Официант принес напитки, мы сделали заказ.
– Расскажи о своей новой работе. – Уорнер из кожи лез вон, чтобы я поверил в его искренний интерес.
– С чего это вдруг?
– Должно быть, очень увлекательно.
– Почему ты так решил?
Ты добровольно отказался от состояния. Наверное, тому были весьма серьезные причины.
– Причины были, и мне они действительно представляются серьезными.
Наверняка у брата имелась четкая программа, некий пункт, к которому он подбирался исподволь.
– На прошлой неделе меня арестовали. – Почему бы не попытаться сломать его построения?
Мои слова и впрямь огорошили его.
– Тебя… что?
Теперь, сбив брата с панталыку, я мог рассказать ему, почему порвал с фирмой. Узнав о краже досье, Уорнер поморщился, но я и не пытался оправдать себя. Объяснять запутанные нюансы дела о выселении не имело смысла, тем более говорить про Онтарио.
– Выходит, мосты сожжены? – спросил он.
– Дотла.
– Как долго ты собираешься работать в конторе?
– Я только начал.
– Но насколько тебя хватит без реального заработка?
– Пока живу.
– То есть на данный момент у тебя единственная цель – выжить?
– На данный момент. А у тебя?
Смешной вопрос.
– Деньги. Сколько зарабатываю, сколько трачу. Сколько могу вложить, чтобы в один прекрасный день сорвать куш и больше ни о чем не беспокоиться.
Все это я уже слышал. Такая чудовищная ненасытность вызывает определенное восхищение. Доведенное до логического конца поучение, известное с детства: работай и делай большие деньги – на благо себе и обществу.
Уорнер пытался вызвать меня на бесполезный спор. Мы не переубедим друг друга, получится лишь вульгарный обмен колкостями.
– И сколько у тебя есть? – поинтересовался я.
– Когда мне исполнится сорок, в банке будет лежать мой первый миллион. Через пять лет он превратится в три, а к пятидесяти я рассчитываю на десять. Тогда можно смело выходить из игры, – с гордостью отчитался Уорнер.
Наверняка цифирь вытвердил наизусть. Все юристы крупных фирм одинаковы, в каком бы штате ни жили.
– А что у тебя?
– Давай посмотрим. Мне тридцать два года, в банке около пяти тысяч. В тридцать пять, при условии напряженной работы и разумной экономии, я увеличу их до десяти, а к полувековому юбилею надеюсь скопить двадцать.
– Есть к чему стремиться. Восемнадцать лет жизни в нищете?
– Тебе о нищете ничего не известно.
– Ошибаешься. Для людей моего положения нищета означает дешевую квартирку, драндулет вместо машины, тряпье вместо одежды, невозможность посмотреть мир, отсутствие сбережений или вложений во что-нибудь стоящее.
Короче, убогую старость, растранжиренную жизнь.
– Прекрасно. Ты лишь доказал мою правоту. Ни фига ты не знаешь о нищете. Сколько предполагаешь заработать за год?
* * *
– Девятьсот тысяч.
– А я тридцать. Что бы ты сделал, заставь тебя вкалывать за тридцать тысяч в год?
– Покончил бы с собой.
– Охотно верю. Представляю: ты засовываешь пистолет в рот, спускаешь курок и разукрашиваешь мозгами стену.
– Я бы отравился.
– Слабак.
– И все равно я бы не стал работать за такие деньги.
– Еще как стал бы! Другое дело, не прожил бы на них.
– Это одно и то же.
– На том и разошлись.
– Да, черт возьми, разошлись! Но почему, Майкл? Всего месяц назад ты был таким, как я. Посмотри на себя – пошлая бороденка, мятые штаны, дурацкие разговоры о спасении человечества. Где ты оступился?
Я шумно выдохнул, внутренне улыбнувшись надрыву, с которым прозвучал вопрос. Уорнер тоже перевел дух. Мы были слишком цивилизованны для прилюдной ссоры.
– Знаешь, ты круглый дурак. – Он наклонился ко мне. – Еще немного, и ты стал бы компаньоном. Ум, отличное образование, ни детей, ничего, к тридцати пяти миллион долларов в год! Что ты потерял!
– Я потерял любовь к деньгам, Уорнер. Похоже, на мне печать дьявола.
– Ах, как оригинально! Знаешь, Майк, однажды утром ты проснешься и вспомнишь, что тебе шестьдесят. Спасать человечество надоело, ибо его в принципе нельзя спасти. У тебя ни собственного угла, ни цента, ни сбережений, ни Работы, ни жены, которая копается в чужих мозгах и приносит домой хорошие деньги. Как ты поступишь тогда?
– Этот вопрос приходил мне в голову, и я ответил, что у меня есть отвратительно богатый родственник. Я сниму трубку и позвоню тебе, Уорнер.
– А если я помру к тому времени?
– Помяни меня в завещании. Позаботься о братце.
Внезапный голод заставил нас прервать содержательную беседу.
Самонадеянный Уорнер вполне мог решить, что наш разговор заставил меня взяться за ум. Стоит только глубоко проанализировать допущенные ошибки, как мысль о всеобщем благе будет отброшена и я снова обрету выгодную работу. Я прямо-таки слышал, как Уорнер убеждает отца с матерью, что все утрясется.
Невыясненными для него остались кое-какие пункты программы. Какая премия полагается в конторе на Четырнадцатой улице по итогам года? Весьма скромная. Существует ли пенсионное обеспечение? Понятия не имею.
Под конец Уорнер заявил, что, посвятив парочку лет бескорыстному служению обществу, перебесившись, так сказать, я неизбежно образумлюсь. Он дал мне замечательный совет: найти женщину, разделяющую мои дикие взгляды, но не стесненную в средствах, и жениться на ней. Я от души поблагодарил брата.
Выйдя на улицу и пожимая на прощание руку, я еще раз заверил Уорнера, что полностью отдаю себе отчет в своих действиях, и попросил, чтобы доклад о поездке был предельно оптимистичным.
– Не заставляй родителей волноваться, Уорнер. Скажи, я в порядке.
– Дай знать, когда оголодаешь, – отшутился брат.
Я пошел прочь.
Гриль-бар “Под пилоном” находился рядом с Университетом Джорджа Вашингтона и держал двери открытыми день и ночь. В баре привечали гонимых из дому или бессонницей, или неутомимой жаждой новостей. Завтрашний номер “Вашингтон пост” поступал сюда около полуночи, а народу набегало не меньше чем во время ленча.
* * *
Купив газету, я устроился перед стойкой. Тишина в баре изумляла. Человек тридцать с таким сосредоточенным вниманием склонились над страницами, будто читали об объявлении Третьей мировой войны.
Статья под жирным заголовком занимала подвал первой полосы и продолжалась на десятой. Россыпь фотографий.
Лонти Бертон, смотрящая с плакатов на митингующую толпу. Мордехай, лет на десять моложе нынешнего, Артур Джейкобс, Тилман Гэнтри и Девон Харди.
Какой скандал! Артур Джейкобс в окружении афроамериканцев с тюремными номерами на груди (снимки взяты из полицейского архива). Я так и видел, как, собравшись за наглухо закрытыми дверями в конференц-зале, отключив телефоны и призвав на помощь политтехнологов, компаньоны поспешно тасуют варианты ответных мер. Наступает самый мрачный час для фирмы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81