Люсьен прекрасно помнил, как каждую неделю приходил сюда вместе с матерью. Она всегда сама ухаживала за могилами и сама возлагала букеты свежих цветов на каждое из трех десятков надгробий, а потом брала за руку своего сына и склоняла голову в молитве. Мойна считала все это пустой тратой времени — мол, глупо рассчитывать, что от этого будет какая-то польза.
Люсьен склонялся к тому, что Мойна права: ведь он видел, что цветы за неделю увядали и никто не приходил сюда, чтобы полюбоваться ими. Однако он ни за что не признался бы в этом своей матери, которая находила в этом ритуале какое-то успокоение.
Так или иначе, но когда Люсьену было двенадцать лет и издох его любимый спаниель Хироу, мальчик, рыдая, ночью пробрался на кладбище. Сердце его разрывалось от горя. В большой холщовой сумке он притащил труп своего друга, похоронил его здесь и даже прочел молитву, хотя ни разу не приносил цветы на маленькую неприметную могилку.
Он как бы нашел некий компромисс.
Люсьен глубоко вздохнул. Преодолевая боль, он опустился на колени в ледяное месиво и положил на надгробие букетик из веток остролиста, чьи алые ягоды на снегу напоминали ему капли крови. Осенив себя крестным знамением, он размеренно принялся читать одну из тех молитв, которые выучил когда-то, молясь вместе с матерью.
Затем он внимательно всмотрелся в выбитую в перекладине креста надпись:
ПАМЕЛА КИНГСЛИ ТРЕМЭЙН
1770 — 1810
Возлюбленной матери от Люсьена
И никакого упоминания об Эдмунде Тремэйне, возлюбленном супруге усопшей.
Будь проклят этот человек!
Догадался ли Эдмунд хотя бы пригласить священника, когда умирала его жена? Отпущено ли ему было на то время? Люсьен не знал ни одной подробности о смерти своей матери. Он знал лишь ту ложь, которая должна была объяснить ему ее смерть.
Прочел ли священник молитву над ее телом, прежде чем оно стало пищей для могильных червей? Люсьен поднял взор на другой конец кладбища, где одиноко возвышался увенчанный крестом шпиль католического собора. Он знал, что уже очень давно там не было своего священника. Как же должна была страдать его мать, не имея возможности посещать мессу чаще раза в месяц, все остальное время оставаясь отлученной от Святого Причастия. Неужели Эдмунд допустил, чтобы она умерла без исповеди, без прощения?
— Моя мать была святой, — сквозь стиснутые зубы пробормотал Люсьен, обратив взор к мрачным небесам. — На ее душе нет греха. Его просто не могло быть. — Он понурился, упершись подбородком в грудь. — Боже всемогущий, пожалуйста, скажи, что его не могло быть.
И вот тогда, впервые с того часа, как он вернулся домой — он дал клятву, что в последний раз, — Люсьен Кингсли Тремэйн заплакал.
— Доживи я хоть до ста лет, мне не испытать боли сильнее этой.
Кэт почти бежала словно наперегонки с жестокими порывами ветра, набросившимися на нее, как только она вышла из-под прикрытия деревьев на открытое место.
— Мало деторождения, так Господу угодно было заставить нас расплачиваться за Евины грехи еще и этим. Мои груди налились так, что вот-вот взорвутся. Черт бы побрал эту суку Тремэйн!
Вот уже три дня, как Кэт отстранили от кормления. Нодди с криком цеплялся за нее, безнадежно пытаясь добраться до сосков, скрытых целыми ярдами бинта: Мойна туго забинтовала ей грудь чтобы прекратилось выделение молока. Она и слышать не желала о постепенном отлучении от груди, что было бы гораздо легче и младенцу и кормилице.
И потому они оба расплачивались сполна. Три долгих дня и три еще более долгих ночи Кэт металась по комнате, гадая, что скорее прикончит ее: боль в груди или дикая жажда, ибо Мойна еще и ограничила питье до одной чашки в день, утверждая, что от этого быстрее пропадет молоко.
В конце концов, не в силах терпеть, Кэт накинула плащ и опрометью выскочила из дому, подальше от воплей Нодди.
Мойна клялась и божилась, что пришло самое время отлучать Нодди от груди, однако Кэт не понимала, за что младенец лишен единственной вещи, приносившей ему радость и облегчение. Однако как бы ни была Кэт сердита на хозяев Тремэйн-Корта, она ни на минуту не забывала, что Эдмунд Тремэйн всей душой любит своего сына.
Как и сама Кэт. Поначалу, оказавшись в Тремэйн-Корте, она отнеслась к Нодди лишь как к способу заработать на хлеб, до тех пор пока она достаточно оправится после рождения собственного ребенка, чтобы искать себе другую работу.
Она никак не рассчитывала, что в ней проснутся какие-то чувства к маленькому мастеру Тремэйну. Она горько оплакивала смерть собственного ребенка, однако краткое материнство разбудило в ее душе струны, о существовании которых Кэт и не догадывалась. И уже через несколько мгновений после того, как Нодди жадно припал к ее соскам, а его маленькая головка покоилась у нее на локте, Кэт глубоко и преданно полюбила его.
Запрет Мойны причинял ей ужасные муки, и никакими доводами рассудка их нельзя было облегчить.
Эдмунд заверил ее, что она может остаться в качестве няньки, чтобы помогать Мэри, горничной, но Кэт не поверила этому. Она заметила выражение глаз Мелани, когда та заявила, что Нодди надо немедленно отнять от груди. Это произошло на следующее утро после того, как Люсьен ночью покинул дом.
Мелани ненавидела ее, и Кэт никак не могла понять почему. Да, собственно говоря, ей не очень-то и хотелось копаться в извращенной психике этой особы.
Прекрасная хозяйка Тремэйн-Корта уже сделала первый шаг к тому, чтобы выдворить Кэт из дома, и она понимала, что ей остается жить здесь не более недели.
Эдмунд Тремэйн был совершенно бесхарактерным человеком, и Кэт могла скорее поверить в то, что луна свалится с неба в Пролив, нежели что Тремэйн-Кортом будет управлять мужчина. Хотя так было не всегда. Несмотря на то, что Кэт не общалась с остальными слугами, обедала она вместе с ними и невольно прислушивалась временами к их болтовне. Хотя все они были новичками в Тремэйн-Корте, но их набирали из соседних деревень, и до них доходили многие слухи.
Когда-то Эдмунд был строгим, но справедливым и щедрым хозяином. Однако все переменилось с тех пор, как Люсьен ушел на войну, а его жена умерла. Он поразил всех соседей, женившись на невесте своего сына, едва успев похоронить покойную жену. Нодди родился всего лишь через восемь месяцев после свадьбы, что служило предметом бесконечных сплетен среди горничных. Кэт слышала также и то, что после рождения ребенка Тремэйны ни разу не разделили супружескую постель.
— Если бы ему и пришло в голову постучаться к ней в спальню, вряд ли он нашел бы ее там, — бормотала Кэт, борясь с ветром. — Или, скорее всего, нашел бы ее не одну. Но про это предпочитают помалкивать даже горничные. Только я могу говорить вслух, да и то среди поля, где меня никто не услышит.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107