вечерних туалетах».
Под этим от руки стояло: «Маргарита» с тонким росчерком, при виде которого на висках у Ролана проступил пот.
РОЗА ДЕ МАЛЬВУА
Мэтр Леон де Мальвуа, видный нотариус, душеприказчик и доверенное лицо всего пригорода Сен-Жермен, сидел за своим широким рабочим столом черного дерева в просторной и высокой комнате, служившей, должно быть, гостиной в этом старинном особняке. Комната имела строгий вид, облик же молодого человека не вязался с комнатой.
На столе, на самом виду, перед непомерной горой бумаг лежало раскрытое письмо.
На шелковистом и глянцевом листке дорогой бумаги значилось:
«Граф и графиня Жулу дю Бреу де Клар просят господина и мадемуазель де Мальвуа оказать им честь, пожаловав на бал, который они дают в ближайший вторник 3 января в особняке де Клар.
В вечерних туалетах».
Под этим стояла подпись:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133