это роковое влечение как будто необъяснимо, но человек наблюдательный объяснит его отлично. Пленительное личико Моины, звук голоса любимой дочки, ее манеры, походка, весь ее облик, движения - все пробуждало в маркизе ту глубокую нежность, которая волнует, оживляет и умиляет материнское сердце. Смысл жизни ее в настоящем, жизни в будущем и всей прожитой жизни заключался в сердце этой молодой женщины, которому она отдала все сокровища своей материнской любви. Моина была единственным утешением г-жи д'Эглемон, которая потеряла четверых старших детей. В самом деле, она, как говорили в свете, при самых трагических обстоятельствах лишилась красавицы-дочери, участь которой так и осталась неизвестной, и пятилетнего мальчика, погибшего от какого-то несчастного случая. Маркиза, разумеется, видела предзнаменование свыше в том, что судьба оказалась милостивой к ее любимице, и хранила лишь смутное воспоминание о своих детях, уже унесенных смертью; в глубине ее души они были как могильные холмы на поле брани, которых почти не видно: так заросли они полевыми цветами. Свет мог бы сурово потребовать от маркизы объяснения причин такого легкомыслия и такого предпочтения, но парижане до того захвачены вихрем событий, модами, новостями, что о прошлом г- жи д'Эглемон, вероятно, почти не вспоминали. Никто и не думал осуждать ее за то, что она была холодна к своим детям и быстро забыла их, да никого это и не волновало; зато ее беззаветная любовь к Моине умиляла многих, и это чувство уважали, как уважают иной предрассудок. К тому же маркиза редко появлялась в свете, а почти во всех знакомых домах она слыла доброй, кроткой, благочестивой, снисходительной. Только наблюдатель, любопытство которого живо затронуто, старается узнать, что же таится за теми внешними проявлениями чувств, которыми довольствуется свет. Притом многое прощается старикам, которые отодвигаются в тень и хотят стать лишь воспоминанием. Словом, на г-жу д'Эглемон, как на достойный образец, с готовностью ссылались дети, говоря с отцами, а зятья - говоря с тещами. Ведь она при жизни отдала все свое состояние Моине и, радуясь счастью молодой графини, жила только ею и ради нее. Иные предусмотрительные старики, несносные дядюшки, от которых ждут наследства, порицали ее за такую неосторожность, уверяя, что "наступит день, когда госпожа д'Эглемон, быть может, раскается, что она отдала дочери все свое состояние. Если она даже уверена в добром сердце госпожи де Сент-Эрен, то может ли она положиться на своего зятя?" Однако речи таких пророков встречались возгласами негодования, и все рассыпались в похвалах Моине.
- Надо отдать справедливость графине де Сент-Эрен,- говорила одна молодая женщина,- мать ее ведет прежний образ жизни. У госпожи д'Эглемон великолепные покои; к ее услугам экипаж, и она может выезжать в свет, как бывало.
- Только не в Итальянскую оперу,- вполголоса заметил некий старый бездельник, один из тех прихлебателей, которые считают, что они вправе осыпать друзей язвительными насмешками, чтобы доказать этим свою независимость.- Госпожа д'Эглемон из всего, что не имеет отношения к ее избалованной дочери, только музыку и любит. Какой прекрасной музыкантшей была она в свое время! Но ложу графини всегда осаждают молодые ветрогоны, а бедняжка маркиза боится стать помехой для своей доброй доченьки, которая слывет злой кокеткой. Поэтому госпожа д'Эглемон никогда не бывает в опере.
- Госпожа де Сент-Эрен,- говорила девушка на выданье,- устраивает для своей матери дивные вечера, у нее салон, где бывает весь Париж.
- Салон, где никто и внимания не обращает на маркизу,- возразил прихлебатель.
- Госпожа д'Эглемон никогда не остается одна, это сущая правда,вставил какой-то франт, поддерживая молодых дам.
- По утрам душечка Моина спит,- говорил старый сплетник, понизив голос.- В четыре часа душечка Моина выезжает в Булонский лес. По вечерам душечка Моина отправляется на бал или в Итальянский театр... Правда, госпожа д'Эглемон может видеть свою душечку, когда та одевается, или за обедом, если душечка Моина случайно обедает дома со своей любимой мамашей. Неделю тому назад, сударь,- сказал прихлебатель, подхватывая под руку застенчивого учителя, только что поступившего в дом, где происходил этот разговор,- я был у них и застал бедную мать в печальном одиночестве, у камина. "Что с вами?"спросил я. Маркиза посмотрела на меня с улыбкой, а глаза у нее были заплаканные. "Я размышляла,- отвечала она.- Как странно,- ведь у меня было пятеро детей, а я иногда совсем одинока. Но уж таков наш удел! К тому же для меня отрада, что моя Моина веселится". Она могла говорить со мной откровенно,- я знавал ее мужа. Заурядный был человек, ему повезло, что он женился на такой девушке. Разумеется, только ей он обязан тем, что стал пэром и придворным Карла Десятого.
Но в болтовне светских людей столько ошибочных, суждений, с такой беспечностью наносят они глубокие душевные раны, что историк нравов обязан разумно взвешивать легкомысленные мнения, высказанные легкомысленными людьми. Да и вообще, как судить о том, кто виноват, кто прав: мать или ее дитя? Над их сердцами есть лишь один судья. Судья этот - Бог. Бог, который часто простирает возмездие свое в лоно семьи, восстанавливает детей против матерей, отцов против сыновей, народы против королей, владык против подданных, все сущее против всего сущего; который в мире духовном заменяет одни чувства другими, подобно тому, как весною молодые листья вытесняют старые, и который действует во имя непреложного порядка, во имя цели, ведомой лишь ему. Без сомнения, все направляется в лоно его или, вернее, туда возвращается.
Благочестивые размышления эти, естественные в преклонном возрасте, бессвязно теснились в душе г-жи д'Эглемон; они реяли в какой-то полутьме, то исчезали, то рисовались отчетливо, словно цветы, которые буря разметала на поверхности вод. Она сидела утомленная, опечаленная долгими размышлениями, воспоминаниями, в которых перед человеком, предчувствующим близкую кончину, встает вся минувшая жизнь.
Если бы какой-нибудь поэт, прогуливаясь в тот час по бульвару, заметил эту женщину, к которой так рано пришла старость, он решил бы, что она прелюбопытный персонаж. Всякий, кто увидал бы, как она сидит в полуденный час в кружевной тени акации, многое прочел бы по ее лицу, холодному и бледному даже под знойными лучами солнца. Выразительные черты ее отражали нечто более значительное, нежели ее жизнь, подходившую к концу, нечто более глубокое, нежели душу ее, измученную испытаниями. Ее лицо принадлежало к тому типу лиц, на котором вы, оставив без внимания множество других физиономий, лишенных своеобразия, задержите на миг свой взор и задумаетесь;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61