Ей хотелось побыть в одиночестве, поэтому она отправила Фару для послеполуденного отдыха у ее матери в пещере.
Кормление Шанталь действовало на Джейн успокоительно. Предательство Жан-Пьера больше не казалось ей чудовищной катастрофой. Она уже не сомневалась в искренности его любви к ней. Иначе зачем бы ему все это было нужно? Чего ради он взял ее сюда с собой? По сути дела, она была бесполезной для его разведывательной деятельности. Видимо, он все же любит ее.
А если любит, все остальные проблемы вполне разрешимы. Ему, разумеется, придется прекратить работать на русских. Сейчас она не могла себе представить, как заведет с ним разговор. Можно, например, сказать: «Я все знаю!» Пожалуй, нет. Но нужные слова сами придут, когда будет нужно. И тогда ему придется забрать ее и Шанталь обратно в Европу.
Обратно в Европу… Когда Джейн осознала, что им действительно предстоит возвращение домой, ее охватило чувство облегчения. Эта мысль застала ее врасплох. Если бы кто-то ее спросил, нравится ли ей в Афганистане, Джейн ответила бы, что работа захватывает ее целиком, что она нужна людям. Она действительно работала весьма успешно и даже получала от этого удовольствие. Но теперь, когда перед ней реально встала перспектива возвращения в цивилизованный мир, былая решимость ослабела, и она могла себе признаться в том, что суровая природа, холодные зимы, чуждый ей народ, бомбардировки и бесконечный поток раненых и искалеченных юношей и мужчин довели ее нервное напряжение до крайнего предела.
«Надо признаться самой себе, – подумала Джейн, – что жизнь здесь – просто ужас».
Перестав сосать грудь, Шанталь погрузилась в сон. Джейн сняла ее с колен, поменяла пеленки и перенесла на матрасик, умудрившись при этом не разбудить. Непоколебимое спокойствие ее ребенка было настоящим подарком судьбы. Шанталь могла крепко спать, несмотря на любые тревоги вокруг нее – никакой шум или суета не могли ее разбудить, если она была сыта и ей было удобно. Однако она чутко реагировала на перемены настроения Джейн и часто просыпалась, если мать была чем-то расстроена, даже при отсутствии шума вокруг.
Джейн села, скрестив ноги, на своем матрасе. Она разглядывала своего ребенка и думала о Жан-Пьере. Жаль, что его сейчас здесь нет, а то она сразу же с ним обо всем поговорила. Ее удивило, почему она так спокойно восприняла и не возмутилась, что Жан-Пьер выдавал партизан русским. Может, потому, что все мужчины – лжецы? Или теперь она осознала, что ни в чем не повинны на этой войне только матери, жены и дочери с обеих сторон? Или, сама став женой и матерью, она как-то внутренне изменилась, в результате чего предательство перестало вызывать в ней возмущение? Или все дело в том, что она любила Жан-Пьера? Джейн просто не знала, в чем причина.
Но, несмотря ни на что, надо было думать о будущем, а не о прошлом. Они ведь снова вернутся в Париж, где есть почта, книжные магазины и водопровод. У Шанталь появится красивая одежда, коляска, одноразовые пеленки. Они будут жить в маленькой квартирке, вокруг будет кипеть интересная жизнь, и единственная серьезная опасность для жизни будет связана с неосторожными таксистами. Джейн и Жан-Пьер начнут все сначала, и тогда по-настоящему узнают друг друга. Они будут трудиться во имя того, чтобы изменить мир к лучшему путем неторопливых, но законных усилий, без интриг и предательства. Опыт, приобретенный в Афганистане, поможет им получить работу для осуществления проектов развития стран Третьего мира, например, во Всемирной Организации Здравоохранения. Семейная жизнь будет такой, о какой она мечтала, они втроем будут трудиться во имя добра, счастья и уверенности в завтрашнем дне.
В пещеру вошла Фара – сиеста закончилась. Она почтительно приветствовала Джейн, взглянула на Шанталь и, увидев, что ребенок крепко спит, уселась на землю, скрестив ноги, в ожидании новых поручений. Она была дочерью Исмаил-Гуля, старшего сына Рабии. Его сейчас не было дома, он ушел с колонной.
У Джейн вдруг перехватило дыхание. Фара вопросительно посмотрела на нее. Джейн сделала успокоительное движение, и Фара отвела взгляд.
«Ее отец ушел с колонной», – подумала Джейн.
Жан-Пьер выдал эту колонну русским. Отец Фары погибнет, попав в засаду, если Джейн не придумает, как это предотвратить. Но что можно придумать? Может, послать гонца, чтобы встретить колонну у Хейберского перевала и направить ее по другому маршруту? Мохаммед может это устроить. Но тогда Джейн придется рассказать, откуда она узнала о засаде, поджидающей колонну. И тогда Мохаммед, уж в этом можно не сомневаться, прикончит Жан-Пьера. Если уж кому-то суждено погибнуть, – подумала Джейн, – пусть это будет Исмаил, а не Жан-Пьер.
Потом она вспомнила об остальных жителях деревни, ушедших с колонной, – их было человек тридцать – и ей сразу же пришла в голову мысль. «Неужели им всем суждено погибнуть во имя спасения моего мужа? Камир-Хан с всклокоченной бородкой, старик со шрамами Шахазай-Гул, Юсеф Гул, у которого такой красивый голос, совсем молодой пастух Шер Кадор, Абдул Мохаммед с выбитыми передними зубами, Али Ханим, отец четырнадцати детей».
Ведь должен же быть какой-нибудь другой выход.
Джейн приблизилась к выходу из пещеры и остановилась, выглянув наружу. Теперь, когда сиеста закончилась, дети выбежали из пещер и снова принялись играть среди камней и колючих кустарников. Джейн попался на глаза девятилетний Муса, единственный сын Мохаммеда. Его, однорукого, ребята стали баловать еще больше. Он важно расхаживал, щеголяя новеньким кинжалом, который подарил ему любящий отец. Джейн увидела мать Фары, с трудом бредущую в гору со связкой дров на голове, жену муллы, стиравшую рубаху своего мужа Абдуллы. Не было заметно ни Мохаммеда, ни его жены Халимы. Джейн знала, что он здесь, в Бэнде – она видела его утром. Он, наверное, уже пообедал с женой и детьми в своей пещере – почти у каждой семьи была такая собственная обитель в горах. Сейчас они наверняка были там, в пещере, но Джейн не хотелось открыто искать встречи с ним, потому что это шокировало бы окружающих, а ей надо было соблюдать правила приличия.
– Только как ему это сказать? – подумала Джейн.
А что, если прямо попросту? «Сделай это для меня, потому что я прошу». Это подействовало бы на любого влюбленного в нее западного мужчину, но мусульманам, судя по всему, было чуждо романтическое представление о любви. Чувства Мохаммеда к ней походили на смягченную форму животного влечения. Это чувство не давало ей никакой власти над ним и, кроме того, она вовсе не была уверена, что он вообще испытывает это чувство. Тогда как? Он ничем не был ей обязан. Ей никогда не приходилось лечить ни его самого, ни его жену. Но она вылечила Мусу – она спасла жизнь мальчику!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105