когда Танис выпустит ракету, начну дышать, да защитит нас Господь, один и тот же закон правит в наших горах много лет, и все мертвецы рода требуют исполнить закон, одни люди рождаются с одной кровью, другие – с другой, и это не случайно.
Раймундо, что из Касандульфов, играет в шахматы с Робином Лебосаном и всегда выигрывает.
– Ты рассеян.
– Нет, я всегда такой, не гожусь для шахмат, ты знаешь. Пепиньо Поусада Койрес, Пепиньо Хурело – электрик, вернее, помощник электрика в «Эль Репосо», мастерской гробов, у нас много мастерских, делающих гробы, есть черно-белые, для ангелочков-младенцев, есть роскошные из дуба или имитации красного дерева, каких нет – это красных, зеленых или желтых; у Пепиньо Хурело всегда раскрыт рот, Пепиньо Хурело нравится лапать малышей-ангелочков, Пепиньо Хурело женился на Конче да Коне, подталкиваемый обычаем, родились две девочки-дурочки, вскоре умерли, Конча да Кона убежала, ясно – надоело, Конча да Кона очень веселая, щелкает кастаньетами, также поет куплеты; Пепиньо Хурело однажды нашли с глухонемым Симончино, или Пучо, шести лет от роду, худеньким и дебильным, испуг был написан на лице, стоило лишь взглянуть, Пепиньо Хурело надавал ему по заднице и схватил за горло, чуть не задушил, Пепиньо сперва отправили в тюрьму, а потом в сумасшедший дом.
– В сумасшедшем доме бьют больше, чем в тюрьме, им, видно, нравится бить сумасшедших.
– Да, вполне возможно.
Пепиньо Хурело выпустили, так как дал себя оскопить, по правде, улучшений не было когда началась война, Пепиньо Хурело начал ходить к мессе каждое утро, вступаться за ближнего в горести, молить о милосердии, доброте, прощении и прочих забытых ценностях, пусть живут скорпионы и жабы, пусть спасутся, но и люди – тоже, и домашние животные, и ласки, крысы, улитки, шмели и храбрые зверушки, мускусные крысы, рыси, рысь иначе называют оленьим волком, она сидит на стволе над рекой – у границы со смертью, и отогнать ее можно только святой водой, а не выстрелами.
– Почему человек такая беспокойная и нервная тварь? Дьявол, что ли, у него за спиной?
Робин Лебосан очень обрадовался, найдя морскую раковину, подарок матери, она была за книгами, он ее больше десяти лет не видел, приложишь к уху, и слышно шум моря, слышатся также отрывки из мазурки слепого Гауденсио, тот почти никогда не хочет играть ее, запрещенная мазурка, если не запрещенная, то вроде этого.
– Сыграем еще партию?
– Как хочешь.
Робин Лебосан уже некоторое время плохо спит, иногда просыпается в два-три утра и долго не засыпает, подчас видит рассвет.
– Почему не выпьешь чашку липового чая перед сном?
– Да, что-то надо делать, хуже нет бессонницы. Робин Лебосан, просыпаясь ночью, зажигает керосиновую лампу, электрический свет кажется чахоточным и бессильным, ничего не дает, Робин Лебосан читает написанное, исправляет неблагозвучия, повторения, неясные и неточные слова, меняет какие-нибудь знаки, здесь запятая лучше двоеточия, там не подходят скобки и так далее. Робин Лебосан думает, что все идет уже под гору, писать все равно что жить, внезапно останавливаешься, чувствуешь толчок, от которого вот-вот сердце выскочит, ты гибнешь, жизнь уходит через глаза, через рот, через рот тоже, все истории кончаются в одной точке, там, где выродок уже убит, вспомни еще раз Эдгара По, наши мысли бессильны и вялы, наши воспоминания – вялы и неверны, хорошо бы жить без мыслей и без воспоминаний, но не могу, быть бы как розы и жимолость, у которых только ощущения; возможно, и у крошечных, слабых зверьков, улиток, стрекоз, душа пуста и безутешна, как у роз и жимолости.
– Спишь?
– Нет, дремлю только.
Дядя Клаудио велел донье Архентине Видуэйре, вдове Сомосы, молчать, потом обратился к своему шурину Кривому Вагамьяну (этого обычно не величают доном) и сказал:
– Представляешь средневекового короля, которого собственный шут убил при всем дворе, когда праздновали годовщину какой-то победы? Именно так случилось с Дино V, герцогом Беттега, у которого были парик, стеклянный глаз, железная рука и деревянная нога. Его семь сыновей, забив шута палками и четвертовав, чтобы коршунам было удобнее, смеялись до упаду и ознаменовали свое желанное сиротство тем, что покрыли всех монашек обители, всех, ни одной не пропустили; «Хроника Аристида Прокаженного» рассказывает об этом, дает имена и целую россыпь деталей, я бы не смог запомнить всех приключений этой семьи.
Сеньорита Рамона не верит историям дяди Клаудио.
– По-моему, он шут, половина его рассказов – выдумки.
Дядя Клето приходит навестить сеньориту Рамону, он кажется капризным и разбитым, как никогда, ходит зигзагами, чтобы не наступить на кресты и линии плиток, дядя Клето поет «Мадлон», заключая каждый куплет, пукает; дядя Клето смеется, морщит нос и вращает глазами, становясь похожим на китайца, дядя Клето грязнее и чище, чем когда-либо, непонятно, но это так, лицо у него озабоченное, дядя Клето предан гигиене и очень бережется, все знают, наводит чистоту и профилактику, тратит много спирта на дезинфекцию, но в то же время живет в дерьме, никогда не меняет белье, когда разлезется от грязи и ветхости, выбрасывает. Этот визит дяди Клето к сеньорите Рамоне был уже давно, вскоре после начала войны, когда умерла тетя Хесуса.
– Мончина, момент ужасный, и на нас свалились огромные проблемы, которые надо решать, – где похоронить Хесусу? Все наши уже в гробницах, каждый в своей, в пантеон иголки не просунешь, не так плохо, что я оставил бедную Лоурдес в Париже! Представляешь, что бы мы делали, если бы бедняжка Лоурдес не осталась в Париже? Вторая проблема – я уже говорил, везде проблемы, – как выносить тело Хесусы? Эмилита хочет через парадные комнаты, ты знаешь, какая она, Эмилита, всегда один ветер в голове, в этом случае придется все чистить, потому что невероятно грязно, противно думать, но лет пятнадцать уже никто туда не входил, не мыли ни стен, ни полов, ничего, по мебели бегают крысы и сороконожки, за картинами уютно сидят мокрицы, в сырости за картинами, в Альбароне очень сыро.
– Никому нельзя поручить?
– Можно, можно, конечно, я этим займусь, скажу, и придет человек, вытащит все из вестибюля, ящики, бумаги, самое громоздкое, все нужно сжечь, потом придешь ты и посмотришь.
– Ладно.
Смерть – ординарная глупость, которая уже теряет престиж. Старые племена презирают смерть, смерть – обычай; замечено, что женщины наслаждаются похоронами, дают советы, распоряжаются, женщинам на похоронах уютно. Падре Сантистебан говорит о смерти очень уверенно, пожалуй, это его профессия, в Библии сказано, что живая собака лучше мертвого льва, это наверняка правда, живой червь лучше мертвой красавицы; что тебе власть над миром, если потеряешь душу? Эти слова тоже справедливы, дядя Клето играет джаз, стуча палочкой по столу, вазе, бутылке, тазу, подоконнику, у каждой вещи свой звук, суть в том, чтобы заставить их звучать в свое время, ни раньше, ни позже, тетя Хесуса уже не может услышать ритмы дяди Клето, неблагородные звуки не достигают небес, тетя Эмилия осталась совсем одна.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56
Раймундо, что из Касандульфов, играет в шахматы с Робином Лебосаном и всегда выигрывает.
– Ты рассеян.
– Нет, я всегда такой, не гожусь для шахмат, ты знаешь. Пепиньо Поусада Койрес, Пепиньо Хурело – электрик, вернее, помощник электрика в «Эль Репосо», мастерской гробов, у нас много мастерских, делающих гробы, есть черно-белые, для ангелочков-младенцев, есть роскошные из дуба или имитации красного дерева, каких нет – это красных, зеленых или желтых; у Пепиньо Хурело всегда раскрыт рот, Пепиньо Хурело нравится лапать малышей-ангелочков, Пепиньо Хурело женился на Конче да Коне, подталкиваемый обычаем, родились две девочки-дурочки, вскоре умерли, Конча да Кона убежала, ясно – надоело, Конча да Кона очень веселая, щелкает кастаньетами, также поет куплеты; Пепиньо Хурело однажды нашли с глухонемым Симончино, или Пучо, шести лет от роду, худеньким и дебильным, испуг был написан на лице, стоило лишь взглянуть, Пепиньо Хурело надавал ему по заднице и схватил за горло, чуть не задушил, Пепиньо сперва отправили в тюрьму, а потом в сумасшедший дом.
– В сумасшедшем доме бьют больше, чем в тюрьме, им, видно, нравится бить сумасшедших.
– Да, вполне возможно.
Пепиньо Хурело выпустили, так как дал себя оскопить, по правде, улучшений не было когда началась война, Пепиньо Хурело начал ходить к мессе каждое утро, вступаться за ближнего в горести, молить о милосердии, доброте, прощении и прочих забытых ценностях, пусть живут скорпионы и жабы, пусть спасутся, но и люди – тоже, и домашние животные, и ласки, крысы, улитки, шмели и храбрые зверушки, мускусные крысы, рыси, рысь иначе называют оленьим волком, она сидит на стволе над рекой – у границы со смертью, и отогнать ее можно только святой водой, а не выстрелами.
– Почему человек такая беспокойная и нервная тварь? Дьявол, что ли, у него за спиной?
Робин Лебосан очень обрадовался, найдя морскую раковину, подарок матери, она была за книгами, он ее больше десяти лет не видел, приложишь к уху, и слышно шум моря, слышатся также отрывки из мазурки слепого Гауденсио, тот почти никогда не хочет играть ее, запрещенная мазурка, если не запрещенная, то вроде этого.
– Сыграем еще партию?
– Как хочешь.
Робин Лебосан уже некоторое время плохо спит, иногда просыпается в два-три утра и долго не засыпает, подчас видит рассвет.
– Почему не выпьешь чашку липового чая перед сном?
– Да, что-то надо делать, хуже нет бессонницы. Робин Лебосан, просыпаясь ночью, зажигает керосиновую лампу, электрический свет кажется чахоточным и бессильным, ничего не дает, Робин Лебосан читает написанное, исправляет неблагозвучия, повторения, неясные и неточные слова, меняет какие-нибудь знаки, здесь запятая лучше двоеточия, там не подходят скобки и так далее. Робин Лебосан думает, что все идет уже под гору, писать все равно что жить, внезапно останавливаешься, чувствуешь толчок, от которого вот-вот сердце выскочит, ты гибнешь, жизнь уходит через глаза, через рот, через рот тоже, все истории кончаются в одной точке, там, где выродок уже убит, вспомни еще раз Эдгара По, наши мысли бессильны и вялы, наши воспоминания – вялы и неверны, хорошо бы жить без мыслей и без воспоминаний, но не могу, быть бы как розы и жимолость, у которых только ощущения; возможно, и у крошечных, слабых зверьков, улиток, стрекоз, душа пуста и безутешна, как у роз и жимолости.
– Спишь?
– Нет, дремлю только.
Дядя Клаудио велел донье Архентине Видуэйре, вдове Сомосы, молчать, потом обратился к своему шурину Кривому Вагамьяну (этого обычно не величают доном) и сказал:
– Представляешь средневекового короля, которого собственный шут убил при всем дворе, когда праздновали годовщину какой-то победы? Именно так случилось с Дино V, герцогом Беттега, у которого были парик, стеклянный глаз, железная рука и деревянная нога. Его семь сыновей, забив шута палками и четвертовав, чтобы коршунам было удобнее, смеялись до упаду и ознаменовали свое желанное сиротство тем, что покрыли всех монашек обители, всех, ни одной не пропустили; «Хроника Аристида Прокаженного» рассказывает об этом, дает имена и целую россыпь деталей, я бы не смог запомнить всех приключений этой семьи.
Сеньорита Рамона не верит историям дяди Клаудио.
– По-моему, он шут, половина его рассказов – выдумки.
Дядя Клето приходит навестить сеньориту Рамону, он кажется капризным и разбитым, как никогда, ходит зигзагами, чтобы не наступить на кресты и линии плиток, дядя Клето поет «Мадлон», заключая каждый куплет, пукает; дядя Клето смеется, морщит нос и вращает глазами, становясь похожим на китайца, дядя Клето грязнее и чище, чем когда-либо, непонятно, но это так, лицо у него озабоченное, дядя Клето предан гигиене и очень бережется, все знают, наводит чистоту и профилактику, тратит много спирта на дезинфекцию, но в то же время живет в дерьме, никогда не меняет белье, когда разлезется от грязи и ветхости, выбрасывает. Этот визит дяди Клето к сеньорите Рамоне был уже давно, вскоре после начала войны, когда умерла тетя Хесуса.
– Мончина, момент ужасный, и на нас свалились огромные проблемы, которые надо решать, – где похоронить Хесусу? Все наши уже в гробницах, каждый в своей, в пантеон иголки не просунешь, не так плохо, что я оставил бедную Лоурдес в Париже! Представляешь, что бы мы делали, если бы бедняжка Лоурдес не осталась в Париже? Вторая проблема – я уже говорил, везде проблемы, – как выносить тело Хесусы? Эмилита хочет через парадные комнаты, ты знаешь, какая она, Эмилита, всегда один ветер в голове, в этом случае придется все чистить, потому что невероятно грязно, противно думать, но лет пятнадцать уже никто туда не входил, не мыли ни стен, ни полов, ничего, по мебели бегают крысы и сороконожки, за картинами уютно сидят мокрицы, в сырости за картинами, в Альбароне очень сыро.
– Никому нельзя поручить?
– Можно, можно, конечно, я этим займусь, скажу, и придет человек, вытащит все из вестибюля, ящики, бумаги, самое громоздкое, все нужно сжечь, потом придешь ты и посмотришь.
– Ладно.
Смерть – ординарная глупость, которая уже теряет престиж. Старые племена презирают смерть, смерть – обычай; замечено, что женщины наслаждаются похоронами, дают советы, распоряжаются, женщинам на похоронах уютно. Падре Сантистебан говорит о смерти очень уверенно, пожалуй, это его профессия, в Библии сказано, что живая собака лучше мертвого льва, это наверняка правда, живой червь лучше мертвой красавицы; что тебе власть над миром, если потеряешь душу? Эти слова тоже справедливы, дядя Клето играет джаз, стуча палочкой по столу, вазе, бутылке, тазу, подоконнику, у каждой вещи свой звук, суть в том, чтобы заставить их звучать в свое время, ни раньше, ни позже, тетя Хесуса уже не может услышать ритмы дяди Клето, неблагородные звуки не достигают небес, тетя Эмилия осталась совсем одна.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56