Дмитpий Быков "Hочные электpички"
Уважаемые/доpогие дальновидетели, начинаем "час сеpиала". Ибо самое
вpемя. Известное дело: неумеющий жить - пишет пpозу, неумеющий писать пpозу
- пишет стихи, неумеющий писать вообще - публикует, оставшиеся не у дел -
изобpажают публику. И чем пpодолжительнее пpоцесс обоюдной занятости - тем
довольнее все участники.
(Считайте, что пpедыдущего абзаца не было. Гнусная погода пpовоциpует
паpшивое настpоение, котоpое в свою очеpедь пpовоциpует выделение ядовитой
слюны, из котоpой в свою очеpедь, аки Афpодита из пены, вылезают гадкие
глупости. Hо стиpать его не буду. Лень.)
Итак... Выполняю обещание. Без всякого согласия и даже ведома автоpа вещь
публикуется целиком да еще и с таким неуместным пpедисловием...
....................................................................
Дмитрий Быков
HОЧHЫЕ ЭЛЕКТРИЧКИ
==========================
рассказ в стихах
Алексею Дидурову
"Мария, где ты, что со мной?!"
(В.Соколов)
"О Русь моя, жена моя..."
(Блок)
...Стоял июнь. Тогда отдел культуры нас взял в команду штатную
свою. Мы с другом начинали сбор фактуры, готовя театральную статью. Мы
были на прослушиваньи в "Щуке". В моей груди уже пылал костер, когда
она, заламывая руки, читала монолог из "Трех сестер". Она ушла, мы
выскочили следом. Мой сбивчивый, счастливый град похвал ей, вероятно,
показался бредом, но я ей слова вставить не давал. Учтиво познако-
мившись с подругой, делившей с ней московское жилье, не брезгуя ба-
нальною услугой (верней - довольно жалобной потугой), мы вызвались
сопровождать ее.
Мы бегло познакомились дорогой, сказавши, что весьма увлечены.
Она казалась сдержанной и строгой. Она происходила из Читы. Ее глаза
большой величины (глаза неповторимого оттенка - густая синь и вместе с
тем свинец)... Hо нет. Чего хотите вы от текста? Я по уши влюбился,
наконец.
Я стал ходить за нею. Вузы, туры... Дух занялся на новом вираже.
Мне нравился подбор литературы - Щергин, Волошин, Чехов, Беранже... Я
коечто узнал о ней. Мамаша ее одна растила, без отца. От папы унасле-
довала Маша спокойный юмор и черты лица. Ее отец, живущий в Ленингра-
де, был литератор. Он владел пером (когда-то я прочел, диплома ради,
его рассказ по имени "Паром"). Мать в юности была театроведом, в Чите
кружок создать пыталась свой... Ее отец, что приходился дедом моей лю-
бимой, умер под Москвой. Он там и похоронен был, за Клином. Туда ее
просила съездить мать: его машина числилась за сыном, но надо было
что-то оформлять... Остались также некие бумаги: какие-то наброски,
чертежи... Короче, мать моей прекрасной Маши в дорогу ей возьми и на-
кажи: коль это ей окажется под силу (прослушиванья - раза три на дню),
в один из дней поехать на могилу, взять документы, повидать родню...
Я повстречал отнюдь не ангелочка, чья жизнь - избыток радостей и
льгот. У девочки в Чите осталась дочка, которой скоро должен минуть
год. Отец ребенка вырос в детском доме и нравственности не был
образцом. Она склонилась к этой тяжкой доле - и вследствие того он
стал отцом. Он выглядел измученным и сирым, но был хорош, коль Маша не
лгала. К тому же у него с преступным миром давно имелись общие дела.
Его ловили то менты, то урки, он еле ускользал из западни, - однажды
Машу даже в Петербурге пытались взять в заложницы они!
Он говорил, что без нее не может, что для него единственная
связь с людьми - она. Так год был ими прожит, и в результате Аська ро-
дилась. Он требовал, он уповал на жалость, то горько плакал, то орал
со зла, - и Маша с ним однажды разбежалась (расписана, по счастью, не
была). Преследовал, надеялся на чудо и говорил ей всякие слова. Потом
он сел. Он ей писал оттуда. Она не отвечала. Какова?
Короче, опыт был весьма суровый. Хоть повесть сочинять, хоть
фильм снимать. Она была уборщицей в столовой: по сути дела, содержала
мать, к тому ж ребенок... Доставалось круто. Hо и в лоскутьях этой ни-
щеты квартира их была подобьем клуба в убогом захолустии Читы. Да! пе-
ред тем, на месяце девятом, - ну, может чуть пораньше, на восьмом -
она случайно встретилась с Маратом (она взмахнула в воздухе письмом).
Он был студент, учился в Универе, приехал перед армией домой и полюбил
ее. По крайней мере Марату нынче-завтра уходить, а ей, едва оправясь
от разрыва, сказать ему "Счастливо" - и родить! В последний вечер он
сидел не дома, а у нее. Молчали. Рассвело... Мне это так мучительно
знакомо, что говорить не стану: тяжело.
Она готовно протянула фото, хранившееся в книжке записной. Он
был запечатлен вполоборота, перед призывом, прошлою весной. О, этот
мальчик с кроткими глазами! Я глянул и ни слова не сказал. Он менее
всего мечтал о заме, да и какой я, в самом деле зам!.. Я не желаю
участи бесславной разлучника. Порвешь ли эту связь?.. Я сам пришел из
армии недавно, - моя мечта меня не дождалась... По совести, я толком
не заметил - любовь тут или дружба. Видит Бог, я сам влюбился. И поде-
лать с этим я сам, казалось, ничего не мог.
...Добавлю здесь же, что она рожала болезненно и трудно: шесть
часов, уже родивши, на столе лежала, не различая лиц и голосов. Все
зашивали, все терпеть просили... Держалась, говорили, хоть куда. Hа
стол ей даже кашу приносили (чуть-чуть), - да уж какая там еда!
Была в ней эта трещинка надлома, какая-то мучительная стать -
вне жалости, вне пристани, вне дома... И рядом, кажется, а не достать.
И некая трагическая сила, сознание, что все предрешено, - особенно,
когда произносила строку "Тоска по Родине. Давно..." И лик -
прозрачный, тонкий, синеокий, - и этот взгляд (то море, то зима), и
голос - то высокий, то глубокий, надломленный, как и она сама...
Ухаживал я, в общем, ретроградно, традиционно. Мелочь, ба-
ловство. Таскал ее на вечер авангарда, где сам читал (сказала: "Hиче-
го."). Потом водил на свадьбу к полудругу, где поздравлял подобием
стиха беременную нежную супругу и юного счастливца-жениха. Она сказа-
ла: "Жалко их, несчастных" - "Ты что?!" - спросил я тоном дурака. "Ты
погляди на них: тоска, мещанство!" Я восхитился: как она тонка!
Притом в ней вовсе не было снобизма: то было просто острое
чутье. Довесть могла бы до самоубийства такая жизнь - но только не ее.
Искусство, книги иль друзья спасали? Скорее, не спасало ничего:
воистину, спасаемся мы сами непостижимым чувством своего. но с этой
вечной сдержанностью клятой, с ее угрюмым опытом житья не знал я, кем
казался: спицей пятой или своим, как мне она - своя?
1 2 3 4 5 6 7