Может, и надо было их слегка начесать и лаком покрыть. Накручиваю челку на бигудинку и подметаю пол в «моей» комнате. Звонка в квартиру не было, но я слышу, как кто-то входит. Я оборачиваюсь с метлой в руках, с бигудинкой на лбу. Саша… Он чем-то похож на Гарика. Хватает меня за руки и начинает трясти.
– Где ты была, а? Где?
Чужой какой голос у него!
– Что я сделала такого? Что ты меня трясешь? Где я была?
– Вот именно – где?
Я его так ждала, а он…
– На «Алых парусах» я была. Я ждала, ждала твоего звонка…
– Недолго ты ждала!
– Мне теперь и из дома нельзя выйти, да? Я была с Ольгой, с какими-то мальчишками. Я была на проводах белых ночей. Я, может, с детством прощалась!
– Тебя видели ночью! В компании пьяных уродов. Пьющую из горлышка. Пьяную!
– Неправда. Там все пили из горлышка. Они не уроды – молодые мальчишки. И я не была пьяная. Мы просто гуляли!
Я готова разрыдаться от обиды. Он садится на диван, закуривает. Все так же сигаретку держит – между указательным и большим. Может, он в тюрьме сидел? В кино все уголовники так сигаретку держат. Что я оправдываюсь перед ним?
– Что ты, свихнулся? Я же не скрываю, где я была!
Бросаю дурацкую метлу и сдергиваю бигудинку.
– Я подстриглась, а ты…
Он уже улыбается, но грустно.
– А как же хвостик?
Господи, хвостик ему жалко! Я подхожу и сажусь ему на колени. Он целует меня, треплет волосы. Командир. Конечно, ему захотелось покомандовать мной. Но это хорошо. Это значит, он меня своей считает. И я хочу быть его, нужной ему.
11
У Мамонтова любимая женщина забрала надежду на нужность – не нужен он ей. Виктор завербовался в экспедицию, в тайгу. Через месяц уезжает. Сашка странно поглядывает на меня, когда Витька про экспедицию говорит. А Мамонтов все поет песни про любимых и преданных женщин и про друга, который уехал в Магадан – «снимите шляпу, снимите шляпу», – потому что друг уехал просто так, сам.
Мы идем с Александром по улице, и мне кажется, что мы парим в воздухе. Не высоко, а слегка как бы оторвавшись от асфальта. И все на нас смотрят.
Он… Ах, он красивый, и он похож на воина. Каждая мышца – кулак. Лицо его недвижимо. Он поворачивает его направо – улыбка, улыбка мальчишки. Воин с улыбкой мальчишки. Он видит ее. Она… Она покачивается на тонких ножках, и на правой коленке ссадина – она очень любит движение. И ножки, все ножки – мельком полоска юбочки, как качели на бедрышках… И голова в треугольной косынке – красное, синее, белое, и синие якоря. И рот полуоткрытый, и глаза распахнутые в восторге, неверии, что все это с ней…
Со мной! С нами. Счастье – затасканное словечко. Но не у нас! Оно блестит на наших рожах, в наших глазах, на моем обкусанном ногте, лежащем на плече его. Я и Александр – это очень красиво.
* * *
Один из тех утренников, когда я просыпаюсь дома. Карр-карр – телефон в коридоре.
– Приез-зжжай… Немеддл-ленно. Бери такси и приезжай!
Ничего себе! С утра уже напился. Сашка в последнее время часто напивается. Становится агрессивный, никому не доверяет. Конечно, я еду. К Мамонтову в квартиру.
Я уже как к себе домой иду. Да вот и ждут меня – дверь открыта. Я вхожу и чувствую: что-то не то. Тихо уж слишком. Всхлип или «ой» доносится с кухни. Выбегает Мамонтов, рука у рта.
– Витя, ты что, уже пьяный?
– С твоим мужиком можно пить да пить – только он отрезвит тебя. Рехнулся он, по-моему. Ну мне-то… я сваливаю скоро.
У Виктора кровь на запястье. Я вхожу на кухню. Сашка стоит и пьет водку из бутылки. Я подхожу к нему, и он обнимает меня. Нет, не обнимает, а хватает, грубо.
– Ну что, шалава, ты меня любишь?
Мне чуточку страшновато.
– Да. Я тебя люблю… А что вы тут делали?
Он ухмыляется, отпускает меня и покачивается.
– Боишься? Значит, не любишь… А вот мы сейчас проверим, как ты меня любишь.
Он берет со стола ножик. Они вены, что ли, друг другу режут?
– Слабо тебе кровью поклясться?
– Саша, ты меня разыгрываешь, да? Ты пьяный.
– А-а, вот и струсила. Слабо'… слабо…
– Да ничего мне не слабо! Что, ты хочешь кровь мою на вкус попробовать?
Мне уже совсем не страшно. Пожалуйста, я порежусь. Он вдруг режет себе руку. Кисть. Улыбается и подносит руку мне к губам.
– На, попробуй.
Я облизываю его рану. Смотрю на него глазами, а сама кровь его сосу.
– Ну вот, а теперь тебе, моя маленькая девочка. Дай свою ручку тоненькую… вот так…
Он крепко держит мою левую руку и быстро делает порез. Больно одно мгновение. Сашка, закрыв глаза, подносит мою руку к губам и лижет мою ранку. Кровь не останавливается. Он зовет Виктора, просит принести бинт. Боже мой, взрослые мужики… И я, я тоже участие принимаю.
– Ну вот, теперь мы навеки связаны кровью… Смотри, – предупреждает он меня. Проверяет. Да я на что угодно с ним готова! А он вот только по пьянке мне предлагает бежать с ним. Я бы сию минуту убежала. Куда только? И как? У меня и паспорта-то нет.
– Саня, ты совсем разум потерял. И это все из-за тебя, Наташка.
Пьем теплую водку. Из-за нее Сашка и Мамонтова приплел к этой истории. Идем в комнату, Виктор включает музыку. Битлы. «Донт лет ми даун». Я все никак не могла эту фразу перевести, потом сообразила: «Не подведи меня». Сашка, я тебя не подведу, а ты? Сашка плохо соображает сейчас. Глаза мутные. Руку мою забинтованную берет и по лицу своему ею водит. И сжимает сильно. И больно. Он кладет ее себе на грудь, глаза закрывает. И тихо так. Только музыка: «Донт лет ми даун».
12
Мне пятнадцать лет. Мать даже не поздравила. Александр устроил мне день рождения. «За мою маленькую девочку!» – был его тост. Ничего себе маленькая – я была выше всех баб, собравшихся отмечать мой день рождения. Они были лет на десять старше меня. О моем возрасте не говорилось. Сашка был такой веселый, радостный, будто это его день рождения. Мы убежали на темную кухню от праздничного, шумного стола. Шептались, целовались. И он все уговаривал меня убежать на Канарские острова. Мы убежали. Не на острова, а на Неву. Катались на ночном пароходике. И Сашка все про острова рассказывал… Я не могу даже на самолете полететь – паспорт нужен. Проверяют. Раньше не проверяли, но какие-то мудилы решили самолет угнать. Ни хуя, конечно, не вышло. Их посадили. Но зато теперь изволь предъявлять документики при посадке и даже при покупке билета. Да и кто бы нас пустил на острова? Люди в Болгарию не могут добиться разрешения…
Мы разбудили Мамонтова, согнали его с кровати… и оказались такими усталыми, что даже на любовь сил не было. Я уже проваливалась в сон, а Сашка вдруг засмеялся.
– Четырнадцатого июля Бастилию разнесли. С тобой все ясно. Разрушительница. Революция ты моя…
За все надо платить. За удовольствие особенно. Я плачу за него в детской комнате милиции. Не ожидала я от матери такого – собственную дочь в ментовскую отправить.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51