Но мальчик вырывался, а у Матильды почти не осталось сил. Она пошатнулась, и ей пришлось подставить табурет.
Англичанин, которого сначала позабавил резкий выпад мальчика, теперь смотрел на него строго.
— В Англии дети молчат, когда говорят старшие! Как вам не стыдно причинять боль вашей матери!
— Разве мне должно быть стыдно сказать, что это моя родина, что я люблю ее и хочу здесь остаться?
— Конечно, конечно… однако все же придется ее покинуть. Я, не в силах обеспечить безопасность вашей матери, и, как мне кажется, именно о ней вы должны позаботиться в первую очередь. Таким образом, я обращаюсь именно к ней Ваше желание вернуться во Францию, мадам, совпадает с моими намерениями. Я только что разрешил отправку одного из находящихся в порту торговых французских судов… Оно принадлежит некоему Бенжамену Дюбуа из Сен-Мало и поднимет паруса завтра утром во время прилива. Оно возьмет на борт сражавшихся здесь солдат, пожелавших вернуться домой. Я распорядился предоставить вам каюту…
— Завтра утром? — с трудом выговорил Гийом в отчаянии. — Но это невозможно. Слишком рано!
— Напротив, это единственная возможность. Пройдет несколько дней, и выйти в открытое море, может быть, уже не удастся. К тому же, мой мальчик, бесполезно спорить! Это приказ. Если вы попробуете уклониться, вас силой приведут на корабль. Мадам!
Таунзенд сухо поклонился и направился к выходу, где его ожидал небольшой отряд гренадеров. Внезапно он остановился:
— Чуть не забыл: господин де Бугенвиль приложил письму послание для Дюбуа — кажется, это его друг и человек порядочный. Он позаботится о том, чтобы по прибытии во Францию вы смогли добраться туда, куда пожелаете…
Кровь прилила к щекам Матильды, глаза ее радостно блестели. Схватив письмо, она спрятала его под наброшенную на плечи шерстяную косынку.
— Как вас благодарить, милорд?
— Научить сына без ненависти относиться к Англии. Если он так любит Канаду, почему бы ему не вернуться сюда… через несколько лет?
Гийом не слышал последних слов: он выбежал из тесной комнаты, где только что распорядились его будущим, даже не позволив ему защитить себя. Он бежал через госпиталь не разбирая дороги и желая лишь одного — вновь очутиться в риге, в своем углу, рядом с Конокой. В этот миг он люто ненавидел любимую мать и, словно почуявший западню зверь, думал лишь о том, как избежать ловушки. Все надежды он возлагал теперь на своего индейского друга: сегодня же ночью Конока должен увести его подальше от дома, где он томился. Вдвоем они могли бы вернуться в те места, где жили абенаки: там бы их никто не стал искать, там бы он вырос и превратился в мужчину, у которого хватит сил вернуться сюда, заявить о своих правах и отомстить за убитых… В ярости мальчик забыл и про свое обещание, и про все, что связывало его с матерью, столь жестоко его разочаровавшей. Он предпочел бы ее больше не видеть, даже если бы разлука длилась годы, но не согласился бы жить в ненавистной стране…
Увы, Конока несколькими словами опрокинул прекрасный проект: о том, чтобы увести Гийома, не могло быть и речи. Во-первых, потому что он не хотел возвращаться в свое племя, и потом Гийом должен был исполнить свой долг: последовать за матерью, куда бы она ни отправилась.
— Не может быть! — закричал мальчик, глотая слезы, от которых голос его охрип. — Мой долг — отыскать Ришара и…
— Нет. Слишком молодой! Вырасти, потом делать мужское дело!
— Значит, он выйдет сухим из воды? Никто не заставит его искупить свои преступления?
— Нет. Конока! Остаться для этого, и еще чтобы сражаться. Отомстить, потом соединиться все в Монреаль…
— Возьми меня с собой! — взмолился Гийом. — Я так хотел бы попасть в Монреаль!
— Нет. Конока должен прятаться, чтобы выгонять из логова мерзкую дичь. Проститься сейчас!
— Ты даже не хочешь дождаться отплытия корабля?
Индеец заглянул в расстроенное лицо мальчика. Он любил его, и расставаться с ним было тяжело, но мужчина на перепутье должен уметь выбирать. Его дорога терялась в глубине огромной страны и должна была привести к намеченной цели. Путь Гийома проходил по морю, и ему предстояло испытать свою судьбу. К тому же, несмотря на некоторое презрение, которое он питал к женскому полу, Конока относился к Матильде с уважением и не желал лишать ее единственного близкого существа. Он опустился перед Гийомом на колени.
— Нет. Прощаться нужно коротко. Конока воспользоваться темная ночь, чтобы бежать». Надо иметь смелость, молодой волк, и подождать когти вырасти такие длинные и крепкие!
С этими словами он снял с шеи кожаную тесьму, на которой висел волчий коготь. Быстрым движением он повесил его на шею мальчика, который неожиданно покраснел, зная, как его друг дорожил трофеем.
— Ты мне его отдаешь? — выдохнул он, и глаза его вдруг заблестели от гордости.
— Да. Принесет тебе удачу! Никогда не забывать, Конока любить тебя как сын!
Неожиданно он обхватил ребенка своими длинными руками, прижал его к себе, поднялся, достал из-под соломы узелок, который, должно быть, приготовил заранее, и бесшумно словно кошка исчез в темноте. Лишь по легкому скрипу двери Гийом догадался, что он ушел. И тогда, зажав в ладони подарок Коноки, Гийом упал на солому и рыдал до тех пор, пока не устал от слез.
Еще несколько недель тому назад отправление корабля во Францию было радостным событием, которое едва омрачали (да и то среди женщин да пессимистов) опасности длительного путешествия: шторм, болезнь или пираты, в которых на самом деле никто особенно не верил. Моряки не сомневались ни в своем умении, ни в своих силах. Путешественники готовились к встрече с родиной, где их ждали родственники и привычные занятия. И все разговоры в порту и на корабле были так или иначе посвящены возвращению. Но сегодня были слышны лишь команды, шум шагов поднимавшихся на корабль солдат, да свистки рабочих: все понимали, что расставались с частью самих себя на этой земле, ставшей английской, и которую вряд ли когда еще придется увидеть.
Стоя возле матери, Гийом жадно смотрел на Квебек. Его любимый город был так болен! В районе порта столько домов было разрушено, что он едва мог различить маршруты тайных прогулок, совершенных прошлой весной. Дом господина Лекера стоял без крыши; постоялый двор «Три голубя» стал вдвое меньше; а на великолепный магазин господина Клемана словно опустился гигантский кулак… А вдали, над крепостью, реяли тяжелые флаги английского короля. Лишь доски, из которых была построена «Элиза» (так назывался флейт, увозивший Гийома), еще принадлежали Франции.
Наблюдая за молчаливым отчаянием сына, Матильда хотела привлечь его к себе, укрыв своей большой накидкой, но он отстранился. В обращенном на нее взгляде сына было столько упрека, что она устыдилась своей радости.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92
Англичанин, которого сначала позабавил резкий выпад мальчика, теперь смотрел на него строго.
— В Англии дети молчат, когда говорят старшие! Как вам не стыдно причинять боль вашей матери!
— Разве мне должно быть стыдно сказать, что это моя родина, что я люблю ее и хочу здесь остаться?
— Конечно, конечно… однако все же придется ее покинуть. Я, не в силах обеспечить безопасность вашей матери, и, как мне кажется, именно о ней вы должны позаботиться в первую очередь. Таким образом, я обращаюсь именно к ней Ваше желание вернуться во Францию, мадам, совпадает с моими намерениями. Я только что разрешил отправку одного из находящихся в порту торговых французских судов… Оно принадлежит некоему Бенжамену Дюбуа из Сен-Мало и поднимет паруса завтра утром во время прилива. Оно возьмет на борт сражавшихся здесь солдат, пожелавших вернуться домой. Я распорядился предоставить вам каюту…
— Завтра утром? — с трудом выговорил Гийом в отчаянии. — Но это невозможно. Слишком рано!
— Напротив, это единственная возможность. Пройдет несколько дней, и выйти в открытое море, может быть, уже не удастся. К тому же, мой мальчик, бесполезно спорить! Это приказ. Если вы попробуете уклониться, вас силой приведут на корабль. Мадам!
Таунзенд сухо поклонился и направился к выходу, где его ожидал небольшой отряд гренадеров. Внезапно он остановился:
— Чуть не забыл: господин де Бугенвиль приложил письму послание для Дюбуа — кажется, это его друг и человек порядочный. Он позаботится о том, чтобы по прибытии во Францию вы смогли добраться туда, куда пожелаете…
Кровь прилила к щекам Матильды, глаза ее радостно блестели. Схватив письмо, она спрятала его под наброшенную на плечи шерстяную косынку.
— Как вас благодарить, милорд?
— Научить сына без ненависти относиться к Англии. Если он так любит Канаду, почему бы ему не вернуться сюда… через несколько лет?
Гийом не слышал последних слов: он выбежал из тесной комнаты, где только что распорядились его будущим, даже не позволив ему защитить себя. Он бежал через госпиталь не разбирая дороги и желая лишь одного — вновь очутиться в риге, в своем углу, рядом с Конокой. В этот миг он люто ненавидел любимую мать и, словно почуявший западню зверь, думал лишь о том, как избежать ловушки. Все надежды он возлагал теперь на своего индейского друга: сегодня же ночью Конока должен увести его подальше от дома, где он томился. Вдвоем они могли бы вернуться в те места, где жили абенаки: там бы их никто не стал искать, там бы он вырос и превратился в мужчину, у которого хватит сил вернуться сюда, заявить о своих правах и отомстить за убитых… В ярости мальчик забыл и про свое обещание, и про все, что связывало его с матерью, столь жестоко его разочаровавшей. Он предпочел бы ее больше не видеть, даже если бы разлука длилась годы, но не согласился бы жить в ненавистной стране…
Увы, Конока несколькими словами опрокинул прекрасный проект: о том, чтобы увести Гийома, не могло быть и речи. Во-первых, потому что он не хотел возвращаться в свое племя, и потом Гийом должен был исполнить свой долг: последовать за матерью, куда бы она ни отправилась.
— Не может быть! — закричал мальчик, глотая слезы, от которых голос его охрип. — Мой долг — отыскать Ришара и…
— Нет. Слишком молодой! Вырасти, потом делать мужское дело!
— Значит, он выйдет сухим из воды? Никто не заставит его искупить свои преступления?
— Нет. Конока! Остаться для этого, и еще чтобы сражаться. Отомстить, потом соединиться все в Монреаль…
— Возьми меня с собой! — взмолился Гийом. — Я так хотел бы попасть в Монреаль!
— Нет. Конока должен прятаться, чтобы выгонять из логова мерзкую дичь. Проститься сейчас!
— Ты даже не хочешь дождаться отплытия корабля?
Индеец заглянул в расстроенное лицо мальчика. Он любил его, и расставаться с ним было тяжело, но мужчина на перепутье должен уметь выбирать. Его дорога терялась в глубине огромной страны и должна была привести к намеченной цели. Путь Гийома проходил по морю, и ему предстояло испытать свою судьбу. К тому же, несмотря на некоторое презрение, которое он питал к женскому полу, Конока относился к Матильде с уважением и не желал лишать ее единственного близкого существа. Он опустился перед Гийомом на колени.
— Нет. Прощаться нужно коротко. Конока воспользоваться темная ночь, чтобы бежать». Надо иметь смелость, молодой волк, и подождать когти вырасти такие длинные и крепкие!
С этими словами он снял с шеи кожаную тесьму, на которой висел волчий коготь. Быстрым движением он повесил его на шею мальчика, который неожиданно покраснел, зная, как его друг дорожил трофеем.
— Ты мне его отдаешь? — выдохнул он, и глаза его вдруг заблестели от гордости.
— Да. Принесет тебе удачу! Никогда не забывать, Конока любить тебя как сын!
Неожиданно он обхватил ребенка своими длинными руками, прижал его к себе, поднялся, достал из-под соломы узелок, который, должно быть, приготовил заранее, и бесшумно словно кошка исчез в темноте. Лишь по легкому скрипу двери Гийом догадался, что он ушел. И тогда, зажав в ладони подарок Коноки, Гийом упал на солому и рыдал до тех пор, пока не устал от слез.
Еще несколько недель тому назад отправление корабля во Францию было радостным событием, которое едва омрачали (да и то среди женщин да пессимистов) опасности длительного путешествия: шторм, болезнь или пираты, в которых на самом деле никто особенно не верил. Моряки не сомневались ни в своем умении, ни в своих силах. Путешественники готовились к встрече с родиной, где их ждали родственники и привычные занятия. И все разговоры в порту и на корабле были так или иначе посвящены возвращению. Но сегодня были слышны лишь команды, шум шагов поднимавшихся на корабль солдат, да свистки рабочих: все понимали, что расставались с частью самих себя на этой земле, ставшей английской, и которую вряд ли когда еще придется увидеть.
Стоя возле матери, Гийом жадно смотрел на Квебек. Его любимый город был так болен! В районе порта столько домов было разрушено, что он едва мог различить маршруты тайных прогулок, совершенных прошлой весной. Дом господина Лекера стоял без крыши; постоялый двор «Три голубя» стал вдвое меньше; а на великолепный магазин господина Клемана словно опустился гигантский кулак… А вдали, над крепостью, реяли тяжелые флаги английского короля. Лишь доски, из которых была построена «Элиза» (так назывался флейт, увозивший Гийома), еще принадлежали Франции.
Наблюдая за молчаливым отчаянием сына, Матильда хотела привлечь его к себе, укрыв своей большой накидкой, но он отстранился. В обращенном на нее взгляде сына было столько упрека, что она устыдилась своей радости.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92