Алекс чувствовал, что надвигается что-то ужасное, и только благодаря преклонным годам Джона Генри и очевидной важности дела он не решился отказаться от встречи. Но он бы предпочел на нее не идти. Обо всем этом Алекс думал, паркуя машину на другой стороне улицы.
Он медленно перешел ее и остановился у тяжелой дубовой двери, которую видел издалека множество раз. Он позвонил, и через минуту перед ним появился дворецкий с непроницаемым лицом. На секунду Алексу показалось, что все слуги в доме осведомлены о том, какое преступление он совершил, и осуждают его. Он ждал наказания, точно мальчишка, наворовавший яблок в чужом саду, – но нет, все было гораздо серьезнее. Если бы не усилие воли, то у него задрожали бы руки. Но Алекс понимал, что надеяться ему не на что. Он был обязан предстать перед Джоном Генри Филипсом, чего бы этот старый человек ни пожелал ему сказать или сделать.
Дворецкий привел Алекса в парадный зал, откуда слуга проводил его наверх. Через анфиладу комнат на половине Джона Генри навстречу Алексу вышел немолодой уже человек и поблагодарил за то, что тот сразу согласился прийти. Он представился как секретарь мистера Филипса, и Алекс узнал голос, который звучал сегодня утром в трубке.
– Спасибо, что согласились прийти вот так сразу. Вообще-то это не похоже на мистера Генри. Вот уже несколько лет он никого не приглашает к себе домой. Я догадываюсь, что это неотложное личное дело, и он очень надеется на вашу помощь. Алекс снова почувствовал тревогу.
– Да-да, конечно. – Он с ужасом осознал, что бормочет какие-то глупости, чтобы поддержать разговор, и был уже близок к обмороку, когда сиделка пригласила их войти. – Мистер Филипс серьезно болен?
Это был глупый вопрос, ведь Рафаэлла рассказывала ему об этом, но он совсем лишился присутствия духа, стоя под дверью в спальню Джона Генри, в ее доме. По этим комнатам она проходила каждый день. В этом доме она каждое утро завтракала, вернувшись из его спальни, где они любили друг друга.
– Мистер Гейл… – Сиделка отворила дверь, и секретарь вошел в спальню.
Алекс секунду поколебался и шагнул к двери, чувствуя себя преступником, добровольно идущим на казнь. Но он сумел взять себя в руки. Он не опозорит Рафаэллу, и раз уж не струсил и вошел в этот дом, то не ударит в грязь лицом. Полчаса назад он переоделся в темный костюм, который купил в Лондоне, надел белую рубашку и галстук от Диора. Но это не прибавило ему уверенности, когда он переступил порог и взглянул на тощую фигуру, лежащую на старинной массивной кровати.
– Мистер Филипс? – скорее прошептал, чем проговорил Алекс, почувствовав, что секретарь и сиделка исчезли где-то у него за спиной.
Они остались вдвоем, двое мужчин, которые любили Рафаэллу, – один старый и немощный, другой молодой и полный сил. Алекс стоял и смотрел на человека, с которым Рафаэлла прожила пятнадцать лет.
– Проходите, пожалуйста.
У Джона Генри был странный голос, и трудно было разобрать слова, но Алексу казалось, что он без труда его понимает. Он чувствовал этого человека на расстоянии и поэтому согласился прийти, чтобы выслушать все обвинения и обиды, которые Джон Генри мог бы на него вылить. Но сейчас Алекс совсем растерялся, осознав, насколько слабым и болезненным был его соперник. Джон Генри слабо махнул рукой в сторону кресла, стоящего около кровати, но сила таилась в его проницательных голубых глазах, которые внимательно изучали лицо и фигуру Алекса. Тот осторожно опустился в кресло, мечтая, чтобы все происходящее каким-нибудь чудесным образом превратилось в сон.
– Я бы хотел… – Джону Генри было нелегко говорить, но даже сейчас в его голосе слышались командные нотки. В нем не было превосходства над собеседником, а только спокойная сила, сохранившаяся, несмотря на болезнь; сразу чувствовалось, что перед вами – незаурядная личность. Можно было представить, что в свое время он много значил для Рафаэллы, и понять, почему она до сих пор относилась к мужу с такой нежностью. Это была не просто преданность, а нечто большее, и неожиданно Алекс устыдился того, что они совершили. – Я бы хотел… – Джон Генри продолжал борьбу с неподвижной половиной рта, – поблагодарить вас… за то, что вы пришли.
В эту минуту Алекс заметил, что глаза старика были не только проницательными, но и добрыми. Алекс кивнул, не зная, что сказать в ответ.
– Да, сэр. – Эта реплика показалась ему наиболее подходящей. Он почти благоговел перед этим человеком.
– Да. Ваш секретарь сказал, что это очень важное дело.
Они оба знали, что это мягко сказано. Джон Генри попробовал улыбнуться своими изуродованными губами.
– В самом деле, мистер Гейл… в самом деле… Я надеюсь… что не испугал вас… – казалось, ему не удастся закончить фразу, – …своим приглашением… Это очень важно, – произнес он яснее, – …для всех… нас… Вы понимаете меня?
– Я… – Должен ли он все отрицать, думал Алекс. Но ведь это не было обвинением. Это была правда.
– Я понимаю.
– Хорошо. – Джон Генри, похоже, был доволен. – Я очень люблю мою жену, мистер Гейл… – Его глаза заблестели. – Так сильно, что мне невыносимо… больно… держать ее, словно в клетке, когда я… погребен в этом бесполезном, безжизненном теле… а она остается… прикованной ко мне… – Он печально посмотрел на Алекса. – Для молодой женщины… такая жизнь – сущий ад… а она… так заботится обо мне.
Алекс не смог промолчать и хрипло проговорил:
– Она вас бесконечно любит. – И почувствовал себя вором.
Они были любовниками. Он позарился на чужое. Он впервые осознал это. Она была женой этого человека, а не его. И она принадлежала ему, потому что их связывало глубокое чувство. Да и можно ли было поверить этим словам? Джон Генри был немощным стариком и медленно, шаг за шагом, приближался к своему концу. Он сам прекрасно понимал, что ее жизнь невыносима. И теперь беспомощно смотрел на Алекса.
– А ведь это ей… дается… нелегко.
– Это не ваша вина.
По лицу старика скользнула тень улыбки.
– Нет… но… это случилось… и я все еще… жив… и мучаю ее.
– Это неправда.
Они сидели, словно старые друзья, примирившись с существованием друг друга и понимая важность разговора для Рафаэллы, для обоих это было довольно своеобразным ощущением.
– Она не сожалеет ни об одной минуте, прожитой с вами. – Алекс в который раз с трудом удержался, чтобы не добавить: «Сэр».
– Но она должна… сожалеть… и негодовать. – Джон Генри прикрыл глаза. – Я сожалею… за нее… и за себя… Но я позвал вас не затем, чтобы говорить… о своих печалях… Я хочу расспросить вас… о вас самом.
У Алекса замерло сердце, но он решил взять быка за рога:
– Могу я спросить, что именно вы бы хотели обо мне узнать?
А вдруг ему известно буквально все. За ней следили слуги?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75
Он медленно перешел ее и остановился у тяжелой дубовой двери, которую видел издалека множество раз. Он позвонил, и через минуту перед ним появился дворецкий с непроницаемым лицом. На секунду Алексу показалось, что все слуги в доме осведомлены о том, какое преступление он совершил, и осуждают его. Он ждал наказания, точно мальчишка, наворовавший яблок в чужом саду, – но нет, все было гораздо серьезнее. Если бы не усилие воли, то у него задрожали бы руки. Но Алекс понимал, что надеяться ему не на что. Он был обязан предстать перед Джоном Генри Филипсом, чего бы этот старый человек ни пожелал ему сказать или сделать.
Дворецкий привел Алекса в парадный зал, откуда слуга проводил его наверх. Через анфиладу комнат на половине Джона Генри навстречу Алексу вышел немолодой уже человек и поблагодарил за то, что тот сразу согласился прийти. Он представился как секретарь мистера Филипса, и Алекс узнал голос, который звучал сегодня утром в трубке.
– Спасибо, что согласились прийти вот так сразу. Вообще-то это не похоже на мистера Генри. Вот уже несколько лет он никого не приглашает к себе домой. Я догадываюсь, что это неотложное личное дело, и он очень надеется на вашу помощь. Алекс снова почувствовал тревогу.
– Да-да, конечно. – Он с ужасом осознал, что бормочет какие-то глупости, чтобы поддержать разговор, и был уже близок к обмороку, когда сиделка пригласила их войти. – Мистер Филипс серьезно болен?
Это был глупый вопрос, ведь Рафаэлла рассказывала ему об этом, но он совсем лишился присутствия духа, стоя под дверью в спальню Джона Генри, в ее доме. По этим комнатам она проходила каждый день. В этом доме она каждое утро завтракала, вернувшись из его спальни, где они любили друг друга.
– Мистер Гейл… – Сиделка отворила дверь, и секретарь вошел в спальню.
Алекс секунду поколебался и шагнул к двери, чувствуя себя преступником, добровольно идущим на казнь. Но он сумел взять себя в руки. Он не опозорит Рафаэллу, и раз уж не струсил и вошел в этот дом, то не ударит в грязь лицом. Полчаса назад он переоделся в темный костюм, который купил в Лондоне, надел белую рубашку и галстук от Диора. Но это не прибавило ему уверенности, когда он переступил порог и взглянул на тощую фигуру, лежащую на старинной массивной кровати.
– Мистер Филипс? – скорее прошептал, чем проговорил Алекс, почувствовав, что секретарь и сиделка исчезли где-то у него за спиной.
Они остались вдвоем, двое мужчин, которые любили Рафаэллу, – один старый и немощный, другой молодой и полный сил. Алекс стоял и смотрел на человека, с которым Рафаэлла прожила пятнадцать лет.
– Проходите, пожалуйста.
У Джона Генри был странный голос, и трудно было разобрать слова, но Алексу казалось, что он без труда его понимает. Он чувствовал этого человека на расстоянии и поэтому согласился прийти, чтобы выслушать все обвинения и обиды, которые Джон Генри мог бы на него вылить. Но сейчас Алекс совсем растерялся, осознав, насколько слабым и болезненным был его соперник. Джон Генри слабо махнул рукой в сторону кресла, стоящего около кровати, но сила таилась в его проницательных голубых глазах, которые внимательно изучали лицо и фигуру Алекса. Тот осторожно опустился в кресло, мечтая, чтобы все происходящее каким-нибудь чудесным образом превратилось в сон.
– Я бы хотел… – Джону Генри было нелегко говорить, но даже сейчас в его голосе слышались командные нотки. В нем не было превосходства над собеседником, а только спокойная сила, сохранившаяся, несмотря на болезнь; сразу чувствовалось, что перед вами – незаурядная личность. Можно было представить, что в свое время он много значил для Рафаэллы, и понять, почему она до сих пор относилась к мужу с такой нежностью. Это была не просто преданность, а нечто большее, и неожиданно Алекс устыдился того, что они совершили. – Я бы хотел… – Джон Генри продолжал борьбу с неподвижной половиной рта, – поблагодарить вас… за то, что вы пришли.
В эту минуту Алекс заметил, что глаза старика были не только проницательными, но и добрыми. Алекс кивнул, не зная, что сказать в ответ.
– Да, сэр. – Эта реплика показалась ему наиболее подходящей. Он почти благоговел перед этим человеком.
– Да. Ваш секретарь сказал, что это очень важное дело.
Они оба знали, что это мягко сказано. Джон Генри попробовал улыбнуться своими изуродованными губами.
– В самом деле, мистер Гейл… в самом деле… Я надеюсь… что не испугал вас… – казалось, ему не удастся закончить фразу, – …своим приглашением… Это очень важно, – произнес он яснее, – …для всех… нас… Вы понимаете меня?
– Я… – Должен ли он все отрицать, думал Алекс. Но ведь это не было обвинением. Это была правда.
– Я понимаю.
– Хорошо. – Джон Генри, похоже, был доволен. – Я очень люблю мою жену, мистер Гейл… – Его глаза заблестели. – Так сильно, что мне невыносимо… больно… держать ее, словно в клетке, когда я… погребен в этом бесполезном, безжизненном теле… а она остается… прикованной ко мне… – Он печально посмотрел на Алекса. – Для молодой женщины… такая жизнь – сущий ад… а она… так заботится обо мне.
Алекс не смог промолчать и хрипло проговорил:
– Она вас бесконечно любит. – И почувствовал себя вором.
Они были любовниками. Он позарился на чужое. Он впервые осознал это. Она была женой этого человека, а не его. И она принадлежала ему, потому что их связывало глубокое чувство. Да и можно ли было поверить этим словам? Джон Генри был немощным стариком и медленно, шаг за шагом, приближался к своему концу. Он сам прекрасно понимал, что ее жизнь невыносима. И теперь беспомощно смотрел на Алекса.
– А ведь это ей… дается… нелегко.
– Это не ваша вина.
По лицу старика скользнула тень улыбки.
– Нет… но… это случилось… и я все еще… жив… и мучаю ее.
– Это неправда.
Они сидели, словно старые друзья, примирившись с существованием друг друга и понимая важность разговора для Рафаэллы, для обоих это было довольно своеобразным ощущением.
– Она не сожалеет ни об одной минуте, прожитой с вами. – Алекс в который раз с трудом удержался, чтобы не добавить: «Сэр».
– Но она должна… сожалеть… и негодовать. – Джон Генри прикрыл глаза. – Я сожалею… за нее… и за себя… Но я позвал вас не затем, чтобы говорить… о своих печалях… Я хочу расспросить вас… о вас самом.
У Алекса замерло сердце, но он решил взять быка за рога:
– Могу я спросить, что именно вы бы хотели обо мне узнать?
А вдруг ему известно буквально все. За ней следили слуги?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75