Ростовщик бочком-бочком приблизился к нашему бригадиру.
– Разыкбай, может, ты хватил лишнего, что-то разгорячился очень… Давай присядем, Давай, давай, вот так, эй вы, принесите-ка нам чаю… Если по-честному, я, Разык, хотел только припугнуть этих пострелов, а там отпустить восвояси, вручив несколько килограммов зерна. Давай не будем таить друг на друга зла…
Дядюшка молчал, тяжело дыша, хмурился, слушая льстивые речи Мели-ростовщика.
Утром следующего дня Султан с Усманом исчезли. Мы с дядюшкой Разыком перевернули вверх дном весь кишлак – братьев моих нигде не было.
Через неделю они обнаружились в Кокандском детдоме. Мы с дядюшкой Разыком срочно поехали к ним.
– Почему вы сбежали? – чуть не плакал я.
Султан долго молчал, опустив голову, потом тихо прошептал:
– Мы убежали от стыда…
– Как теперь, вернёмся домой?
– Я не вернусь, – ещё ниже склонил голову Султан.
– А ты? – повернулся я к Усману, который всё прятал от меня глаза.
– Да говори же, язык, что ли, проглотил?! – разозлился дядюшка Разык. – Некогда нам, ехать пора, ночь наступает.
Усман несмело шагнул ко мне, прижался лицом к груди, тихо плача.
– Ака…
– Не плачь, говори, поедешь домой?
– Ака, мне здесь хорошо. Я останусь… Так два моих брата остались в Кокандском детдоме.
Скандал
Полевые работы в те дни были в самом разгаре. Земля как раз поспела настолько, что не зевай, успевай оборачиваться. В бригаде нашей сорок кетменей и пара волов. Каждому кетменщику досталось по четыре сотки земли, пусть обрабатывает как хочет. Но заявился раис-ака со своей мамашей и всё перестроил. Он велел вначале обработать общими усилиями одну карту, потом переходить на другую. Так будет плодотворнее, сказал он. Ещё он посоветовал ночевать на поле, пока не обработаем всю землю.
– Можете работать и при свете луны, я не против. Поработаете на совесть, я вам жирного барашка зарежу, – пообещал председатель.
Мы подмели, подремонтировали заброшенную халупку Узака Чокнутого, перебрались туда с ночёвкой. Деваться некуда, я взял с собой и младшеньких. Дядюшка Разык, Парпи-бобо тоже ночевали с нами.
В одном я точно убедился в те дни: если земля к севу поспела, кетмень острый, а вокруг весёлые, добрые друзья, никакая работа нипочём, усталости-то и не почувствуешь. Как только выйдем на поле, возьмём в руки кетмени, Хайит Башка кричит задорно:
– Кто отстанет ото всех, того исключим из бригады!
– А кто кое-как вскапывает, пусть тот до старости не женится! – не удерживается Акрам Знаток.
Сорок кетменщиков, каждый работает по-своему. Акрам, Хайит, Махмуджан, братья-близнецы Дилиджан да Кулиджан – те мастера своего дела. Машут кетменями не спеша, как бы даже лениво, но берут землю на всё лезвие кетменя, ровно. Приёмыш Марии Павловны, Закир Тыква, по-видимому, кетмень-то увидел впервые у нас, в Большом Тагобе. Он держит кетмень за самый кончик черенка, спина прямая как палка, метит в одно место, а попадает в другое. Мы побаиваемся, как бы он себе ногу не оттяпал.
– Кетменём работать – это махать да махать! – вдруг кричит кто-нибудь.
– На волах пахать – туда-сюда гулять! – откликается другой.
– Тесто месить – душу тешить! – сочиняет третий.
Раздаётся смех. И опять слышны только удары кетменей, шумное дыхание. За нами идёт по пятам дедушка Парпи, боронит землю, чтоб она не успела подсохнуть.
В течение пяти дней (и можно сказать, ночей) мы вспахали свой участок, подготовили его к севу. Оставалось вычистить арыки, выбрать прошлогоднюю гузапаю, чем мы и занимались, когда вдруг на поле появился Мели-ака. В руках он держал большой свёрток.
– Разыкбай! – издали закричал ростовщик. – Я пришёл с тобой мириться, вот здесь всё для плова. Давай забудем ту неприятную историю.
В свёртке оказались рис, морковь, лук, свежая баранина, курдючное сало. Дядюшка Разык молчал, задумчиво глядя вдаль.
– Я вижу, твои богатыри работу тут заканчивают, – весело продолжал Мелиака. – Может, дашь команду, чтоб они и мой виноградник вспахали?
– А у вас, кажется, не было виноградника? – всё так же задумчиво спросил бригадир.
– Это мне дядя Парпи подарил: и виноградник свой, и огород, – пояснил ростовщик.
Парпи-бобо видеть его не может, издали заметит, начинает дрожать, как горячий скакун перед скачками. Коли сойдутся вместе, Дело не обходится без ссоры или хотя бы без взаимных оскорблений. Вот и сейчас. дедушка отвёл волов в сторону, подбросил им сена, подошёл к Мели-ака. Взял щепотку риса из узла, долго мял его на ладони, потом вдруг встрепенулся, взглянул зорко на ростовщика.
– Мелиджан, где же вы такой хороший рис достали, сосед?
– С довоенной поры сохранилось малость, – отчего-то побледнел вдруг Мели. Дедушка Парпи, конечно, заметил его растерянность.
– Не-ет, Мелиджан, рис-то, сразу видать, совсем недавно из крупорушки вышел, – приблизился бобо к ростовщику.
– Клянусь святой могилой, довоенный рис.
– Рис-то этот – колхозный рис, Мелиджан, – всё наступал дедушка.
– Вы, дядюшка, напраслину не возводите на честного человека! Над всеми нами аллах стоит, за такое и наказать может.
– Рис-скороспелку нигде, кроме нашего колхоза, в этом году не сеяли. Уж не тот ли это рис, который воры унесли из охраняемого тобой амбара, а, Мелиджан?
Вперёд вдруг вырвался, растолкав ребят, Хайит Башка.
– Дядя Разык, точно такого риса у Мели-ака в подвале восемь мешков! – закричал он.
– Не восемь, а девять, – поправил Акрам Знаток, собравшийся разжигать очаг в предвкушении жирного плова.
– Девять мешков?! – Колючие брови бригадира поползли вверх.
Сорок членов нашей бригады – все полуголодные, едва держим в руках кетмени, с нетерпением ожидая выдаваемую в обед жидкую похлёбку, а тут… у ростовщика в подвале девять мешков риса, это же надо!..
– За мной, бойцы! – скомандовал бригадир, стремительно запрыгав в сторону кишлака. Мы гурьбой припустились за ним.
В просторном подвале ростовщика обнаружилось одиннадцать мешков риса, девять мешков кукурузы, ящики всяких сладостей, чая, сушёные фрукты. Несмотря на вой и визг семейства Мели, на угрозы его самого, мы всё до грамма записали, потом вернулись в поле, сели хлебать приготовленную Зулейхой молочную похлёбку.
– Кто-то на коне скачет, – сообщил Махмуджан, посмотрев в сторону кишлака.
Ребята вскочили на ноги.
– Это наш председатель, – предположил кто-то.
– Разуй глаза, это ведь участковый! Участковый милиционер дядя Каримов подскакал к нам, резко осадил коня, но не спешился. Красная фуражка его была надвинута на самые глаза, сбоку висел тяжёлый револьвер. Конь под ним беспокойно пританцовывал, ржал и дёргал головой.
– Кто здесь Разык Алиев? – грозно спросил участковый, упираясь ногами в стремена.
– Я, – откликнулся бригадир, не вставая со своего места.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49
– Разыкбай, может, ты хватил лишнего, что-то разгорячился очень… Давай присядем, Давай, давай, вот так, эй вы, принесите-ка нам чаю… Если по-честному, я, Разык, хотел только припугнуть этих пострелов, а там отпустить восвояси, вручив несколько килограммов зерна. Давай не будем таить друг на друга зла…
Дядюшка молчал, тяжело дыша, хмурился, слушая льстивые речи Мели-ростовщика.
Утром следующего дня Султан с Усманом исчезли. Мы с дядюшкой Разыком перевернули вверх дном весь кишлак – братьев моих нигде не было.
Через неделю они обнаружились в Кокандском детдоме. Мы с дядюшкой Разыком срочно поехали к ним.
– Почему вы сбежали? – чуть не плакал я.
Султан долго молчал, опустив голову, потом тихо прошептал:
– Мы убежали от стыда…
– Как теперь, вернёмся домой?
– Я не вернусь, – ещё ниже склонил голову Султан.
– А ты? – повернулся я к Усману, который всё прятал от меня глаза.
– Да говори же, язык, что ли, проглотил?! – разозлился дядюшка Разык. – Некогда нам, ехать пора, ночь наступает.
Усман несмело шагнул ко мне, прижался лицом к груди, тихо плача.
– Ака…
– Не плачь, говори, поедешь домой?
– Ака, мне здесь хорошо. Я останусь… Так два моих брата остались в Кокандском детдоме.
Скандал
Полевые работы в те дни были в самом разгаре. Земля как раз поспела настолько, что не зевай, успевай оборачиваться. В бригаде нашей сорок кетменей и пара волов. Каждому кетменщику досталось по четыре сотки земли, пусть обрабатывает как хочет. Но заявился раис-ака со своей мамашей и всё перестроил. Он велел вначале обработать общими усилиями одну карту, потом переходить на другую. Так будет плодотворнее, сказал он. Ещё он посоветовал ночевать на поле, пока не обработаем всю землю.
– Можете работать и при свете луны, я не против. Поработаете на совесть, я вам жирного барашка зарежу, – пообещал председатель.
Мы подмели, подремонтировали заброшенную халупку Узака Чокнутого, перебрались туда с ночёвкой. Деваться некуда, я взял с собой и младшеньких. Дядюшка Разык, Парпи-бобо тоже ночевали с нами.
В одном я точно убедился в те дни: если земля к севу поспела, кетмень острый, а вокруг весёлые, добрые друзья, никакая работа нипочём, усталости-то и не почувствуешь. Как только выйдем на поле, возьмём в руки кетмени, Хайит Башка кричит задорно:
– Кто отстанет ото всех, того исключим из бригады!
– А кто кое-как вскапывает, пусть тот до старости не женится! – не удерживается Акрам Знаток.
Сорок кетменщиков, каждый работает по-своему. Акрам, Хайит, Махмуджан, братья-близнецы Дилиджан да Кулиджан – те мастера своего дела. Машут кетменями не спеша, как бы даже лениво, но берут землю на всё лезвие кетменя, ровно. Приёмыш Марии Павловны, Закир Тыква, по-видимому, кетмень-то увидел впервые у нас, в Большом Тагобе. Он держит кетмень за самый кончик черенка, спина прямая как палка, метит в одно место, а попадает в другое. Мы побаиваемся, как бы он себе ногу не оттяпал.
– Кетменём работать – это махать да махать! – вдруг кричит кто-нибудь.
– На волах пахать – туда-сюда гулять! – откликается другой.
– Тесто месить – душу тешить! – сочиняет третий.
Раздаётся смех. И опять слышны только удары кетменей, шумное дыхание. За нами идёт по пятам дедушка Парпи, боронит землю, чтоб она не успела подсохнуть.
В течение пяти дней (и можно сказать, ночей) мы вспахали свой участок, подготовили его к севу. Оставалось вычистить арыки, выбрать прошлогоднюю гузапаю, чем мы и занимались, когда вдруг на поле появился Мели-ака. В руках он держал большой свёрток.
– Разыкбай! – издали закричал ростовщик. – Я пришёл с тобой мириться, вот здесь всё для плова. Давай забудем ту неприятную историю.
В свёртке оказались рис, морковь, лук, свежая баранина, курдючное сало. Дядюшка Разык молчал, задумчиво глядя вдаль.
– Я вижу, твои богатыри работу тут заканчивают, – весело продолжал Мелиака. – Может, дашь команду, чтоб они и мой виноградник вспахали?
– А у вас, кажется, не было виноградника? – всё так же задумчиво спросил бригадир.
– Это мне дядя Парпи подарил: и виноградник свой, и огород, – пояснил ростовщик.
Парпи-бобо видеть его не может, издали заметит, начинает дрожать, как горячий скакун перед скачками. Коли сойдутся вместе, Дело не обходится без ссоры или хотя бы без взаимных оскорблений. Вот и сейчас. дедушка отвёл волов в сторону, подбросил им сена, подошёл к Мели-ака. Взял щепотку риса из узла, долго мял его на ладони, потом вдруг встрепенулся, взглянул зорко на ростовщика.
– Мелиджан, где же вы такой хороший рис достали, сосед?
– С довоенной поры сохранилось малость, – отчего-то побледнел вдруг Мели. Дедушка Парпи, конечно, заметил его растерянность.
– Не-ет, Мелиджан, рис-то, сразу видать, совсем недавно из крупорушки вышел, – приблизился бобо к ростовщику.
– Клянусь святой могилой, довоенный рис.
– Рис-то этот – колхозный рис, Мелиджан, – всё наступал дедушка.
– Вы, дядюшка, напраслину не возводите на честного человека! Над всеми нами аллах стоит, за такое и наказать может.
– Рис-скороспелку нигде, кроме нашего колхоза, в этом году не сеяли. Уж не тот ли это рис, который воры унесли из охраняемого тобой амбара, а, Мелиджан?
Вперёд вдруг вырвался, растолкав ребят, Хайит Башка.
– Дядя Разык, точно такого риса у Мели-ака в подвале восемь мешков! – закричал он.
– Не восемь, а девять, – поправил Акрам Знаток, собравшийся разжигать очаг в предвкушении жирного плова.
– Девять мешков?! – Колючие брови бригадира поползли вверх.
Сорок членов нашей бригады – все полуголодные, едва держим в руках кетмени, с нетерпением ожидая выдаваемую в обед жидкую похлёбку, а тут… у ростовщика в подвале девять мешков риса, это же надо!..
– За мной, бойцы! – скомандовал бригадир, стремительно запрыгав в сторону кишлака. Мы гурьбой припустились за ним.
В просторном подвале ростовщика обнаружилось одиннадцать мешков риса, девять мешков кукурузы, ящики всяких сладостей, чая, сушёные фрукты. Несмотря на вой и визг семейства Мели, на угрозы его самого, мы всё до грамма записали, потом вернулись в поле, сели хлебать приготовленную Зулейхой молочную похлёбку.
– Кто-то на коне скачет, – сообщил Махмуджан, посмотрев в сторону кишлака.
Ребята вскочили на ноги.
– Это наш председатель, – предположил кто-то.
– Разуй глаза, это ведь участковый! Участковый милиционер дядя Каримов подскакал к нам, резко осадил коня, но не спешился. Красная фуражка его была надвинута на самые глаза, сбоку висел тяжёлый револьвер. Конь под ним беспокойно пританцовывал, ржал и дёргал головой.
– Кто здесь Разык Алиев? – грозно спросил участковый, упираясь ногами в стремена.
– Я, – откликнулся бригадир, не вставая со своего места.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49