Дружба их длилась около трех лет. Однако, несмотря на непродолжительность, она безусловно отличалась силой и крепостью, что помогало ей противостоять превратностям судьбы, Со дня первой встречи они считали себя братьями. Но их привязывала друг к другу более тесная связь, чем узы родства. Союз был скреплен лучшим цементом: огнем английских пушек, который они бок о бок встретили на палубе королевского корабля, а еще раньше, на суше, пережили несколько стычек со шпагой в руке…
Их сближало многое, но роднили две вещи: страсть к морю и ненависть к англичанам. К тому же появление Феликса в жизни Гийома сыграло почти такую же определяющую роль, какую в свое время сыграл моряк Жан Валет в жизни сироты, когда ему грозила смерть в бухте Ла-Уг.
Оставив Варанвиля наедине с сомнениями, — он задумчиво выбирал рубашку, и это было нелегко, поскольку одно жабо отличалось от другого, но никакое не соответствовало его изысканному вкусу, — Гийом решил дожидаться друга у себя в комнате за стаканчиком испанского вина, надеясь с его помощью справиться с овладевшим им беспокойством.
Отвернувшись от окна, за которым небо не переставало лить слезы, он подставил ноги к веселому огню в камине. С тех пор как он вернулся во Францию, он обнаружил, что стал чувствителен к холоду. Странно для человека, появившегося на свет в Канаде и чьи предки все были родом из Котантена, печально известного своими дождями! Поэтому иногда, как, например, сегодня вечером, он спрашивал себя, удастся ли ему вообще когда-нибудь обрести в этой стране что-то привычное, почувствовать удовольствие от жизни и привязаться к ней. Солнце Индии, островов и южных морей оставило отпечаток не только на его коже. Интересно, сколько времени он сможет противостоять жгучему желанию увидеть его снова?.. И разве не светило оно над могилой человека, который более двадцати лет был ему отцом?
Устроившись в кресле, вытянув перед собой длинные ноги и положив ступни на подставку для дров, Гийом предался любимому занятию: он мысленно возвращался к годам, проведенным рядом с Жаном Валетом, которого он полюбил, быть может, даже сильнее, чем доктора Тремэна; пока Феликс кокетливо хмурил брови перед зеркалом, у него было предостаточно времени.
Первые дни стерлись из памяти: ночь, холод, боль, затем лихорадка и вызванные ею кошмары, — все смешалось воедино. Первые отчетливые воспоминания связаны с образом старика с бородой, как у Бога-Отца, склонившегося над ним в красном полумраке больших занавесок, — он давал ему странные микстуры, менял белье, перевязывал рану: поначалу это причиняло боль, но со временем он уже мог терпеть. Было и другое лицо, человека намного моложе, похожего на одного морского царя, о котором Матильда часто рассказывала ему разные истории, когда он подсаживался к ее прялке, — копна ярких светлых волос и такая же борода, серые, строгие, но внимательные глаза и глубокий голос, которым он долго говорил что-то в тот день, когда к раненому ребенку вернулась память и он стал требовать свою мать и хотел бежать на поиски убийцы. Терпеливо, простыми словами, казавшимися от этого особенно убедительными, Валет объяснял, что пока нельзя возвращаться на место преступления, что, напротив, следует держаться от него подальше, пока природа, терпеливая, но неторопливая, не превратит его в мужчину, способного сразиться со своими врагами. Гийом, конечно, воевал, защищался, тоже пытался убеждать: он хотел вернуться в Сен-Васт. С помощью мадемуазель Леусуа можно было узнать, кто убийца: им мог быть лишь тот, за которого Альбен Периго отбывал каторгу! Почти уверенный в том, что он знает это имя, Гийом чуть было не произнес его, но Жан Валет прикрыл ему рот своей широкой ладонью:
— Я уверен, что ты прав, но не произноси никаких имен. Это может оказаться опасным для приютившего нас человека. К тому же о возвращении не может быть и речи. Мать ты не воскресишь, но поставишь под удар жизнь других людей: твою собственную, разумеется, но еще и мадемуазель Анн-Мари. У вас слишком могущественный враг…
— Да, но нельзя же считать естественной смерть мамы? Надо ведь искать убийцу?
— Его ищут… моля Бога о том, чтобы не найти его. Не беспокойся, ее похоронили по всем правилам…
— Откуда вы знаете?
— Я ходил к мадемуазель Леусуа… но только ночью. Она даже передала тебе записку…
Это была правда. Небольшое письмо, в котором старая дева благословляла его и умоляла не расставаться с Жаном Валетом и доверять ему, Гийом хранил до сих пор. Как и обрывок бумаги, которую моряк обнаружил в еще не остывшей руке Матильды: там в нескольких словах кто-то просил ее прийти на фатальное свидание, если она «желала найти способ выручить несправедливо осужденного человека…». Эти пожелтевшие от времени записки были для Гийома во сто крат ценнее, чем письма, подтверждающие дворянский титул и подписанные рукой самого короля, потому что он, знал, что однажды ему за них заплатят.
Желая устранить тень недоверия, Валет откровенно рассказал собственную историю и изложил свои планы: забросить родные места точно так же, как на дороге в Ла-Уг он отказался от мести ради спасения умиравшего ребенка. Гийом понял все, что тот рассказал ему, и принял его план, ведь новый друг предлагал ему Индию и неизведанные моря, через которые туда лежал путь. Разве можно было устоять перед таким простором?
Когда Гийом выздоровел, зима разразилась все потопляющими дождями. Тогда они покинули Барфлер, дом старика Кино и вновь очутились на большой дороге. На рыдванах, таратайках и дилижансах они пересекли Котантен и Бретань, пока не попали в странный город, сплошь состоявший из строек, арсеналов и складов, занимавших больше места, чем покрытые сланцем или черепицей дома. Город этот, где хлопотали двадцать тысяч человек (цифра внушительная для того времени) трепетал флагами всего мира со встававших на шпринг кораблей и источал непривычные запахи грузов, появлявшихся из их трюмов. Он был вотчиной всемогущественной Индийской компании, благодаря которой Жан Валет проплавал долгих три года. Город назывался Л'Орьян (По-французски L'Orient означает Восток. — Прим, перев.)…
Впрочем, то было не первое его путешествие и, зная, какое будущее может благодаря Компании открыться ему и его подопечному, он, понятно, вернулся сюда. Две недели спустя, они поднялись на борт флейта «Масиак» — довольно крупного корабля, направлявшегося в Пондишери с грузом саржи, льняной ткани, вин, ликеров, зеркал и часов. Валет занял привычное место канонира, а Гийому, поскольку у него было образование, поручили вести журнал судового врача и помогать ему по мере своих сил. 17 апреля 1760 года длинная океанская волна поднялась перед золотым львом, вздыбившимся на носу корабля…
Воспоминания Гийома неожиданно рассеялись как дым:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92