Он закрыл ее собой от холодного ветра, и теплые лучи солнца тут же согрели ее.
Гусиная кожа сошла, и Мелани сделала сразу три открытия: во-первых, она испытала необычное, эротическое удовольствие от прикосновения лучей солнца к обнаженной коже; во-вторых, это ощущение было особенно сильным в столь интимной части ее тела; и, в-третьих, было что-то страшно возбуждающее в том, что тело ее так распутно, хотя и без ее вины, открыто глазам Люка.
Мелани отвернулась, мысленно желая, чтобы Люк как можно быстрее отправился исполнять работу, которую сам на себя взвалил. Но она так и не смогла прогнать ощущение, что тело ее испытывает колоссальное удовольствие от взгляда Люка.
Наконец она собралась опустить свитер, но Люк вдруг обхватил пальцами ее запястья.
Мелани инстинктивно посмотрела вниз и тут же покраснела, увидев свою грудь — белую, с тонкими синими прожилками и красными, разбухшими, напрягшимися сосками.
— Люк… — начала было она, но он, словно прочитав ее мысли, склонил голову и медленно, очень медленно заскользил губами по шелковистой коже меж двух холмиков, все выше и выше по мягкому изгибу, пока не достиг чувствительного венчика.
Он отпустил ее запястья, и она обхватила его голову.
Сердце ее бешено колотилось, дыхание стало прерывистым, неровным. С каждым вздохом усиливалось головокружение, а с ним и неспособность противостоять затопившим ее чувствам.
Когда Люк приблизился к напряженному пику ее груди, она застонала от сладкой муки и сжала его плечи. Она понимала, что ведет себя развратно, что шокирует его, но ничего не могла с собой поделать.
Трудно сказать, что бы между ними тогда произошло, не раздайся звук низко летящего самолета. Единственное, в чем Мелани была уверена, так это в том, что, если бы Люк захотел, он мог бы уложить ее на сырую жесткую землю, а тело ее было бы страшно этому радо, хотя он стал бы ее первым мужчиной.
Но больше всего ее поразило не то, что она отдалась желанию даже с большей готовностью, чем Люк — он первым услышал самолет, — а то, что она сама его к этому подталкивала и скрыто молила, посылая ему тысячу женских сигналов, о существовании которых до того момента даже и не подозревала.
— Опыление полей, — заметил Люк, когда она с трудом натянула на себя свитер. — Может, это и к лучшему, — добавил он и, внимательно посмотрев Мелани в глаза, мягко сказал:
— Я не знаю, что в тебе такого, от чего я забываю обо всем на свете. Но мне кажется, я начинаю понимать…
Он оборвал себя на полуслове, улыбка вдруг потухла, и его глаза стали холодными и пустыми. Мелани содрогнулась, чувствуя себя отверженной и презренной, словно он воздвиг между ними стену.
— Пойдем в дом. Тебе холодно.
Голос у него был неестественный, почти враждебный. Почему? Из-за того, что она так себя повела? Может, его неприятно поразило ее распутство?
Мелани понуро брела к дому, уже с трудом верилось, что всего пять минут назад он обнимал ее и целовал…
Она опять содрогнулась.
Все это против того, во что она верит, и того, как до сих пор жила. Но стоит Люку притронуться к ней, поцеловать и обнять, как всякая логика и здравый смысл покидают ее, и она превращается в совершенно незнакомую себе женщину.
Они поднимались по лестнице. На маленькой площадке Люк остановился, посмотрел в окно на сад и спросил:
— И что ты собираешься со всем этим делать в конечном итоге? Будешь ждать, когда цены подскочат до максимума из-за новой дороги, и продашь?
В словах его была какая-то скрытая ирония и даже горечь. Мелани помрачнела.
Ей так много надо было ему сказать… Но она никак не могла заставить себя это сделать. Она боялась насмешек и колкостей. Она понимала, что даже Луиза посчитала бы ее сумасшедшей, а может, и просто дурой, узнай о ее намерении отказаться от наследства. Только тот, кто выстрадал столько, сколько выстрадала она, только тот, кто пережил то, что пережила она, поймет ее потребность передать обиженным судьбой детям подарок, свалившийся с небес.
А с нее самой хватит уже и того, что она здесь поживет, хоть ненадолго сменит обстановку, пообщается с природой. Все это время она ощущала себя так, словно сняла этот дом, словно ей поручили заботиться о нем ради несчастных детей, и она чувствовала себя обязанной перед ними продать коттедж и землю как можно дороже.
Она и сама не понимала, почему не может объяснить всего этого Люку; ей было проще смириться с едва заметным осуждением в его глазах, и пусть он думает, что она хитрюга и что на уме у нее одни лишь деньги.
— Мне не хочется продавать его. Мне нравится здесь, но…
— Но что? — настаивал Люк.
Мелани посмотрела на него снизу вверх. Она почти физически ощущала его напряженное ожидание. Он внимательно следил за выражением ее лица, словно ответ был чрезвычайно для него важен.
Он детектив, подумала Мелани. Задавать вопросы — важная часть его работы.
Может, именно поэтому за его вопросами ей слышалось почти раздражение?
Но она все равно не могла заставить себя ответить… не могла объяснить… Она с такой готовностью обнажила перед ним свое тело, а теперь надо обнажить еще и душу?
Ее передернуло, и она отвернулась.
— Я должна его продать.
Ей оставалось только надеяться, что Люк больше не будет задавать таких вопросов.
— Ну, что скажешь? Мы почти закончили.
— Мы? — Мелани улыбнулась и посмотрела на Люка. — Это все ты. Не знаю, как и благодарить. Просто чудесно! Я даже не представляла, как будет красиво.
Благодарный блеск ее глаз, восхищенный жест, неприкрытая радость выдавали настоящее восхищение и удивление происшедшими переменами.
Когда Люк объяснил ей, что намеревается сделать, она с трудом себе это представила. Но теперь, когда комната была отделана" или почти отделана, ей оставалось только подивиться скудости своего собственного воображения и декораторским способностям Люка.
Не увидь она все это собственными глазами, и не поверила бы, что можно так изменить комнату.
Красивые обои в цветочек, купленные в местном магазине, спускались от самого потолка до только что установленных и выкрашенных в белое деревянных панелей. Под ними Люк наклеил однотонные обои персикового цвета. Так что теперь комната не только выглядела чистой и свежей, но в ней появилось и какое-то деревенское очарование. Мелани так и подмывало попросить его помочь ей оклеить и другие комнаты. И не только оклеить.
Затея с продажей дома нравилась ей все меньше и меньше.
Люк заметил, что она медленно скользит пальцами по стене, словно грустя и сожалея, словно…
— Тебе здесь нужен ковер.
— Ковер?
Слова Люка вернули ее к действительности, и она отогнала от себя мечты об истинно женской спальне — с тщательно подобранной мебелью, с мягким стеганым покрывалом в тон обоям и занавескам на окнах, с красивым бра у кровати и с ковром, о котором только что сказал Люк.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31
Гусиная кожа сошла, и Мелани сделала сразу три открытия: во-первых, она испытала необычное, эротическое удовольствие от прикосновения лучей солнца к обнаженной коже; во-вторых, это ощущение было особенно сильным в столь интимной части ее тела; и, в-третьих, было что-то страшно возбуждающее в том, что тело ее так распутно, хотя и без ее вины, открыто глазам Люка.
Мелани отвернулась, мысленно желая, чтобы Люк как можно быстрее отправился исполнять работу, которую сам на себя взвалил. Но она так и не смогла прогнать ощущение, что тело ее испытывает колоссальное удовольствие от взгляда Люка.
Наконец она собралась опустить свитер, но Люк вдруг обхватил пальцами ее запястья.
Мелани инстинктивно посмотрела вниз и тут же покраснела, увидев свою грудь — белую, с тонкими синими прожилками и красными, разбухшими, напрягшимися сосками.
— Люк… — начала было она, но он, словно прочитав ее мысли, склонил голову и медленно, очень медленно заскользил губами по шелковистой коже меж двух холмиков, все выше и выше по мягкому изгибу, пока не достиг чувствительного венчика.
Он отпустил ее запястья, и она обхватила его голову.
Сердце ее бешено колотилось, дыхание стало прерывистым, неровным. С каждым вздохом усиливалось головокружение, а с ним и неспособность противостоять затопившим ее чувствам.
Когда Люк приблизился к напряженному пику ее груди, она застонала от сладкой муки и сжала его плечи. Она понимала, что ведет себя развратно, что шокирует его, но ничего не могла с собой поделать.
Трудно сказать, что бы между ними тогда произошло, не раздайся звук низко летящего самолета. Единственное, в чем Мелани была уверена, так это в том, что, если бы Люк захотел, он мог бы уложить ее на сырую жесткую землю, а тело ее было бы страшно этому радо, хотя он стал бы ее первым мужчиной.
Но больше всего ее поразило не то, что она отдалась желанию даже с большей готовностью, чем Люк — он первым услышал самолет, — а то, что она сама его к этому подталкивала и скрыто молила, посылая ему тысячу женских сигналов, о существовании которых до того момента даже и не подозревала.
— Опыление полей, — заметил Люк, когда она с трудом натянула на себя свитер. — Может, это и к лучшему, — добавил он и, внимательно посмотрев Мелани в глаза, мягко сказал:
— Я не знаю, что в тебе такого, от чего я забываю обо всем на свете. Но мне кажется, я начинаю понимать…
Он оборвал себя на полуслове, улыбка вдруг потухла, и его глаза стали холодными и пустыми. Мелани содрогнулась, чувствуя себя отверженной и презренной, словно он воздвиг между ними стену.
— Пойдем в дом. Тебе холодно.
Голос у него был неестественный, почти враждебный. Почему? Из-за того, что она так себя повела? Может, его неприятно поразило ее распутство?
Мелани понуро брела к дому, уже с трудом верилось, что всего пять минут назад он обнимал ее и целовал…
Она опять содрогнулась.
Все это против того, во что она верит, и того, как до сих пор жила. Но стоит Люку притронуться к ней, поцеловать и обнять, как всякая логика и здравый смысл покидают ее, и она превращается в совершенно незнакомую себе женщину.
Они поднимались по лестнице. На маленькой площадке Люк остановился, посмотрел в окно на сад и спросил:
— И что ты собираешься со всем этим делать в конечном итоге? Будешь ждать, когда цены подскочат до максимума из-за новой дороги, и продашь?
В словах его была какая-то скрытая ирония и даже горечь. Мелани помрачнела.
Ей так много надо было ему сказать… Но она никак не могла заставить себя это сделать. Она боялась насмешек и колкостей. Она понимала, что даже Луиза посчитала бы ее сумасшедшей, а может, и просто дурой, узнай о ее намерении отказаться от наследства. Только тот, кто выстрадал столько, сколько выстрадала она, только тот, кто пережил то, что пережила она, поймет ее потребность передать обиженным судьбой детям подарок, свалившийся с небес.
А с нее самой хватит уже и того, что она здесь поживет, хоть ненадолго сменит обстановку, пообщается с природой. Все это время она ощущала себя так, словно сняла этот дом, словно ей поручили заботиться о нем ради несчастных детей, и она чувствовала себя обязанной перед ними продать коттедж и землю как можно дороже.
Она и сама не понимала, почему не может объяснить всего этого Люку; ей было проще смириться с едва заметным осуждением в его глазах, и пусть он думает, что она хитрюга и что на уме у нее одни лишь деньги.
— Мне не хочется продавать его. Мне нравится здесь, но…
— Но что? — настаивал Люк.
Мелани посмотрела на него снизу вверх. Она почти физически ощущала его напряженное ожидание. Он внимательно следил за выражением ее лица, словно ответ был чрезвычайно для него важен.
Он детектив, подумала Мелани. Задавать вопросы — важная часть его работы.
Может, именно поэтому за его вопросами ей слышалось почти раздражение?
Но она все равно не могла заставить себя ответить… не могла объяснить… Она с такой готовностью обнажила перед ним свое тело, а теперь надо обнажить еще и душу?
Ее передернуло, и она отвернулась.
— Я должна его продать.
Ей оставалось только надеяться, что Люк больше не будет задавать таких вопросов.
— Ну, что скажешь? Мы почти закончили.
— Мы? — Мелани улыбнулась и посмотрела на Люка. — Это все ты. Не знаю, как и благодарить. Просто чудесно! Я даже не представляла, как будет красиво.
Благодарный блеск ее глаз, восхищенный жест, неприкрытая радость выдавали настоящее восхищение и удивление происшедшими переменами.
Когда Люк объяснил ей, что намеревается сделать, она с трудом себе это представила. Но теперь, когда комната была отделана" или почти отделана, ей оставалось только подивиться скудости своего собственного воображения и декораторским способностям Люка.
Не увидь она все это собственными глазами, и не поверила бы, что можно так изменить комнату.
Красивые обои в цветочек, купленные в местном магазине, спускались от самого потолка до только что установленных и выкрашенных в белое деревянных панелей. Под ними Люк наклеил однотонные обои персикового цвета. Так что теперь комната не только выглядела чистой и свежей, но в ней появилось и какое-то деревенское очарование. Мелани так и подмывало попросить его помочь ей оклеить и другие комнаты. И не только оклеить.
Затея с продажей дома нравилась ей все меньше и меньше.
Люк заметил, что она медленно скользит пальцами по стене, словно грустя и сожалея, словно…
— Тебе здесь нужен ковер.
— Ковер?
Слова Люка вернули ее к действительности, и она отогнала от себя мечты об истинно женской спальне — с тщательно подобранной мебелью, с мягким стеганым покрывалом в тон обоям и занавескам на окнах, с красивым бра у кровати и с ковром, о котором только что сказал Люк.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31