Все без устали расхваливали Фанни, восхищенно перечисляя ее инициативы. Она изобрела для большой сети супермаркетов говорящие товары первой необходимости, каждому покупателю задававшие вопрос «Я тебе действительно нужен? Подумай хорошенько!» По ее утверждению, это вносило нравственный момент в феномен потребительства и позволяло бороться с навязчивым желанием людей покупать. Недавно она предложила сверхбогатому афроамериканцу Б. Джей Джону-третьему оборудовать рядом с островом Мюстик, цитаделью белых богатеев на архипелаге Гренадины, где служит исключительно чернокожий персонал, новый остров, только для черных миллионеров, которым прислуживали бы одни белые слуги. Бизнесмены, специализирующиеся на производстве электроники, занялись поисками скалы, где восторжествовала бы историческая справедливость.
Разнообразие и успешность ее занятий только оттеняли скудость моих. Друзьям хватило такта не заговаривать ни о моем разрушенном браке, ни о сверхурочных трудах. Они говорили со мной так, словно мы расстались только вчера. Не передать, как меня согрело это теплое дружелюбие: я заслужил участь отверженного и мог считать счастьем, что они не отвернулись от меня. Постепенно мне в голову вползла безумная мысль: что, если все бросить? Момент был самый удачный, я пытался улучить минуту, чтобы сообщить о своем желании пройти курс дезинтоксикации. Эта перспектива так взволновала меня, что я перестал замечать происходящее вокруг, предавшись своим мыслям. Марио предложил перейти всем в восточный салон – соседнюю комнату с гаремными светильниками, дамасскими коврами, мягкими пуфами в позолоте. Здесь сильно пахло ладаном с примесью спиртного. Жан-Марк, до этого больше помалкивавший, излишне прочувственно стиснул меня в объятиях – так поступают мафиози, хлопающие друг дружку по спине, прежде чем нашпиговать свинцом Я от души ответил ему тем же, растроганный его порывом У меня не было возражений против таких приступов нежности – все-таки мы праздновали встречу после долгого перерыва Было уже поздно, но время для меня остановилось – так хорошо мне было! Я последним вошел и уселся в этой комнате, едва освещенной зеленовато-опаловым абажуром. В моей голове складывалась речь, которую мне необходимо было произнести, оттачивались формулировки, шла борьба со страхом Вдруг вспыхнул резкий, как лампа на столе у комиссара полиции, прожектор, его луч ударил в угол, до этого тонувший в темноте, и мы об-нарркили Жюльена, сидевшего в кожаном кресле на небольшом подиуме. От неожиданности я не сдержал крик и кинулся к нему с распростертыми объятиями, радуясь такому замечательному сюрпризу. Он состроил гримасу, от которой у него приподнялась правая щека и опустилась левая, совсем как на кубистической картине. Я схватил его за плечи и расцеловал в обе щеки. Он отпрянул, как змея, на которую плеснули кипящей смолой.
Московский процесс
Оказалось, что сражение уже грянуло, я и не заметил. Их нежность была наигранной. Чувствуя себя безумцем, я твердил, как кукушка:
– Жюльен, почему ты не сказал мне, что ты здесь? Ты правильно понял все, о чем мы говорили?
Я ждал радостного смеха, восклицаний, которые подтвердили бы мое предположение. Но ответом мне была мертвая тишина. Я пролепетал, ни к кому не обращаясь:
– Что происходит, я сморозил глупость?
Я машинально опустился на подушку, недоверчиво озираясь. Атмосфера разом утратила теплоту, улыбки исчезли с лиц, словно стертые тряпкой. Никто не смотрел мне в глаза. Наконец Жюльен поднялся, лицо его было искажено. Терзаемый тиками, он издавал глухой унитазный рокот. Эти его физиологические проявления всегда указывали на сильное недомогание. У него так дрожали руки, что он был вынужден засунуть их в карманы. Я решил, что с ним стряслась беда, о которой он сейчас нам и сообщит. И вот он открыл рот и заговорил нетвердым голосом:
– Себастьян, мы вызвали тебя сегодня вечером на пленарное заседание, чтобы сделать тебе предложение.
От этих его слов у меня по коже побежали мурашки.
– Меня не вызвали, а пригласили…
Я пытался обратить все в шутку. Он смерил меня негодующим взглядом – …Я буду говорить прямо. Ты долго оставался среди нас чудо-ребенком, поэтому мы прощали тебе капризы, молчание. Но на этот раз чаша терпения переполнилась. Мы любили твою жену, твоих детей и, исходя из наших правил, были готовы помочь им в несчастье. Несчастье действительно произошло, но не то, о каком мы думали. Причины твоего развода нас огорчили, но еще больше возмутили.
– О чем ты говоришь, Жюльен?
– Ты сам отлично знаешь: ты был бы уже советником посольства, но вместо этого превратился в мелкого сексуального торгаша.
– Ну и что?
По моим товарищам пробежала дрожь. Жюльен сделался мертвенно бледен, у его уха заблестела струйка пота. Моя реплика оборвала его воинственное кудахтанье. Он снова заговорил, весь дрожа:
– Себастьян, ты занимаешься омерзительным делом, которое марает всех нас Ты избрал самую благородную стезю, дипломатию, а потом отдал предпочтение самому недостойному из всех мыслимых занятий. На случай, если ты запамятовал, напомню: наша группа следует правилам, которые ты не вправе попирать.
Я не верил своим ушам, мне стало трудно дышать. Конечно, они сейчас расхохочутся и признаются, что это розыгрыш!
– Тем не менее мы предоставляем тебе шанс.
– Шанс? Что еще за речи? – Я призвал в свидетели остальных. – Жеральд, Марио, Тео, Жан-Марк, очнитесь, скажите что-нибудь! Это ведь фарс, да? Жеральд, ты ведь не специально пришел в кафе рядом с моим домом, чтобы завлечь меня в западню? Только не это, только не ты!
Все они превратились в статуи, не сводя с меня широко раскрытых глаз. Никто не удостоил меня ответом. Было слышно, как Пракаш дает распоряжения кухарке, убиравшей со стола в гостиной, звенели тарелки и бокалы. Эти знакомые звуки приободрили меня: значит, мы не перенеслись в другой мир, вроде ночных кабаков, принадлежащих уголовному сброду, где на первом этаже беспечно танцуют, а на втором дерутся и занимаются вымогательством. Жюльен переминался с ноги на ногу, как медведь перед тем, как наброситься. Ошибки быть не могло, он смотрел на меня с ужасом. Его зрачки сузились, движения его рук, извлеченных из карманов, ускорились, словно они зажили независимо от тела. Мои же руки оледенели, а подмышки взмокли.
– Вот наше предложение, Себастьян: ты немедленно все прекращаешь, а мы предаем былое забвению. Ты снова становишься полноправным членом «Та Зоа Трекеи».
Я выпрямил спину, чтобы не казалось, что меня сломили их обвинения.
– Разве это старье еще существует? – Я снова обратился к остальным: – Сделайте что-нибудь, ребята! Жюльен обделался. Чувствуете вонь?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68
Разнообразие и успешность ее занятий только оттеняли скудость моих. Друзьям хватило такта не заговаривать ни о моем разрушенном браке, ни о сверхурочных трудах. Они говорили со мной так, словно мы расстались только вчера. Не передать, как меня согрело это теплое дружелюбие: я заслужил участь отверженного и мог считать счастьем, что они не отвернулись от меня. Постепенно мне в голову вползла безумная мысль: что, если все бросить? Момент был самый удачный, я пытался улучить минуту, чтобы сообщить о своем желании пройти курс дезинтоксикации. Эта перспектива так взволновала меня, что я перестал замечать происходящее вокруг, предавшись своим мыслям. Марио предложил перейти всем в восточный салон – соседнюю комнату с гаремными светильниками, дамасскими коврами, мягкими пуфами в позолоте. Здесь сильно пахло ладаном с примесью спиртного. Жан-Марк, до этого больше помалкивавший, излишне прочувственно стиснул меня в объятиях – так поступают мафиози, хлопающие друг дружку по спине, прежде чем нашпиговать свинцом Я от души ответил ему тем же, растроганный его порывом У меня не было возражений против таких приступов нежности – все-таки мы праздновали встречу после долгого перерыва Было уже поздно, но время для меня остановилось – так хорошо мне было! Я последним вошел и уселся в этой комнате, едва освещенной зеленовато-опаловым абажуром. В моей голове складывалась речь, которую мне необходимо было произнести, оттачивались формулировки, шла борьба со страхом Вдруг вспыхнул резкий, как лампа на столе у комиссара полиции, прожектор, его луч ударил в угол, до этого тонувший в темноте, и мы об-нарркили Жюльена, сидевшего в кожаном кресле на небольшом подиуме. От неожиданности я не сдержал крик и кинулся к нему с распростертыми объятиями, радуясь такому замечательному сюрпризу. Он состроил гримасу, от которой у него приподнялась правая щека и опустилась левая, совсем как на кубистической картине. Я схватил его за плечи и расцеловал в обе щеки. Он отпрянул, как змея, на которую плеснули кипящей смолой.
Московский процесс
Оказалось, что сражение уже грянуло, я и не заметил. Их нежность была наигранной. Чувствуя себя безумцем, я твердил, как кукушка:
– Жюльен, почему ты не сказал мне, что ты здесь? Ты правильно понял все, о чем мы говорили?
Я ждал радостного смеха, восклицаний, которые подтвердили бы мое предположение. Но ответом мне была мертвая тишина. Я пролепетал, ни к кому не обращаясь:
– Что происходит, я сморозил глупость?
Я машинально опустился на подушку, недоверчиво озираясь. Атмосфера разом утратила теплоту, улыбки исчезли с лиц, словно стертые тряпкой. Никто не смотрел мне в глаза. Наконец Жюльен поднялся, лицо его было искажено. Терзаемый тиками, он издавал глухой унитазный рокот. Эти его физиологические проявления всегда указывали на сильное недомогание. У него так дрожали руки, что он был вынужден засунуть их в карманы. Я решил, что с ним стряслась беда, о которой он сейчас нам и сообщит. И вот он открыл рот и заговорил нетвердым голосом:
– Себастьян, мы вызвали тебя сегодня вечером на пленарное заседание, чтобы сделать тебе предложение.
От этих его слов у меня по коже побежали мурашки.
– Меня не вызвали, а пригласили…
Я пытался обратить все в шутку. Он смерил меня негодующим взглядом – …Я буду говорить прямо. Ты долго оставался среди нас чудо-ребенком, поэтому мы прощали тебе капризы, молчание. Но на этот раз чаша терпения переполнилась. Мы любили твою жену, твоих детей и, исходя из наших правил, были готовы помочь им в несчастье. Несчастье действительно произошло, но не то, о каком мы думали. Причины твоего развода нас огорчили, но еще больше возмутили.
– О чем ты говоришь, Жюльен?
– Ты сам отлично знаешь: ты был бы уже советником посольства, но вместо этого превратился в мелкого сексуального торгаша.
– Ну и что?
По моим товарищам пробежала дрожь. Жюльен сделался мертвенно бледен, у его уха заблестела струйка пота. Моя реплика оборвала его воинственное кудахтанье. Он снова заговорил, весь дрожа:
– Себастьян, ты занимаешься омерзительным делом, которое марает всех нас Ты избрал самую благородную стезю, дипломатию, а потом отдал предпочтение самому недостойному из всех мыслимых занятий. На случай, если ты запамятовал, напомню: наша группа следует правилам, которые ты не вправе попирать.
Я не верил своим ушам, мне стало трудно дышать. Конечно, они сейчас расхохочутся и признаются, что это розыгрыш!
– Тем не менее мы предоставляем тебе шанс.
– Шанс? Что еще за речи? – Я призвал в свидетели остальных. – Жеральд, Марио, Тео, Жан-Марк, очнитесь, скажите что-нибудь! Это ведь фарс, да? Жеральд, ты ведь не специально пришел в кафе рядом с моим домом, чтобы завлечь меня в западню? Только не это, только не ты!
Все они превратились в статуи, не сводя с меня широко раскрытых глаз. Никто не удостоил меня ответом. Было слышно, как Пракаш дает распоряжения кухарке, убиравшей со стола в гостиной, звенели тарелки и бокалы. Эти знакомые звуки приободрили меня: значит, мы не перенеслись в другой мир, вроде ночных кабаков, принадлежащих уголовному сброду, где на первом этаже беспечно танцуют, а на втором дерутся и занимаются вымогательством. Жюльен переминался с ноги на ногу, как медведь перед тем, как наброситься. Ошибки быть не могло, он смотрел на меня с ужасом. Его зрачки сузились, движения его рук, извлеченных из карманов, ускорились, словно они зажили независимо от тела. Мои же руки оледенели, а подмышки взмокли.
– Вот наше предложение, Себастьян: ты немедленно все прекращаешь, а мы предаем былое забвению. Ты снова становишься полноправным членом «Та Зоа Трекеи».
Я выпрямил спину, чтобы не казалось, что меня сломили их обвинения.
– Разве это старье еще существует? – Я снова обратился к остальным: – Сделайте что-нибудь, ребята! Жюльен обделался. Чувствуете вонь?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68