Не помня себя от радости, Арсиноя явилась в дом кораблестроителя, а оттуда в театр и по пути в первый раз испытала, что страх и радость могут одновременно гнездиться в девичьем сердце и что они нисколько не мешают друг другу.
Страх и ожидание до того овладели ею, что она не видела и не слышала, что происходило вокруг нее. Только раз услыхала она, как какой-то молодой человек в венке, проходя мимо об руку с другим, весело прокричал ей вслед: «Да здравствует красота!»
После этого она все время сидела, опустив глаза на розы, которые ей подарила Дорида.
Эти цветы напоминали ей о сыне ласковой старухи, и она спрашивала себя – не видел ли ее Поллукс в ее новом наряде.
Это было бы ей очень приятно, и ничего невозможного тут не было, так как Поллукс часто навещал своих родителей с тех пор, как работал на Лохиаде.
Может быть, он сам сорвал для нее эти розы и не осмелился предложить их ей только из-за ее отца.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ
I
Молодого ваятеля не было в домике привратника, когда проходила Арсиноя. Он думал о ней довольно часто с тех пор, как они вновь встретились перед бюстом ее матери; но как раз в тот день его время и помыслы были заняты другой девушкой.
Около полудня Бальбилла отправилась на Лохиаду в сопровождении почтенной Клавдии, бедной вдовы сенатора, которая уже много лет состояла при богатой сироте, потерявшей мать и отца, в качестве компаньонки.
В Риме эта матрона заведовала домашним хозяйством Бальбиллы, и можно сказать, с таким же умением, как и удовольствием. Однако же она не совсем была довольна своей участью, так как страсть ее питомицы к путешествиям часто заставляла ее покидать столицу, а на ее взгляд, за исключением Рима, не существовало места, где бы стоило жить.
Купаться в Байях, да иногда, во избежание январских и февральских холодов, удаляться на Лигурийский берег, чтобы провести там часть зимы, – это она допускала, так как была уверена, что хотя и не найдет там Рим, но все-таки встретит римлян. Но Клавдия оказала решительное сопротивление желанию Бальбиллы отправиться на зыбком морском судне в жаркую Африку, которая представлялась ей чем-то вроде раскаленной печи. Однако же в конце концов она была вынуждена примириться с этой перспективой: императрица так настойчиво высказала свое желание взять с собою Бальбиллу на Нил, что возражения казались бы неповиновением. Притом в глубине души она должна была признаться самой себе, что ее гордая и своенравная приемная дочка (так она любила называть Бальбиллу) поставила бы на своем и без вмешательства Сабины.
Бальбилла явилась во дворец, чтобы служить Поллуксу моделью для бюста.
Когда Селена проходила мимо перегородки, скрывавшей от ее глаз товарища ее детских игр и его работу, достойная матрона задремала на ложе, а ваятель с жаром старался доказать знатной девушке, что высота ее прически чрезмерна и своей массивностью вредит впечатлению, производимому изящными чертами ее лица.
Он убеждал ее вспомнить о том, что великие афинские мастера в цветущие дни пластического искусства советовали прелестным женщинам делать самые простые прически, и вызывался собственноручно привести ее волосы в такой вид, чтобы прическа была ей к лицу, если она завтра опять придет к нему, прежде чем ее служанка завьет ей первый локончик. Сегодня же, говорил он, эти милые кудряшки снова встанут на свои места, как отогнутый шпенек фибулы.
Бальбилла возражала ему с оживленной веселостью, отказывалась от его услуг и отстаивала свою прическу требованиями моды.
– Но эта мода некрасивая, чудовищная, кричащая! – воскликнул Поллукс. – Суетные римлянки выдумали ее в часы праздности не для красоты, а для того, чтобы она бросалась в глаза.
– Поражать своею внешностью мне противно, – отвечала Бальбилла. – Как бы ни была странной мода сама по себе, но именно тогда, когда мы следуем ей, мы делаем себя менее заметными, чем в том случае, когда вопреки ей нарочно одеваемся гораздо проще, скромнее, словом, иначе, чем она требует. Кого считаешь ты более суетными: по моде ли одетых молодых патрициев на Канопской улице или же кинических философов с растрепанными волосами, с нарочно разорванным войлоком на плечах и грубой дубиной в грязной руке?
– Последних, – отвечал Поллукс. – Но они грешат против законов красоты, на сторону которых я желал бы склонить тебя и которые переживут всякие требования моды настолько же несомненно, как «Илиада» Гомера переживет завывания уличного певца об убийстве, взволновавшем вчера наш город. Был ли я первым скульптором, который попытался изваять твое изображение?
– Нет, – засмеялась Бальбилла, – уже пятеро римских художников пробовали свои силы над этой головой.
– Удался ли хоть один из сделанных ими бюстов настолько, что ты осталась довольна им?
– Лучший из них показался мне никуда не годным.
– Значит, твое прекрасное лицо перейдет к потомству в пятикратном искажении?
– О нет, я разбила все эти бюсты.
– Это пошло им на пользу! – с жаром вскричал Поллукс. Затем он повернулся к своему будущему произведению и сказал: – Бедная глина, если прекрасная дама, сходство с которой я намерен сообщить тебе, не пожертвует хаосом своих кудрей, то, конечно, с тобой произойдет то же, что случилось с твоими пятью предшественниками.
При этом предсказании матрона проснулась и спросила:
– Вы говорите о разбитых бюстах Бальбиллы?
– Да, – сказала поэтесса.
– Может быть, и этот последует за ними, – вздохнула Клавдия. – Знаешь ли ты, – продолжала она, обращаясь к Поллуксу, – что предстоит ему в таком случае?
– Ну?
– Эта девушка разумеет кое-что в твоем искусстве.
– Я научилась лепить кое-как у Аристея, – прервала ее Бальбилла.
– Ага, потому что это введено в моду императором, и в Риме кажется странным, если кто-нибудь не занимается ваянием.
– Может быть.
– И по изготовлении каждого бюста, – продолжала матрона, – она пыталась собственноручно изменить то, что ей в особенности не нравилось.
– Я только пролагала путь для работы рабов, – прервала Бальбилла свою спутницу. – Впрочем, мои люди мало-помалу достигли известного навыка в разбивании.
– Значит, моему будущему произведению предстоит, по крайней мере, быстрый конец, – вздохнул Поллукс. – Конечно, все рождающееся является в мир со своим смертным приговором.
– А для тебя была бы прискорбна быстрая кончина твоего произведения?
– Да, если я найду его удавшимся; нет, если найду его плохим.
– Кто сохраняет плохой бюст, – сказала Бальбилла, – тот сам заботится о том, чтобы сохранить о себе в потомстве незаслуженную дурную молву.
– Конечно. Но откуда у тебя берется мужество в шестой раз подвергаться подобной клевете, которую так трудно уничтожить?
– Я черпаю его в том, что могу велеть уничтожить что мне угодно, – засмеялась избалованная девушка.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147