но вне мастерской, в обществе людей невысокого положения, от которых он привык принимать благоговейное почтение, разговор и манера Поллукса ему казались неприличными, дерзкими и едва выносимыми.
В трактире этот могучий едок и питух, который, поддразнивая императора, приставал к нему, убеждая и его приналечь на еду, чтобы ничего не подарить хозяину, внушал Адриану отвращение.
Когда затем Адриан, расстроенный и тревожимый дурными предзнаменованиями, вернулся без Антиноя на Лохиаду и там его не нашел, то он начал нетерпеливо ходить взад и вперед в зале муз и не поздоровался с ваятелем, который шумно хозяйничал за своей перегородкой.
Последние часы и для Поллукса прошли тоже в высшей степени неприятно.
Когда он, чтобы повидаться с Арсиноей, дошел до самого порога квартиры смотрителя, Керавн загородил ему дорогу и отослал назад с оскорбительными словами.
В зале муз он застал своего хозяина и вступил с ним в горячее пререкание, так как Папий, которому он снова объявил, что уходит от него, стал упрекать его в низкой неблагодарности и с гневом приказал ему тотчас отделить свои собственные инструменты от хозяйских, принести последние к нему и на будущее время держаться вдали как от его дома, так и от работ на Лохиаде.
При этом с обеих сторон были произнесены злые слова, и когда Поллукс после того пошел искать архитектора Понтия, чтобы поговорить с ним о своей будущности, то узнал, что Понтий недавно ушел и придет только на следующее утро.
После короткого раздумья он решил немедленно исполнить приказание Папия и собрать свои собственные инструменты.
Не замечая присутствия императора, он со злобой начал швырять молотки, стеки и резцы то в тот, то в другой сундук и при этом действовал так, как будто желал наказать эти невинные орудия за все неприятности, которые случились с ним самим.
Наконец ему бросился в глаза бюст Бальбиллы, вылепленный Адрианом.
Безобразная карикатура, над которой он вчера смеялся, сегодня возбудила в нем досаду.
Он пристально смотрел с минуту на бюст; кровь в нем закипела, он внезапно схватил с полки какой-то брус и ударил им в карикатуру с такой яростью, что глина разбилась вдребезги и осколки рассыпались далеко по мастерской.
Дикий шум за перегородкой художника заставил императора прервать свою ходьбу и посмотреть, что там творит художник.
Незамеченный, он оказался свидетелем этого разрушения. Он не остановил Поллукса, но брови его сдвинулись от гнева, синяя жила на лбу вздулась, и под его глазами образовались угрожающие складки.
Если бы этот великий мастер в искусстве управлять государством услыхал, что его называют плохим правителем, то это ему было бы легче перенести, чем видеть, как презирают его произведения.
Человек, уверенный в том, что совершил великое, смеется над порицанием; но кто не чувствует подобной уверенности, тот имеет основание бояться осуждения и легко воспламеняется ненавистью к любому, кто произнесет отрицательное суждение.
Адриан дрожал от гнева, и его кулак был сжат, когда он близко подошел к Поллуксу и спросил его сердитым голосом:
– Что это значит?
Ваятель посмотрел на императора и, поднимая брус для нового удара, ответил:
– Я уничтожаю эту рожу, потому что она сердит меня.
– Поди сюда! – вскричал император, сильной рукой схватил за пояс, которым был стянут хитон Поллукса, и потащил изумленного художника к его Урании, выхватил брус из его правой руки, ударом отрубил плечи у едва оконченной статуи и вскричал, передразнивая голос юноши:
– Я уничтожаю эту гадость, потому что она меня сердит!
У художника опустились руки.
Изумленный, раздраженный, он пристально посмотрел на разрушителя своего удачного произведения и закричал в лицо:
– Сумасшедший! Теперь довольно! Еще один удар, и ты познакомишься с моими кулаками!
Адриан холодно и резко засмеялся, бросил брус к ногам Поллукса и сказал:
– Приговор за приговор – это справедливо.
– Справедливо! – вскричал Поллукс вне себя. – Твоя жалкая пачкотня, которую мой косоглазый ученик сделал бы не хуже тебя, и это тело, созданное в торжественную минуту вдохновения! Стыдись! Но еще одно: ты не прикоснешься к моей Урании снова, иначе ты узнаешь…
– Что?
– Что в Александрии щадят седобородых только до тех пор, пока они этого заслуживают.
Адриан скрестил руки на груди, подошел к Поллуксу совсем близко и сказал:
– Осторожней, если жизнь тебе мила!
Поллукс отступил, и вдруг, точно пелена спала с его глаз: он вспомнил мраморную статую императора в Цезареуме в этой же позе. Архитектор Клавдий Венатор был Адриан, а не кто другой.
Молодой художник побледнел; он опустил голову и, поворачиваясь, чтобы уйти, сказал тихим голосом:
– Сильнейший всегда прав. Позволь мне уйти. Я не более как бедный художник, ты же нечто другое. Теперь я знаю, кто ты: ты император.
– Да, я император, – сказал Адриан, скрежеща зубами, – и если ты считаешь себя выше меня как художник, то я покажу тебе, кто из нас двоих воробей и кто орел.
– В твоей власти уничтожить меня, и я хочу…
– Единственный человек, который здесь имеет право хотеть, это я! – вскричал император. – И я хочу, чтобы ты больше не входил в этот дворец и не попадался мне на глаза, пока я здесь. Что сделать с твоей родней – об этом я подумаю. Ни слова больше! Вон, говорю я, и благодари богов, что к поступкам незрелых парней я бываю иногда снисходительнее, чем ты в своем настоящем приговоре. Ты имел дерзость осуждать произведение человека, который выше тебя, хотя знал, что он вылепил его в часы досуга, шутя, в два-три приема. Уходи! Мои рабы совсем разобьют твою статую, потому что она не заслуживает лучшей участи и также потому… как ты выразился? А, знаю – и потому что она меня сердит!
Сухой смех раздался вслед уходившему юноше.
У входной двери он нашел своего хозяина Папия, который слышал все, что произошло между ним и императором.
Войдя к Дориде, Поллукс вскричал:
– О, мать, мать! Какое утро и какой вечер! Счастье не что иное, как порог несчастья.
XI
В то время как Поллукс со своей огорченной матерью дожидался возвращения Эвфориона, а Папий старался втереться в милость императора, делая при этом вид, что он все еще принимает его за архитектора Клавдия Венатора, Элий Вер, которого александрийцы называли поддельным Эротом, претерпел много серьезных испытаний.
В послеполуденное время он побывал у императрицы, чтобы убедить ее посмотреть с ним на веселое движение народа, хотя бы сохраняя инкогнито; но Сабина была не в духе, объявила, что она больна, и уверяла, что шум волнующейся толпы может убить ее. У кого есть такой оживленный рассказчик, как Вер, тому незачем подвергать себя пыли, городским испарениям и реву толпы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147
В трактире этот могучий едок и питух, который, поддразнивая императора, приставал к нему, убеждая и его приналечь на еду, чтобы ничего не подарить хозяину, внушал Адриану отвращение.
Когда затем Адриан, расстроенный и тревожимый дурными предзнаменованиями, вернулся без Антиноя на Лохиаду и там его не нашел, то он начал нетерпеливо ходить взад и вперед в зале муз и не поздоровался с ваятелем, который шумно хозяйничал за своей перегородкой.
Последние часы и для Поллукса прошли тоже в высшей степени неприятно.
Когда он, чтобы повидаться с Арсиноей, дошел до самого порога квартиры смотрителя, Керавн загородил ему дорогу и отослал назад с оскорбительными словами.
В зале муз он застал своего хозяина и вступил с ним в горячее пререкание, так как Папий, которому он снова объявил, что уходит от него, стал упрекать его в низкой неблагодарности и с гневом приказал ему тотчас отделить свои собственные инструменты от хозяйских, принести последние к нему и на будущее время держаться вдали как от его дома, так и от работ на Лохиаде.
При этом с обеих сторон были произнесены злые слова, и когда Поллукс после того пошел искать архитектора Понтия, чтобы поговорить с ним о своей будущности, то узнал, что Понтий недавно ушел и придет только на следующее утро.
После короткого раздумья он решил немедленно исполнить приказание Папия и собрать свои собственные инструменты.
Не замечая присутствия императора, он со злобой начал швырять молотки, стеки и резцы то в тот, то в другой сундук и при этом действовал так, как будто желал наказать эти невинные орудия за все неприятности, которые случились с ним самим.
Наконец ему бросился в глаза бюст Бальбиллы, вылепленный Адрианом.
Безобразная карикатура, над которой он вчера смеялся, сегодня возбудила в нем досаду.
Он пристально смотрел с минуту на бюст; кровь в нем закипела, он внезапно схватил с полки какой-то брус и ударил им в карикатуру с такой яростью, что глина разбилась вдребезги и осколки рассыпались далеко по мастерской.
Дикий шум за перегородкой художника заставил императора прервать свою ходьбу и посмотреть, что там творит художник.
Незамеченный, он оказался свидетелем этого разрушения. Он не остановил Поллукса, но брови его сдвинулись от гнева, синяя жила на лбу вздулась, и под его глазами образовались угрожающие складки.
Если бы этот великий мастер в искусстве управлять государством услыхал, что его называют плохим правителем, то это ему было бы легче перенести, чем видеть, как презирают его произведения.
Человек, уверенный в том, что совершил великое, смеется над порицанием; но кто не чувствует подобной уверенности, тот имеет основание бояться осуждения и легко воспламеняется ненавистью к любому, кто произнесет отрицательное суждение.
Адриан дрожал от гнева, и его кулак был сжат, когда он близко подошел к Поллуксу и спросил его сердитым голосом:
– Что это значит?
Ваятель посмотрел на императора и, поднимая брус для нового удара, ответил:
– Я уничтожаю эту рожу, потому что она сердит меня.
– Поди сюда! – вскричал император, сильной рукой схватил за пояс, которым был стянут хитон Поллукса, и потащил изумленного художника к его Урании, выхватил брус из его правой руки, ударом отрубил плечи у едва оконченной статуи и вскричал, передразнивая голос юноши:
– Я уничтожаю эту гадость, потому что она меня сердит!
У художника опустились руки.
Изумленный, раздраженный, он пристально посмотрел на разрушителя своего удачного произведения и закричал в лицо:
– Сумасшедший! Теперь довольно! Еще один удар, и ты познакомишься с моими кулаками!
Адриан холодно и резко засмеялся, бросил брус к ногам Поллукса и сказал:
– Приговор за приговор – это справедливо.
– Справедливо! – вскричал Поллукс вне себя. – Твоя жалкая пачкотня, которую мой косоглазый ученик сделал бы не хуже тебя, и это тело, созданное в торжественную минуту вдохновения! Стыдись! Но еще одно: ты не прикоснешься к моей Урании снова, иначе ты узнаешь…
– Что?
– Что в Александрии щадят седобородых только до тех пор, пока они этого заслуживают.
Адриан скрестил руки на груди, подошел к Поллуксу совсем близко и сказал:
– Осторожней, если жизнь тебе мила!
Поллукс отступил, и вдруг, точно пелена спала с его глаз: он вспомнил мраморную статую императора в Цезареуме в этой же позе. Архитектор Клавдий Венатор был Адриан, а не кто другой.
Молодой художник побледнел; он опустил голову и, поворачиваясь, чтобы уйти, сказал тихим голосом:
– Сильнейший всегда прав. Позволь мне уйти. Я не более как бедный художник, ты же нечто другое. Теперь я знаю, кто ты: ты император.
– Да, я император, – сказал Адриан, скрежеща зубами, – и если ты считаешь себя выше меня как художник, то я покажу тебе, кто из нас двоих воробей и кто орел.
– В твоей власти уничтожить меня, и я хочу…
– Единственный человек, который здесь имеет право хотеть, это я! – вскричал император. – И я хочу, чтобы ты больше не входил в этот дворец и не попадался мне на глаза, пока я здесь. Что сделать с твоей родней – об этом я подумаю. Ни слова больше! Вон, говорю я, и благодари богов, что к поступкам незрелых парней я бываю иногда снисходительнее, чем ты в своем настоящем приговоре. Ты имел дерзость осуждать произведение человека, который выше тебя, хотя знал, что он вылепил его в часы досуга, шутя, в два-три приема. Уходи! Мои рабы совсем разобьют твою статую, потому что она не заслуживает лучшей участи и также потому… как ты выразился? А, знаю – и потому что она меня сердит!
Сухой смех раздался вслед уходившему юноше.
У входной двери он нашел своего хозяина Папия, который слышал все, что произошло между ним и императором.
Войдя к Дориде, Поллукс вскричал:
– О, мать, мать! Какое утро и какой вечер! Счастье не что иное, как порог несчастья.
XI
В то время как Поллукс со своей огорченной матерью дожидался возвращения Эвфориона, а Папий старался втереться в милость императора, делая при этом вид, что он все еще принимает его за архитектора Клавдия Венатора, Элий Вер, которого александрийцы называли поддельным Эротом, претерпел много серьезных испытаний.
В послеполуденное время он побывал у императрицы, чтобы убедить ее посмотреть с ним на веселое движение народа, хотя бы сохраняя инкогнито; но Сабина была не в духе, объявила, что она больна, и уверяла, что шум волнующейся толпы может убить ее. У кого есть такой оживленный рассказчик, как Вер, тому незачем подвергать себя пыли, городским испарениям и реву толпы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147