Она превратила спальню в развеселый уголок, комнату наполнили розовые занавески в цветочках, викторианская плетеная мебель, огромный ковер, тоже в цветочках, антикварный умывальник с белым мраморным верхом. Она поместила большую розовую азалию в старинный таз, повесила на стены изящные гравюры в золотых рамках, изображающие цветы. Кровать была с высокими углами, с белым балдахином, украшенным розовой каймой; это все доставили только сегодня утром. На кровати лежало большое розовое атласное стеганое покрывала, меховой коврик свисал с поставленного рядом стула. Занавески в цветочках и плетеная мебель были и в соседней комнатке, предназначенной для занятий. Рафаэлла даже отыскала миленькую парту и поставила ее под окном, а ванную комнату наполнила всяческими женскими пустячками. Сам факт, что она смогла проделать это за столь короткий срок, был из разряда удивительных, а то, что она оказалась способна подкупом и лестью заставить служащих быстро все доставлять и расставлять, прямо-таки позабавило ее.
Все она приобретала, имея при себе внушительную пачку наличных, взятых в банке утром в среду, ей не хотелось отражать в своих чеках эти покупки. Все ее счета проходили через старую контору Джона Генри, где наверняка заинтересовались бы происхождением этих чеков. А так она просто снимет эту сумму и сошлется на то, что брала ее для дорогих покупок, секретарша и не сообразит, было это до или после ее поездки в Нью-Йорк.
Она немного нервничала – что скажет Алекс? По правде-то она не очень и потратилась, но он просил только поискать кровать. Совершила она, что и говорить, куда большее в верхней спальне, но, если разобраться, было это достаточно простым и сделано стильно и с большим вкусом. Изобильное вторжение цветов, белые занавески, которые она сама сшивала и окаймляла розовыми лентами, пуфики, разбросанные там и сям, мебель, освеженная ею разбрызгиванием политуры. Таковы были перемены. Дополнительные штрихи, смотревшиеся дорогостоящими, практически такими не были. И она надеялась, что Алекс не рассердится на избыток украшений, просто оказалось, что она не в силах остановиться, пока не преобразит помещение в уютную комнату для пострадавшей девочки. После всего того ужаса Рафаэлла стремилась помочь, окружив ее чем-то особенным, такой обстановкой, в которую та сможет окунуться с долгим счастливым вздохом, где она будет любима и получит возможность разрядиться. Рафаэлла тихо прикрыла дверь и пошла вниз, в спальню Алекса, оглядела там все вокруг, поправила покрывало на постели, подхватила свое пальто, спустилась по лестнице, захлопнула за собой парадную дверь.
Со вздохом отпирала Рафаэлла дверь особняка Джона Генри, медленно поднималась в задумчивости по лестнице. На глаза попадались бархатные портьеры, средневековые гобелены, канделябры, концертный рояль в гостиной, и она снова пожалела, что ее дом здесь, а не в том уютном здании на Вальехо, где она проводит уже неделю, украшая, как безумная, комнату девочки, которая тоже ей чужая.
– Миссис Филипс?
– А-а?
Рафаэлла, вздрогнув, обернулась, намереваясь идти в свои комнаты. Подошло время ужина, а еще надо было переодеться.
– Да?
Ей улыбалась сиделка второй смены.
– Мистер Филипс спрашивает вас в течение последнего часа. Не пожелаете ли вы заглянуть к нему, прежде чем одеваться к ужину?
Рафаэлла невозмутимо кивнула, пробормотав:
– Да-да.
Медленно подошла к его двери, стукнула раз, повернула ручку и вступила в комнату, не дожидаясь разрешения войти. Этот стук был простой формальностью, как и многое прочее в их быте. Он лежал укутанный в постели, накрытый одеялом, закрыв глаза, освещение было совсем слабое. Эта комната некогда служила им обоим спальней, а годами раньше он делил ее с первой своей женой. Вначале это обстоятельство задевало Рафаэллу, но Джон Генри был традиционалист и оттого привел ее сюда же. И призраки прошлого каким-то образом сникали, пока она возлежала здесь. Только теперь она вновь вспомнила о них. Теперь, когда и он почти уже казался одним из них.
– Джон Генри, – прошептала она его имя, и он приоткрыл глаза, увидев ее, раскрыл их шире, со своей скошенной улыбкой похлопал по постели, указывая на место рядом с собой.
– Добрый вечер, малышка. Я не так давно звал тебя, но сказали, что ты ушла. Куда ты ходила? – Это не было дознание, всего лишь дружеский вопрос, но тем не менее что-то ее покоробило.
– Я уходила… за покупками… – улыбнулась она ему, – к Рождеству. – Он не знал, что посылки в Париж и в Испанию были ею отправлены месяцем раньше.
– Приобрела что-нибудь удачное?
Она кивнула. А как же, приобрела. Прелестные вещи купила… Аманде, племяннице своего любовника. Сознание содеянного вновь пронзило ее.
– Что-нибудь удачное для себя купила?
Она еле повела головой, прикрыв глаза:
– Времени не хватило.
– Тогда, пожалуйста, отправляйся по магазинам завтра, поищи что-нибудь себе.
Она посмотрела на длинную угловатую фигуру того, кто был ее мужем, и вновь ее стало снедать чувство собственной вины.
– Лучше я проведу день здесь. Я… в последние дни я уделяла тебе мало времени… – словно извиняясь, произнесла она, в ответ Джон Генри замотал головой и махнул вялой рукой:
– Я не побуждаю тебя сидеть тут надо мной, Рафаэлла.
Еще раз покачав головой, он смежил глаза и опять открыл их. Чувствовалось, что он о чем-то размышляет.
– Никогда не заставлял тебя сидеть около меня в ожидании… никогда, маленькая моя… и очень сожалею, что так долго она не приходит.
Она было заподозрила, что сознание его помутилось, взглянула на него с обостренной заботой. Но он лишь усмехнулся:
– Смерть, дорогая… смерть, то есть… затянулось выжидание заключительного момента. И ты оказалась храброй девушкой. Никогда не прощу себе того, что я натворил.
– Как ты можешь говорить такое? – ужаснулась она. – Я тебя люблю. И никуда отсюда не рвусь.
Но правда ли это? Не предпочла бы она быть с Алексом? Думая об этом, она взяла руку Джона Генри и осторожно сжала в своей.
– Никогда я ни о чем не жалела, дорогой, кроме… – Комок подступил к горлу при взгляде на мужа. – Кроме того, что выдалось тебе.
– Мне бы помереть от первого удара. Так бы и вышло, будь жизнь чуточку справедливее, а ты с дурачком доктором позволила бы этому свершиться.
– Ты заговариваешься.
– Нет же, и тебе это известно. Жизнь превратилась в ад и для меня, и для тебя. Держу тебя год за годом словно в тюрьме, а ты все еще почти девочка, и я гублю твои лучшие годы. Мои давно отлетели. Дурно…
Он прикрыл ненадолго глаза вроде бы от боли, и тревога, отпечатавшаяся на лице Рафаэллы, усугубилась. Он не замедлил открыть глаза и вновь обратить их к ней.
– Дурно я поступил, женившись на тебе, Рафаэлла.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75