- Зачем?
- Может, еще понадобится.
- Вы допускаете, что его опять охватят сомнения?
- Кто знает? - сказал Мурке. - Лучше подождем. До свидания.
Мурке пошел к переднему "патерностеру", спустился на третий этаж и впервые за весь день переступил порог своей редакции. Секретарша ушла обедать. Заведующий редакцией Хумкоке сидел у телефона и читал книгу. Увидев Мурке, он улыбнулся и встал.
- Ну как, вы еще живы? Скажите, это ваша книга? Это вы ее положили на письменный стол? - Он показал книгу Мурке, и тот ответил:
- Да, моя.
Книга была в серо-зелено-оранжевой суперобложке и называлась "Источники лирики Бэтли". Речь в ней шла о молодом английском поэте, который сто лет назад составил каталог лондонского сленга.
- Превосходная книга, - сказал Мурке.
- Да, - согласился Хумкоке, - книга превосходная, но вы так никогда и не поймете... - (Мурке вопросительно посмотрел на него) - ...не поймете, что нельзя оставлять на столе превосходные книги, если может зайти Вандербурн, а он может зайти в любую минуту. Он ее сразу же заприметил, раскрыл, полистал пять минут, и, как по-вашему, что мы имеем в результате? - (Мурке молчал.) - В результате мы имеем две часовые передачи Вандербурна о книге "Источники лирики". Этот человек в один прекрасный день сделает передачу из своей собственной бабушки. А самое страшное, что одна из его бабушек была также и моей бабушкой. Итак, Мурке, запомните раз и навсегда: никаких превосходных книг на столе, когда может зайти Вандербурн, а я повторяю вам: он может зайти в любую минуту! Теперь вы свободны, ступайте и отдохните остаток дня. Я считаю, что вы вполне заслужили небольшой отдых. А эта дребедень готова? Вы ее прослушали еще раз?
- Готова, - ответил Мурке, - а прослушивать еще раз я просто не в силах.
- Не в силах - это, знаете ли, звучит как-то по-детски, - сказал Хумкоке.
- Если я сегодня еще раз услышу слово "искусство", у меня будет истерика.
- У вас и так истерика, - сказал Хумкоке. - Впрочем, у вас есть для этого все основания. Три часа сплошного Бур-Малотке могут доконать даже самого сильного человека, а вы не такой уж сильный человек.
Бросив книгу на стол, он подошел к Мурке поближе и продолжал:
- Когда я был в вашем возрасте, мне поручили однажды сократить на три минуты четырехчасовую речь Гитлера. Я трижды прослушал эту речь, прежде чем мне дозволили предложить, какие именно три минуты надо вырезать. Когда мы запустили пленку в первый раз, я был еще убежденным нацистом. После третьего раза я уже не был нацистом. Это было мучительное, это было жестокое, но весьма эффективное лечение.
- Вы забываете, - возразил Мурке, - что от Бур-Малотке я излечился еще до того, как прослушал запись его выступления.
- Ну и фрукт же вы! - засмеялся Хумкоке. - Ладно, идите. Главный будет прослушивать запись в два часа. Так что до трех вы должны быть в пределах досягаемости на случай, если что-нибудь окажется не в порядке.
- От двух до трех я буду дома, - ответил Мурке.
- И еще одно, - сказал Хумкоке, снимая с полки возле стола Мурке желтую коробку из-под печенья. - Что за обрезки вы здесь храните?
Мурке покраснел.
- Это... - начал он, - это... я собираю своего рода остатки.
- Какого же рода? - полюбопытствовал Хумкоке.
- Молчание, - ответил Мурке, - я собираю молчание.
Хумкоке вопросительно взглянул на него. И Мурке пояснил:
- Когда мне приходится вырезать из ленты те места, где выступающие почему-либо молчали, делали паузу, вздыхали, переводили дух или просто безмолвствовали, я не выбрасываю их в корзину, а собираю. Но у Бур-Малотке я не нашел и секунды молчания.
Хумкоке рассмеялся.
- Ясно, этот молчать не станет. А на что вам эти обрезки?
- Я склеиваю их и потом запускаю пленку, когда вечером прихожу домой. У меня пока набралось очень мало - всего три минуты, но ведь и молчат у нас очень мало.
- Должен вам заметить, что уносить домой куски пленок строго запрещается.
- Даже молчание? - спросил Мурке.
Хумкоке рассмеялся и сказал:
- Ну, идите, идите!
Мурке ушел.
Когда в самом начале третьего главный редактор зашел в студию, там как раз началось прослушивание первого выступления Бур-Малотке:
"...и где только, как только, почему только и когда только разговор ни зайдет о сущности искусства, мы прежде всего должны обратить взоры к тому высшему существу, которое мы чтим, должны склониться перед тем высшим существом, которое мы чтим, и принять искусство как великую милость из рук того высшего существа, которое мы чтим. Искусство..."
"Нет, - подумал редактор, - я просто не могу заставить кого-нибудь сто двадцать часов слушать Бур-Малотке! Есть вещи, которые просто выше сил человеческих, даже Мурке я этого не пожелаю!"
Редактор вернулся в свой кабинет и включил громкоговоритель. Из рупора послышался голос Бур-Малотке: "О ты, высшее существо, которое мы чтим..."
"Нет, - подумал редактор, - нет, ни за что..."
Мурке лежал на диване и курил. Возле него на стуле стояла чашка чая. Мурке смотрел в белый потолок. У его письменного стола сидела прехорошенькая блондинка и неподвижным взглядом смотрела в окно.
На низком столике между Мурке и девушкой стоял включенный магнитофон. Но Мурке и девушка молчали, в комнате царила полная тишина. Девушка была так хороша и неподвижна, что могла бы служить отличной фотомоделью.
- Я больше не могу, - сказала вдруг девушка, - не могу, и все. То, что ты требуешь, просто бесчеловечно. Есть мужчины, которые заставляют девушек делать всякие гадости, но, честное слово, то, что меня заставляешь делать ты, еще хуже.
Мурке вздохнул.
- О господи, - сказал он. - Рина, дорогая, теперь мне придется вырезать все, что ты тут наболтала. Будь умницей, намолчи мне еще хоть пять минуток!
- Намолчи! - промолвила девушка. Она сказала это таким тоном, который тридцать лет назад можно было бы назвать нелюбезным. - Намолчи! Это тоже твоя выдумка! Я с радостью наговорила бы пленку, но намолчать?!
Мурке поднялся с дивана и выключил магнитофон.
- Ах, Рина, Рина, - сказал он, - знала бы ты, как дорого мне твое молчание! По вечерам, когда я, усталый, сижу один дома, я включаю запись молчания. Ну будь хорошей девочкой, намолчи хоть три минуты, чтобы мне не пришлось резать. Ты ведь знаешь, что для меня значит резать.
- Ладно, - сказала девушка. - По крайней мере дай мне сигарету.
Мурке улыбнулся, поцеловал девушку в лоб, дал ей сигарету, сказал:
- Как у меня здорово получается - целых два молчания, ты и в жизни молчишь, и на пленке, - и включил аппарат.
Так они и сидели, не говоря ни слова, пока не зазвонил телефон.
Мурке опять выключил аппарат, беспомощно пожал плечами, подошел к телефону и снял трубку.
- Привет, - сказал Хумкоке. - Оба выступления сошли гладко. По крайней мере шеф ни к чему не придрался. Можете идти в кино.
1 2 3 4 5 6 7