Ведь, говорят, наверху дураков любят и берегут. А сейчас среди этого ветра и бьющего по щекам льда Лариса чувствовала себя стопроцентной и беспримесной дурой. Ведь наверняка этот морфер ее просто кинул. Или подставил. Для собственного морферовского удовольствия.
По разъезжающейся под ногами грязи Лариса кое-как дошагала до стелы и обеими руками вцепилась в ее фигурную бронзовую ограду. Хорошо, что сейчас никто ее не видит – уже измученную, вымокшую и злую.
…А ведь могли бы и увидеть.
Если б по всей территории парка, как обычно, горели фонари.
Но именно сегодня фонари не горели.
Лариса слышала краем уха, что назавтра будут по полной программе эксплуатировать электрика, что какие-то проблемы то ли с проводкой, то ли с распределительным щитом, потому что электричество вырубилось и в крыле гостевых номеров… Где, кстати, был и номер восемнадцать…
Значит, не шутил морфер насчет того, что сумеет удрать и пойти с нею на эту авантюру. Иначе кому, кроме Ежинского, удалось бы так поработать со светом? Это только ему прямая выгода.
– Bonsoir, – услышала Лариса шепот прямо у своего правого плеча. И непроизвольно вздрогнула: этот тип опять подкрался невидимым и бесшумным!
– Какой, к черту, “добрый вечер”! – буркнула она шепотом, стараясь унять дрожь омерзения, которая непроизвольно возникала в ней всякий раз, как морфер Ежинский оказывался слишком близко. – Скорее это похоже на очень недобрую ночь!
И только теперь обернулась. Всё. Дрожь прошла. Она готова ко всему…
…Только не к такому облику Ежинского!
Он был деревом. Точнее, конечно, не деревом, а скорее кустарником по типу “барбарис купированный”. То есть ростом он не превышал Ларисы, веток было немного, листьев, в соответствии со временем года, не было вообще. А опознать в этом кусте Ежинского было проще простого: амбре. Неповторимое амбре, которое чуть не сшибло с ног Ларису в номере восемнадцать.
Лариса придирчиво оглядела “барбарис”. При этом ей в голову полезли всякие аналогии с классикой, начиная от хрестоматийных онтов Толкиена до хрестоматийной же песни Гребенщикова: “Ты дерево. Твое место в саду ”.
“Твое место в дровах”, – со злостью подумала Лариса про Ежинского, но сказала другое:
– Так и будем стоять под дождем или делом займемся?
– Займемся! – потер веточками “барбарис”. – Ну-ка, отойди!
И он с грацией вязанки хвороста протиснулся в зазоры оградки. Пошуршал-пощелкал, и через полминуты часть ограды отошла в сторону, открывая ход и Ларисе.
– В темпе давай! – деревянно заорал Ежинский. – В темпе!
И тут Лариса увидела, как гранитный монолит стелы словно теряет свою прочность, незыблемость и монолитность. Растушевывается в темноте, как расплывается рисунок гуашью, если плеснуть на него водой…
Только сейчас Ларисе было не до сравнений. Морфер уцепился за нее колючими ветками и поволок в темноту:
– Скорей! Я тебе не Господь Бог – атомные структуры без учета времени перестраивать! Сейчас эта дрянь опять срастется!
Лариса буквально скатилась за кустом-Ежинским в какую-то канаву. Повернулась назад, провела рукой – пальцы коснулись незыблемого гранита. Без единого зазора и трещинки.
– И что дальше? – поинтересовалась профессиональная отравительница, стараясь приспособить глаза к окружающей ее темноте и жалея, что нет под рукой прибора ночного видения, – Ты бы фонарик взял с собой, что ли, кустарник!
– Обойдемся собственными ресурсами, – подал голос Ежинский и засветил во тьме глазами. Да так ярко, что Лариса увидела: маскировочное обличье кустарника ее подельник сменил на человекоформу, добавив при этом, правда, дополнительную пару рук. Да вот еще глаза светились, как лампочки мощностью ватт по семьдесят пять каждая. В таком свете неплохо просматривались ближайшие “окрестности”: подземный ход был прорыт в довольно сухом суглинке – стены и потолок представляли собой сплошное переплетение корней разной толщины, цвета и формы. Видимо, корни и поддерживали подземный ход в таком почти идеальном состоянии: не давали земле осыпаться или расползаться от дождей и тающего снега.
– Нечего тут пялиться, не музей! Шагай за мной – нервно велел Ежинский.
– Уже… А почему ты голый? Закаляешься?
– Юмористка, oui?
– Non. Просто интересуюсь.
– Одежда очень статична. Наращивать ее – только потеря времени и лишняя головная боль.
– А, понятно. Проще лишнюю пару рук нарастить.
– Конечно. Тем более что они пригодятся.
– Для чего?
Морфер как-то злобно хихикнул:
– Грибы собирать!
Лариса удивилась, но и впрямь через некоторое время ей показалось, что в подземном ходе пахнет грибами. Причем не так, как, допустим, пахнет грибами в осеннем лису, где этот запах смешивается с запахами усталой земли, прелой листвы, гнилых пней и пива, переработанного мочевыми пузырями вездесущих грибников… И не так, как пахнет сковородка жареных лисичек с картошкой. И уж тем более не так, как смердит химическим ароматизатором “грибной” бульонный кубик – домохозяйкина радость и отрава. Нет. Сейчас запах грибов был беспримесным, чистым и таким мощным, что пробуждал в Ларисе генетическую память потенциальных грибников всех времен. Хотя сама она ни разу даже валуя паршивого из лесу не принесла (когда судьба заносила ее в лес). Просто потому, что профессиональным убийцам некогда проводить свой досуг с корзинкой в руках, шастая по ельничкам-березничкам и хищно высматривая всякие грузди-подосиновики. Но сейчас…
Святители, как же они пахнут!
– Слушай, князь, а какие тут растут грибы? – чуть дрогнувшим голосом спросила Лариса, а в голове у нее вертелась ненормальная, совершенно не ко времени и месту мысль: грибов насобираю, для этого можно у куртки капюшон отстегнуть, вернемся – грибы Червонцевой отдам, у нее в номере плита есть и микроволновка. Пиццу сделаем… С грибами… Пожрем как люди… Одним словом, ненормальные мысли. – Что молчишь, Ежинский? Какие грибы растут, спрашиваю?!
– Какие-какие, – рассерженно и ворчливо сказа! кто-то вместо Ежинского. – Белые!
А Ежинский только вздохнул:
– Влипли.
И в свете, исходящем от княжеских очей, Лариса узрела невероятное.
Прямо перед ними из стен, из переплетений корней вылезали грибы. И действительно, были они белые от шляпки до мицелия. Но при этом на обычные белые грибы, которые в лапшу идут или, допустим, на просушку, эти товарищи никак не походили.
– Мы вам не товарищи! – хмуро отреагировав на Ларисину мысль все тот же ворчливый голосок. – А ну стоять-бояться!
– Напрягись, – прошептал Ежинский Ларисе. – Сейчас будет зрелище под названием “Грибной геноцид”.
И он развел в стороны обе пары рук, напоминая плохую копию известной индуистской фигурки.
– Если хоть одна тварь белогрибовская меня шляпкой заденет, – проверещал Ежинский, – я вас… Я вас на салат нашинкую!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78
По разъезжающейся под ногами грязи Лариса кое-как дошагала до стелы и обеими руками вцепилась в ее фигурную бронзовую ограду. Хорошо, что сейчас никто ее не видит – уже измученную, вымокшую и злую.
…А ведь могли бы и увидеть.
Если б по всей территории парка, как обычно, горели фонари.
Но именно сегодня фонари не горели.
Лариса слышала краем уха, что назавтра будут по полной программе эксплуатировать электрика, что какие-то проблемы то ли с проводкой, то ли с распределительным щитом, потому что электричество вырубилось и в крыле гостевых номеров… Где, кстати, был и номер восемнадцать…
Значит, не шутил морфер насчет того, что сумеет удрать и пойти с нею на эту авантюру. Иначе кому, кроме Ежинского, удалось бы так поработать со светом? Это только ему прямая выгода.
– Bonsoir, – услышала Лариса шепот прямо у своего правого плеча. И непроизвольно вздрогнула: этот тип опять подкрался невидимым и бесшумным!
– Какой, к черту, “добрый вечер”! – буркнула она шепотом, стараясь унять дрожь омерзения, которая непроизвольно возникала в ней всякий раз, как морфер Ежинский оказывался слишком близко. – Скорее это похоже на очень недобрую ночь!
И только теперь обернулась. Всё. Дрожь прошла. Она готова ко всему…
…Только не к такому облику Ежинского!
Он был деревом. Точнее, конечно, не деревом, а скорее кустарником по типу “барбарис купированный”. То есть ростом он не превышал Ларисы, веток было немного, листьев, в соответствии со временем года, не было вообще. А опознать в этом кусте Ежинского было проще простого: амбре. Неповторимое амбре, которое чуть не сшибло с ног Ларису в номере восемнадцать.
Лариса придирчиво оглядела “барбарис”. При этом ей в голову полезли всякие аналогии с классикой, начиная от хрестоматийных онтов Толкиена до хрестоматийной же песни Гребенщикова: “Ты дерево. Твое место в саду ”.
“Твое место в дровах”, – со злостью подумала Лариса про Ежинского, но сказала другое:
– Так и будем стоять под дождем или делом займемся?
– Займемся! – потер веточками “барбарис”. – Ну-ка, отойди!
И он с грацией вязанки хвороста протиснулся в зазоры оградки. Пошуршал-пощелкал, и через полминуты часть ограды отошла в сторону, открывая ход и Ларисе.
– В темпе давай! – деревянно заорал Ежинский. – В темпе!
И тут Лариса увидела, как гранитный монолит стелы словно теряет свою прочность, незыблемость и монолитность. Растушевывается в темноте, как расплывается рисунок гуашью, если плеснуть на него водой…
Только сейчас Ларисе было не до сравнений. Морфер уцепился за нее колючими ветками и поволок в темноту:
– Скорей! Я тебе не Господь Бог – атомные структуры без учета времени перестраивать! Сейчас эта дрянь опять срастется!
Лариса буквально скатилась за кустом-Ежинским в какую-то канаву. Повернулась назад, провела рукой – пальцы коснулись незыблемого гранита. Без единого зазора и трещинки.
– И что дальше? – поинтересовалась профессиональная отравительница, стараясь приспособить глаза к окружающей ее темноте и жалея, что нет под рукой прибора ночного видения, – Ты бы фонарик взял с собой, что ли, кустарник!
– Обойдемся собственными ресурсами, – подал голос Ежинский и засветил во тьме глазами. Да так ярко, что Лариса увидела: маскировочное обличье кустарника ее подельник сменил на человекоформу, добавив при этом, правда, дополнительную пару рук. Да вот еще глаза светились, как лампочки мощностью ватт по семьдесят пять каждая. В таком свете неплохо просматривались ближайшие “окрестности”: подземный ход был прорыт в довольно сухом суглинке – стены и потолок представляли собой сплошное переплетение корней разной толщины, цвета и формы. Видимо, корни и поддерживали подземный ход в таком почти идеальном состоянии: не давали земле осыпаться или расползаться от дождей и тающего снега.
– Нечего тут пялиться, не музей! Шагай за мной – нервно велел Ежинский.
– Уже… А почему ты голый? Закаляешься?
– Юмористка, oui?
– Non. Просто интересуюсь.
– Одежда очень статична. Наращивать ее – только потеря времени и лишняя головная боль.
– А, понятно. Проще лишнюю пару рук нарастить.
– Конечно. Тем более что они пригодятся.
– Для чего?
Морфер как-то злобно хихикнул:
– Грибы собирать!
Лариса удивилась, но и впрямь через некоторое время ей показалось, что в подземном ходе пахнет грибами. Причем не так, как, допустим, пахнет грибами в осеннем лису, где этот запах смешивается с запахами усталой земли, прелой листвы, гнилых пней и пива, переработанного мочевыми пузырями вездесущих грибников… И не так, как пахнет сковородка жареных лисичек с картошкой. И уж тем более не так, как смердит химическим ароматизатором “грибной” бульонный кубик – домохозяйкина радость и отрава. Нет. Сейчас запах грибов был беспримесным, чистым и таким мощным, что пробуждал в Ларисе генетическую память потенциальных грибников всех времен. Хотя сама она ни разу даже валуя паршивого из лесу не принесла (когда судьба заносила ее в лес). Просто потому, что профессиональным убийцам некогда проводить свой досуг с корзинкой в руках, шастая по ельничкам-березничкам и хищно высматривая всякие грузди-подосиновики. Но сейчас…
Святители, как же они пахнут!
– Слушай, князь, а какие тут растут грибы? – чуть дрогнувшим голосом спросила Лариса, а в голове у нее вертелась ненормальная, совершенно не ко времени и месту мысль: грибов насобираю, для этого можно у куртки капюшон отстегнуть, вернемся – грибы Червонцевой отдам, у нее в номере плита есть и микроволновка. Пиццу сделаем… С грибами… Пожрем как люди… Одним словом, ненормальные мысли. – Что молчишь, Ежинский? Какие грибы растут, спрашиваю?!
– Какие-какие, – рассерженно и ворчливо сказа! кто-то вместо Ежинского. – Белые!
А Ежинский только вздохнул:
– Влипли.
И в свете, исходящем от княжеских очей, Лариса узрела невероятное.
Прямо перед ними из стен, из переплетений корней вылезали грибы. И действительно, были они белые от шляпки до мицелия. Но при этом на обычные белые грибы, которые в лапшу идут или, допустим, на просушку, эти товарищи никак не походили.
– Мы вам не товарищи! – хмуро отреагировав на Ларисину мысль все тот же ворчливый голосок. – А ну стоять-бояться!
– Напрягись, – прошептал Ежинский Ларисе. – Сейчас будет зрелище под названием “Грибной геноцид”.
И он развел в стороны обе пары рук, напоминая плохую копию известной индуистской фигурки.
– Если хоть одна тварь белогрибовская меня шляпкой заденет, – проверещал Ежинский, – я вас… Я вас на салат нашинкую!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78