Он подхватил Амана под мышки, поднял, поцеловал в лоб:
– Как тебя зовут, мальчик?
– Аман.
– Ещё стихи знаешь?
– Ещё много знаю.
– Ну тогда читай, громко читай.
– А хлеба дадите?
– Дам. И мяса, и ещё кое-что. Читай.
Бака-бака-бака-бал,
Ты канатоходцем стал –
Значит, боль подальше прячь:
Упадёшь – вставай, не плачь.
– Ещё знаешь?
– Знаю.
– Тогда вот что! Посвяти-ка один стих вон той тётушке. Она у нас завскладом на свадьбе.
Как-то с Лолой я сидел,
Хоть не пил, а захмелел.
А потом не раз она
Говорила про меня
На собрании дехкан,
Что, мол, я бываю пьян.
– Молодец, батыр, давай дальше.
Воробей зерно склевал.
«Завтра возвращу», – сказал.
Папа вечность на войне,
А сказал: «Приду к весне».
Дядя Герой был вне себя от восхищения: он крепко прижал моего брата к груди, расцеловал в немытые щёки, потом увлёк с собой во двор, где шла свадьба.
– Эй, люди, послушайте этого чудо-мальца! Такие стихи закатывает!
Аман не заставил себя упрашивать.
У меня письмо в руке.
Поезд мчится вдалеке:
Это едет старший брат –
Грудь сияет от наград.
Дядя Герой не отпустил от себя Амана даже тогда, когда он кончил читать стихи, долго прижимал к себе, потом так и унёс его на руках в амбар, где, видно, находился свадебный «склад». Немного спустя Аманджан вышел оттуда принаряженный, словно женишок – в бекасамовом чапане, подпоясанном шёлковым бельбагом, на голове бархатная тюбетейка.
– А ну-ка, гости, пошли все в амбар, – пригласил дядя Герой остальных, – я сам буду угощать вас.
Встреча с разбойником
– Ака, – зовёт Усман.
– Чего тебе?
– Давайте немного отдохнём.
– Надо ещё малость пройти.
– У меня ноги заплетаются.
– А ты посмотри на Амана, вон он как бодро топает!
– У вашего любимчика нет груза.
– Дойдём вон до того сада, тогда и отдохнём. – Я взглянул на Усмана, и сердце полоснула боль. Трудно ему, бедняге, груз у него на плечах тяжёлый. Да и остальные тоже притомились. Идём с тех пор, как покинули свадебный двор. Немало отмахали. Если после драки с мальчишками мы здорово шагали, боясь погони, то сегодня прошли длинный путь благодаря радости и сытости.
В яблоневом саду решили сделать привал. Сад этот до войны, видать, был ухоженным, плодоносящим. А теперь одичал, деревья засохли, очервивели. Не сад, а жалкое подобие сада.
Через яблоневый сад протекал ручеёк с чистой, как слеза, прозрачной водой.
Ребята разбрелись по саду в надежде собрать яблок. К их приходу я успел соорудить шалаш, вскипятить воду.
– Дорогие гости, прошу к столу. Уселись на густую травку. Несмотря на усталость, все бодры и веселы.
На свадьбе нам дали два узла: один с лепёшками, другой с разными сушёными фруктами. Спасибо дяде Герою, тысячу раз спасибо!
– Оббо, Аманбай, – обнял я брата за плечи, – будешь ещё читать стихи, если опять встретим свадьбу?
– А дадут опять еды?
– А то нет?!
– Тогда я могу и сплясать.
– О, да ты разве умеешь плясать?
– Умею, – поднялся Аман, раскинув руки, – давайте.
– Чего давать-то?
– Хлопайте в ладоши, все разом.
– Ага, правда, давайте повеселимся, – предложила Зулейха. Мне показалось, что повеселиться сейчас хотели все. Такого желания не было у нас с момента бегства из детдома: каждый день заботы, каждый час тревоги, волнения, страх. Надоело!
Решили, все спляшем по очереди. Начинает наша самая маленькая – Рабия. Вы не знаете, какая она сладкая девочка, а говорит, точно птичка щебечет. Только, поверите ли, очень уж похудела она, стала не больше куклы…
Мы захлопали в ладоши. Рабия постояла, раскинув руки, словно вот-вот запляшет, потом вдруг рванулась с места, подбежала к Зулейхе, спрятала лицо в её подоле. Оробела.
– Номер за Аманом Мирзаевым! – торжественно объявил я.
Этот мой братик ещё то-от!
Вы только посмотрите, как он плывёт по кругу, поводит плечами, щёлкает пальцами, кланяется зрителям, нет, этот парень обязательно должен учиться, и учиться на артиста!
Усманджан даже руки постеснялся раскинуть, стоял посреди круга, мялся, краснел, бледнел. Нечего и просить, этот не спляшет. Его дело: лечь животом на землю, положить на опрокинутое блюдо бумагу и рисовать себе, рисовать.
Зулейха… у неё чересчур длинные руки, она старалась рассмешить нас – ходила по кругу, переваливаясь, как аист.
– А теперь выступит Дильбар-ханум! Дильбар смело вышла вперёд, поглядела на меня, потом на Зулейху.
– Я спляшу, если сделаете круг пошире. Мы исполнили её желание.
– Я буду плясать с Аманом на пару. Мы выдвинули Амана вперёд.
– А теперь исполните «Вахай бала», – потребовала Дильбар-ханум.
Зулейха взяла крышку от кастрюли, начала играть на ней, как на дойре. Мы хлопали ей в такт. Наше веселье и радость, громкие вскрики и смех словно объяли всю землю, устремились в небеса. Казалось, птицы, порхающие вокруг, вторят нашему веселью, приветственно гудят поезда…
Да, Дильбар оказалась настоящей танцовщицей. И голос что надо. Если хотите, могу поклясться, нет на свете такой мастерицы петь и танцевать…
Что повисли стремена?
Вахай-бала.
Это я упал с коня.
Вахай-бала.
Чем позор мне смыть, когда?
Вахай-бала.
Мать рыдает от стыда.
Вахай-бала.
Я бревно? Я старый плуг?
Вахай-бала.
Не зовите меня в круг.
Вахай-бала.
Как мне жить? Чем мне дышать?
Вахай-бала.
Не тяните танцевать.
Вахай-бала.
С кем я за руки возьмусь?
Вахай-бала.
Ведь в глазах друзей я трус.
Вахай-бала.
Нету сердца у меня?
Вахай-бала.
Дайте снова мне коня!
Вахай-бала.
Странно, жутковато мне: сам подпеваю «вахай-вахай», аплодирую, смеюсь, а мысли не знаю где витают. Дильбар – круглая сирота. Отца она вообще не помнит, мать умерла, когда девочке исполнилось пять лет. Удочерила её тетя, мамина сестра, но вскоре и она скончалась.
До войны Дильбар немало поскиталась по людям: сторожила дом, стряпала, подметала, стирала, у лепёшечника продавала лепёшки, прислуживала поварихе. Однажды она забыла залить в самовар воды, разожгла огонь. Самовар и расплавился. Повариха избила Дильбар. Убежав из проклятого дома, стала слоняться по свету, ночуя в чайханах, выпрашивая подаяние, пока не повстречалась с Марией Павловной…
Бедная Дильбар… нет у неё никого на всём белом свете. Пусть остаётся с нами, будет работать в колхозе, пока не вернётся отец. Потом пойдёт учиться. На танцовщицу. А сам я – на учителя…
Веселье наше всё разгорается, нашим крикам будто вторят даже деревья и травы. Бесконечная степь, раскинувшаяся перед нами, яблоневый сад, шумные поезда, то и дело грохочущие на линии, – всё это принадлежало нам, а мы вовсе не сироты, сирые, – мы озорные, весёлые, счастливые дети…
Отцы ушли воевать.
Вахай-бала.
Знать, врагу несдобровать.
Вахай-бала.
Гитлер смотрит как слепец.
Вахай-бала.
Скоро Гитлеру конец.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49
– Как тебя зовут, мальчик?
– Аман.
– Ещё стихи знаешь?
– Ещё много знаю.
– Ну тогда читай, громко читай.
– А хлеба дадите?
– Дам. И мяса, и ещё кое-что. Читай.
Бака-бака-бака-бал,
Ты канатоходцем стал –
Значит, боль подальше прячь:
Упадёшь – вставай, не плачь.
– Ещё знаешь?
– Знаю.
– Тогда вот что! Посвяти-ка один стих вон той тётушке. Она у нас завскладом на свадьбе.
Как-то с Лолой я сидел,
Хоть не пил, а захмелел.
А потом не раз она
Говорила про меня
На собрании дехкан,
Что, мол, я бываю пьян.
– Молодец, батыр, давай дальше.
Воробей зерно склевал.
«Завтра возвращу», – сказал.
Папа вечность на войне,
А сказал: «Приду к весне».
Дядя Герой был вне себя от восхищения: он крепко прижал моего брата к груди, расцеловал в немытые щёки, потом увлёк с собой во двор, где шла свадьба.
– Эй, люди, послушайте этого чудо-мальца! Такие стихи закатывает!
Аман не заставил себя упрашивать.
У меня письмо в руке.
Поезд мчится вдалеке:
Это едет старший брат –
Грудь сияет от наград.
Дядя Герой не отпустил от себя Амана даже тогда, когда он кончил читать стихи, долго прижимал к себе, потом так и унёс его на руках в амбар, где, видно, находился свадебный «склад». Немного спустя Аманджан вышел оттуда принаряженный, словно женишок – в бекасамовом чапане, подпоясанном шёлковым бельбагом, на голове бархатная тюбетейка.
– А ну-ка, гости, пошли все в амбар, – пригласил дядя Герой остальных, – я сам буду угощать вас.
Встреча с разбойником
– Ака, – зовёт Усман.
– Чего тебе?
– Давайте немного отдохнём.
– Надо ещё малость пройти.
– У меня ноги заплетаются.
– А ты посмотри на Амана, вон он как бодро топает!
– У вашего любимчика нет груза.
– Дойдём вон до того сада, тогда и отдохнём. – Я взглянул на Усмана, и сердце полоснула боль. Трудно ему, бедняге, груз у него на плечах тяжёлый. Да и остальные тоже притомились. Идём с тех пор, как покинули свадебный двор. Немало отмахали. Если после драки с мальчишками мы здорово шагали, боясь погони, то сегодня прошли длинный путь благодаря радости и сытости.
В яблоневом саду решили сделать привал. Сад этот до войны, видать, был ухоженным, плодоносящим. А теперь одичал, деревья засохли, очервивели. Не сад, а жалкое подобие сада.
Через яблоневый сад протекал ручеёк с чистой, как слеза, прозрачной водой.
Ребята разбрелись по саду в надежде собрать яблок. К их приходу я успел соорудить шалаш, вскипятить воду.
– Дорогие гости, прошу к столу. Уселись на густую травку. Несмотря на усталость, все бодры и веселы.
На свадьбе нам дали два узла: один с лепёшками, другой с разными сушёными фруктами. Спасибо дяде Герою, тысячу раз спасибо!
– Оббо, Аманбай, – обнял я брата за плечи, – будешь ещё читать стихи, если опять встретим свадьбу?
– А дадут опять еды?
– А то нет?!
– Тогда я могу и сплясать.
– О, да ты разве умеешь плясать?
– Умею, – поднялся Аман, раскинув руки, – давайте.
– Чего давать-то?
– Хлопайте в ладоши, все разом.
– Ага, правда, давайте повеселимся, – предложила Зулейха. Мне показалось, что повеселиться сейчас хотели все. Такого желания не было у нас с момента бегства из детдома: каждый день заботы, каждый час тревоги, волнения, страх. Надоело!
Решили, все спляшем по очереди. Начинает наша самая маленькая – Рабия. Вы не знаете, какая она сладкая девочка, а говорит, точно птичка щебечет. Только, поверите ли, очень уж похудела она, стала не больше куклы…
Мы захлопали в ладоши. Рабия постояла, раскинув руки, словно вот-вот запляшет, потом вдруг рванулась с места, подбежала к Зулейхе, спрятала лицо в её подоле. Оробела.
– Номер за Аманом Мирзаевым! – торжественно объявил я.
Этот мой братик ещё то-от!
Вы только посмотрите, как он плывёт по кругу, поводит плечами, щёлкает пальцами, кланяется зрителям, нет, этот парень обязательно должен учиться, и учиться на артиста!
Усманджан даже руки постеснялся раскинуть, стоял посреди круга, мялся, краснел, бледнел. Нечего и просить, этот не спляшет. Его дело: лечь животом на землю, положить на опрокинутое блюдо бумагу и рисовать себе, рисовать.
Зулейха… у неё чересчур длинные руки, она старалась рассмешить нас – ходила по кругу, переваливаясь, как аист.
– А теперь выступит Дильбар-ханум! Дильбар смело вышла вперёд, поглядела на меня, потом на Зулейху.
– Я спляшу, если сделаете круг пошире. Мы исполнили её желание.
– Я буду плясать с Аманом на пару. Мы выдвинули Амана вперёд.
– А теперь исполните «Вахай бала», – потребовала Дильбар-ханум.
Зулейха взяла крышку от кастрюли, начала играть на ней, как на дойре. Мы хлопали ей в такт. Наше веселье и радость, громкие вскрики и смех словно объяли всю землю, устремились в небеса. Казалось, птицы, порхающие вокруг, вторят нашему веселью, приветственно гудят поезда…
Да, Дильбар оказалась настоящей танцовщицей. И голос что надо. Если хотите, могу поклясться, нет на свете такой мастерицы петь и танцевать…
Что повисли стремена?
Вахай-бала.
Это я упал с коня.
Вахай-бала.
Чем позор мне смыть, когда?
Вахай-бала.
Мать рыдает от стыда.
Вахай-бала.
Я бревно? Я старый плуг?
Вахай-бала.
Не зовите меня в круг.
Вахай-бала.
Как мне жить? Чем мне дышать?
Вахай-бала.
Не тяните танцевать.
Вахай-бала.
С кем я за руки возьмусь?
Вахай-бала.
Ведь в глазах друзей я трус.
Вахай-бала.
Нету сердца у меня?
Вахай-бала.
Дайте снова мне коня!
Вахай-бала.
Странно, жутковато мне: сам подпеваю «вахай-вахай», аплодирую, смеюсь, а мысли не знаю где витают. Дильбар – круглая сирота. Отца она вообще не помнит, мать умерла, когда девочке исполнилось пять лет. Удочерила её тетя, мамина сестра, но вскоре и она скончалась.
До войны Дильбар немало поскиталась по людям: сторожила дом, стряпала, подметала, стирала, у лепёшечника продавала лепёшки, прислуживала поварихе. Однажды она забыла залить в самовар воды, разожгла огонь. Самовар и расплавился. Повариха избила Дильбар. Убежав из проклятого дома, стала слоняться по свету, ночуя в чайханах, выпрашивая подаяние, пока не повстречалась с Марией Павловной…
Бедная Дильбар… нет у неё никого на всём белом свете. Пусть остаётся с нами, будет работать в колхозе, пока не вернётся отец. Потом пойдёт учиться. На танцовщицу. А сам я – на учителя…
Веселье наше всё разгорается, нашим крикам будто вторят даже деревья и травы. Бесконечная степь, раскинувшаяся перед нами, яблоневый сад, шумные поезда, то и дело грохочущие на линии, – всё это принадлежало нам, а мы вовсе не сироты, сирые, – мы озорные, весёлые, счастливые дети…
Отцы ушли воевать.
Вахай-бала.
Знать, врагу несдобровать.
Вахай-бала.
Гитлер смотрит как слепец.
Вахай-бала.
Скоро Гитлеру конец.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49