Она очень красивая. Я попыталась встряхнуть ее и почувствовала: ее скорбь – бесконечное лицемерие! Хотя я этого и ожидала! Она просто сидела и гладила кошку с совершенно безразличным видом. Потом в комнату ворвался этот ужасный тип, весь такой скользкий и сочувствующий, который треснул дверью, когда вошел, – американец по имени Голтон.
Не знаю, как он попал в дом. Но он тут же начал выражать свои глубокие соболезнования. Сказал, что был лучшим другом Рауля и, хотя не имеет чести быть знакомым Луизы, все же изъявляет ей свои самые сердечные сочувствия и, если она пожелает выйти пообедать, он к ее услугам. Фу! – Девушка рассмеялась почти истерично. – Это было ужасно, понимаете! Он все время скрипел башмаками и ронял шляпу и все время громко и быстро говорил. Луизе пришлось представить меня ему. Услышав мое имя, он многозначительно подмигнул и зловеще улыбнулся, и… понятия не имею, где он подцепил эти сплетни, такое впечатление, что он знает каждый… Так или иначе, но он практически обвинил меня в том, что я… любовница Вотреля.
Она замолчала и пристально посмотрела на меня. Мне стало вдруг страшно неприятно, как будто я невзначай вынудил человека в чем-то признаться. Я вежливо спросил:
– В самом деле? Но ведь это ужасно, не правда ли?
– Кажется, вас это не удивляет.
– А почему это должно меня удивлять?
Она встала, покраснев и тяжело дыша. В ее потемневших глазах полыхала удивленная и беспомощная ярость. Ее трепетная красота, природная тонкость натуры, которой не свойственны взрывы эмоций, одолевающих ее сейчас, трогали сердце. Весь ее вид словно восклицал: „Черт побери!“ – но слова замирали на губах.
– Значит, вы не понимаете. Мне не к кому обратиться. Все начинают читать мне проповеди…
– Дорогая моя девочка. Кто читает вам проповеди? Только не я. Думаю, это прекрасно…
Шэрон вспыхнула:
– А почему вы не читаете мне проповеди?
И опять все сначала – эта бесконечная перебранка, не только крайне неприятная, но и совершенно бессмысленная! И тем не менее безо всяких причин мы оба чувствовали настойчивое желание выкарабкаться из ссоры. Я пытался показать, где ей изменила логика, но она не понимала – лишь упорно продолжала в том же духе, пока совершенно не запуталась. Если уж говорить начистоту, я начинал подумывать, не стоит ли схватить ее за плечи и как следует встряхнуть, пока она не поймет справедливость моих доводов. Но, как говорится, буря прошла, и на эти старые деревья снизошла странная интимность.
– Я его не люблю, – продолжала девушка, – и никогда не любила. Между прочим, он никогда меня не поддерживал… деньгами, – с гордостью заявила она. – У меня собственная вилла в Версале… Кстати, почему бы вам не прийти ко мне сегодня вечером? Мы бы поужинали вдвоем…
Мы принялись обсуждать это предложение, потому что оба не сразу поняли, как это было бы хорошо. Но наконец согласились на том, что идея заслуживает того, чтобы попытаться ее осуществить. Потом она сказала, что уже поздно и ей пора идти… И вдруг я вспомнил, что пришел сюда в качестве озабоченного разгадкой преступления детектива…
– Я назову вам свой адрес… только вы его не записывайте, хорошо? А то это будет похоже на… Но не важно. Нет, меня не надо провожать. Я оставила машину у дома Луизы, дойду туда пешком… – Уже встав, чтобы уйти, девушка обернулась, протянула мне руку и с робкой улыбкой обронила: – Смешно! Кажется, мы отлично ладим, верно?
Я смотрел ей вслед, пока она, миновав заросли кустарника, не исчезла из вида. После ее ухода меня стали одолевать сумбурные мысли, и снова вернулся жгучий стыд, когда я подумал о вопросах, которые забыл ей задать, об информации, которую должен был получить от нее… Все это опять навалилось на меня. Это было похоже на запоздалые размышления о речи, которую нужно было произнести, но там, где надо, сострить не удалось. Размышления бесполезные и весьма раздражающие. Это напомнило мне о прошлой ночи еще больше, когда я услышал за спиной сухой смешок…
Банколен лениво прохаживался у зеленой изгороди, покуривая сигару. Он поднял брови и, важно воздев палец, воскликнул:
– Ах!
– Полагаю, вы и этот наш разговор подслушивали? – холодно заметил я.
Он пожал плечами, одобрительно взирая на меня.
– Для неоперившегося юнца, – задумчиво ответил он, – которых мы называем „непросоленными“, ты действовал неплохо. Что ж! Для вящей славы моей профессии мне приходится жертвовать собой и обрекать себя на нравственные страдания, подслушивая доверительные разговоры людей. Пойдем, у нас есть дела…
– Послушайте, Банколен! Случайно, не вы подстроили все это?
– Мой дорогой юноша, – увещевательно произнес он, с уязвленным удивлением глянув на меня, – я детектив, а не владелец дома терпимости. Кроме того, что я мог надеяться услышать из этой – ты меня простишь? – девичьей болтовни? Разве это не везение, что подлинные эмоции так наивны? В любом случае нам пора. Здесь я все закончил.
– Вы что-нибудь обнаружили?
– Я искал образец почерка. К сожалению, все пропало. Tiens! У нас очень умный противник! Зато мне удалось найти лист бумаги и карандаш „Зодиак“ номер 4. – С довольным видом он похлопал себя по карману. – Теперь мы можем спокойно уходить. Добрейший доктор Графенштайн, вероятно, мирно спит в кресле.
Мы двинулись к дому. Он положил мне на плечо свою тяжелую руку. Его голос стал серьезным:
– Мисс Грей была настолько любезна, что поделилась с тобой несколькими замечаниями, которые представляют для нас огромный интерес. Позволь мне добавить по крайней мере один комментарий к твоему расследованию. Ты делаешь вид, что не признаешь быстро вспыхивающего и умирающего огня. Позволь посоветовать тебе насладиться его теплом, пока он горит, и понять, что он преходящ, как мы это понимаем. Почему бы с философским спокойствием не признать, что это не продлится долго, и тем более насладиться им? Гораздо большая опасность заключается в том, что это твое собственное упрямство сопротивляется дольше, чем ты этого желаешь. Разве тебе не надоест каждый день есть одно и то же? – Он пожал плечами и убрал руку с моего плеча. – Пусть каждый рассвет застает тебя с новой нимфой. И ты будешь счастлив, иначе будешь страдать от измены или от скуки. Говорю тебе это как отец. А теперь пойдем поищем Графенштайна.
Как и предсказывал Банколен, мы нашли доктора спящим в гостиной. Один ботинок сполз у него с ноги, когда он развалился на диване эпохи Людовика XV, и его усы равномерно вздымались и опадали от ритмичного похрапывания. На другом конце полутемной комнаты на столе в гробу лежало тело Салиньи в ожидании гробовщика. Банколен задумчиво переводил взгляд с одной фигуры на другую, затем разбудил Графенштайна. Опять появился Герсо, который проводил нас до выхода и заверил:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55
Не знаю, как он попал в дом. Но он тут же начал выражать свои глубокие соболезнования. Сказал, что был лучшим другом Рауля и, хотя не имеет чести быть знакомым Луизы, все же изъявляет ей свои самые сердечные сочувствия и, если она пожелает выйти пообедать, он к ее услугам. Фу! – Девушка рассмеялась почти истерично. – Это было ужасно, понимаете! Он все время скрипел башмаками и ронял шляпу и все время громко и быстро говорил. Луизе пришлось представить меня ему. Услышав мое имя, он многозначительно подмигнул и зловеще улыбнулся, и… понятия не имею, где он подцепил эти сплетни, такое впечатление, что он знает каждый… Так или иначе, но он практически обвинил меня в том, что я… любовница Вотреля.
Она замолчала и пристально посмотрела на меня. Мне стало вдруг страшно неприятно, как будто я невзначай вынудил человека в чем-то признаться. Я вежливо спросил:
– В самом деле? Но ведь это ужасно, не правда ли?
– Кажется, вас это не удивляет.
– А почему это должно меня удивлять?
Она встала, покраснев и тяжело дыша. В ее потемневших глазах полыхала удивленная и беспомощная ярость. Ее трепетная красота, природная тонкость натуры, которой не свойственны взрывы эмоций, одолевающих ее сейчас, трогали сердце. Весь ее вид словно восклицал: „Черт побери!“ – но слова замирали на губах.
– Значит, вы не понимаете. Мне не к кому обратиться. Все начинают читать мне проповеди…
– Дорогая моя девочка. Кто читает вам проповеди? Только не я. Думаю, это прекрасно…
Шэрон вспыхнула:
– А почему вы не читаете мне проповеди?
И опять все сначала – эта бесконечная перебранка, не только крайне неприятная, но и совершенно бессмысленная! И тем не менее безо всяких причин мы оба чувствовали настойчивое желание выкарабкаться из ссоры. Я пытался показать, где ей изменила логика, но она не понимала – лишь упорно продолжала в том же духе, пока совершенно не запуталась. Если уж говорить начистоту, я начинал подумывать, не стоит ли схватить ее за плечи и как следует встряхнуть, пока она не поймет справедливость моих доводов. Но, как говорится, буря прошла, и на эти старые деревья снизошла странная интимность.
– Я его не люблю, – продолжала девушка, – и никогда не любила. Между прочим, он никогда меня не поддерживал… деньгами, – с гордостью заявила она. – У меня собственная вилла в Версале… Кстати, почему бы вам не прийти ко мне сегодня вечером? Мы бы поужинали вдвоем…
Мы принялись обсуждать это предложение, потому что оба не сразу поняли, как это было бы хорошо. Но наконец согласились на том, что идея заслуживает того, чтобы попытаться ее осуществить. Потом она сказала, что уже поздно и ей пора идти… И вдруг я вспомнил, что пришел сюда в качестве озабоченного разгадкой преступления детектива…
– Я назову вам свой адрес… только вы его не записывайте, хорошо? А то это будет похоже на… Но не важно. Нет, меня не надо провожать. Я оставила машину у дома Луизы, дойду туда пешком… – Уже встав, чтобы уйти, девушка обернулась, протянула мне руку и с робкой улыбкой обронила: – Смешно! Кажется, мы отлично ладим, верно?
Я смотрел ей вслед, пока она, миновав заросли кустарника, не исчезла из вида. После ее ухода меня стали одолевать сумбурные мысли, и снова вернулся жгучий стыд, когда я подумал о вопросах, которые забыл ей задать, об информации, которую должен был получить от нее… Все это опять навалилось на меня. Это было похоже на запоздалые размышления о речи, которую нужно было произнести, но там, где надо, сострить не удалось. Размышления бесполезные и весьма раздражающие. Это напомнило мне о прошлой ночи еще больше, когда я услышал за спиной сухой смешок…
Банколен лениво прохаживался у зеленой изгороди, покуривая сигару. Он поднял брови и, важно воздев палец, воскликнул:
– Ах!
– Полагаю, вы и этот наш разговор подслушивали? – холодно заметил я.
Он пожал плечами, одобрительно взирая на меня.
– Для неоперившегося юнца, – задумчиво ответил он, – которых мы называем „непросоленными“, ты действовал неплохо. Что ж! Для вящей славы моей профессии мне приходится жертвовать собой и обрекать себя на нравственные страдания, подслушивая доверительные разговоры людей. Пойдем, у нас есть дела…
– Послушайте, Банколен! Случайно, не вы подстроили все это?
– Мой дорогой юноша, – увещевательно произнес он, с уязвленным удивлением глянув на меня, – я детектив, а не владелец дома терпимости. Кроме того, что я мог надеяться услышать из этой – ты меня простишь? – девичьей болтовни? Разве это не везение, что подлинные эмоции так наивны? В любом случае нам пора. Здесь я все закончил.
– Вы что-нибудь обнаружили?
– Я искал образец почерка. К сожалению, все пропало. Tiens! У нас очень умный противник! Зато мне удалось найти лист бумаги и карандаш „Зодиак“ номер 4. – С довольным видом он похлопал себя по карману. – Теперь мы можем спокойно уходить. Добрейший доктор Графенштайн, вероятно, мирно спит в кресле.
Мы двинулись к дому. Он положил мне на плечо свою тяжелую руку. Его голос стал серьезным:
– Мисс Грей была настолько любезна, что поделилась с тобой несколькими замечаниями, которые представляют для нас огромный интерес. Позволь мне добавить по крайней мере один комментарий к твоему расследованию. Ты делаешь вид, что не признаешь быстро вспыхивающего и умирающего огня. Позволь посоветовать тебе насладиться его теплом, пока он горит, и понять, что он преходящ, как мы это понимаем. Почему бы с философским спокойствием не признать, что это не продлится долго, и тем более насладиться им? Гораздо большая опасность заключается в том, что это твое собственное упрямство сопротивляется дольше, чем ты этого желаешь. Разве тебе не надоест каждый день есть одно и то же? – Он пожал плечами и убрал руку с моего плеча. – Пусть каждый рассвет застает тебя с новой нимфой. И ты будешь счастлив, иначе будешь страдать от измены или от скуки. Говорю тебе это как отец. А теперь пойдем поищем Графенштайна.
Как и предсказывал Банколен, мы нашли доктора спящим в гостиной. Один ботинок сполз у него с ноги, когда он развалился на диване эпохи Людовика XV, и его усы равномерно вздымались и опадали от ритмичного похрапывания. На другом конце полутемной комнаты на столе в гробу лежало тело Салиньи в ожидании гробовщика. Банколен задумчиво переводил взгляд с одной фигуры на другую, затем разбудил Графенштайна. Опять появился Герсо, который проводил нас до выхода и заверил:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55