О! любовь породила во мне мечту о всемогущей и цельной материнской любви, в сонном забытьи я баюкала ребенка, рожденного мечтою еще до его зачатия, словом, тот нежный цветок, который расцветает в душе прежде, чем появляется на свет. Я для Елены то, чем в мире животном всякая мать должна быть для своего потомства. Когда Елена не будет более нуждаться во мне, все это кончится: исчезнет причина, исчезнут и следствия. Женщина наделена замечательным даром всю жизнь окружать своего ребенка материнской любовью, и не следует ли это божественное постоянство чувств приписать тому свету, что озарял его духовное зачатие? Если мать не вкладывает душу свою в новорожденного, то, значит, материнская любовь недолго будет владеть ее сердцем, как недолго владеет она животными. Я чувствую, это истина: дочка моя растет, а сердце мое все больше и больше отчуждается от нее. Жертвы, которые я принесла ради дочери, уже отторгнули меня от нее, а вот для другого ребенка нежность моя, я знаю это, была бы безгранична; ради него ничто не было бы жертвой, все приносило бы мне блаженство. Рассудок мой, благочестие - все бессильно против этих чувств. Разве женщина, которая не чувствует себя ни матерью, ни супругой и которая, себе на горе, постигла, как бесконечно прекрасна любовь, как беспредельно радостно материнство, виновна в том, что хочет умереть? Что станется с нею? Я-то вам скажу, что испытывает она! По сто раз в день, по сто раз в ночь голову, сердце, тело мое пронизывает дрожь, стоит лишь воспоминанию, побороть которое нет сил, воскресить передо мною картины счастливого прошлого, быть может, даже более счастливого, нежели было оно на самом деле. Видения эти терзают душу, притупляют все мои чувства, и я повторяю про себя: "Какая была бы жизнь у меня, если бы!.."
Она закрыла лицо руками и зарыдала.
- Вот что таится в моем сердце! - продолжала она.- Ради его ребенка я пошла бы на самые страшные муки! Господь, умирая, принял на себя все грехи земные, и он простит мне эту мысль, которая сводит меня с ума; но свет, я знаю, неумолим, для него мои слова - богохульство: я поношу все его законы. Ах, как бы я хотела вступить в единоборство со светским обществом, чтобы обновить законы, обычаи, чтобы разрушить их! Ведь они-то и нанесли удар моим помыслам, всем струнам души моей, всем чувствам, всем моим желаниям, всем надеждам в будущем, в настоящем, в прошедшем! Мрачны дни мои, мысль моя меч, сердце мое - рана, ребенок мой - лишь отрицание. Да, когда Елена говорит со мною, мне хочется, чтобы у нее был иной голос; когда она смотрит на меня, мне хочется, чтобы у нее были иные глаза. Все в ней напоминает мне о том, что должно было быть и чего нет. Мне тяжело смотреть на нее! Я ей улыбаюсь, чтобы возместить чувства, которые краду у нее. Как я страдаю! О сударь, мои страдания так мучительны, что я не в силах жить. И я буду слыть женщиной добродетельной! И я не совершила никаких проступков! И меня будут уважать! Я поборола невольную любовь, которой не имела права уступать; я сохранила супружескую верность, но уберегла ли я свое сердце? Нет,продолжала она, поднося руку к груди,- оно всегда принадлежало лишь одному существу. И моя дочь чувствует это безошибочно. Во взгляде, голосе, в движении матери есть такая сила, которая воздействует на душу ребенка, а когда я смотрю на мою бедную девочку, когда я говорю с нею или когда беру ее на руки, она не ощущает ни ласки в моих объятиях, ни нежности в голосе, ни теплоты в моем взгляде. Она укоризненно смотрит на меня, и я не могу этого вынести. Порою я дрожу при мысли, что предстану перед нею, как перед судьей, и она вынесет мне приговор, даже не выслушав меня. Не допусти, Господи, ненависти между нами! Лучше, Боже великий, пошли мне смерть, помоги мне уснуть вечным сном в Сен-Ланже! Я хочу перенестись в тот мир, где я встречу свою вторую душу, где я стану настоящей матерью. О, извините, сударь, я теряю рассудок. Слова эти переполняли меня, я излила свою душу. Ах, вы тоже плачете! Вы не будете презирать меня!.. Елена, Елена, дочка! Поди сюда! крикнула она с каким-то отчаянием, услышав шаги дочери, возвращавшейся с прогулки.
Девочка вбежала в комнату с веселым криком и смехом; она принесла бабочку, которую сама поймала, но, увидев, что лицо матери залито слезами, она затихла и подставила лоб для поцелуя.
- Она вырастет красавицей,- заметил священник.
- Она вся в отца,- ответила маркиза, с жаром целуя дочь, словно отдавая долг или стремясь заглушить угрызения совести.
- Как у вас горят щеки, маменька!
- Ступай, оставь нас, мой ангел,- ответила маркиза.
Девочка ушла без сожаления, даже не взглянув на мать, довольная, что можно убежать подальше от унылого ее лица, и уже понимая, что есть нечто враждебное ей в чувстве, отразившемся сейчас на нем. Улыбка - это достояние, язык, выражение материнской любви. А маркиза не могла улыбаться. Она покраснела, взглянув на священника: она надеялась проявить материнские чувства, но ни она, ни ее ребенок не сумели солгать! В самом деле, искренние материнские поцелуи напоены божественным нектаром, придающим им нечто задушевное, какую-то нежную теплоту, которой полнится сердце. Поцелуи же, которые не умиляют душу, сухи и холодны. Священник почувствовал, как велико это различие: он мог измерить пропасть, которая зияет между материнством по плоти и материнством по сердцу. Поэтому, бросив пытливый взгляд на маркизу, он произнес:
- Вы правы, сударыня! Для вас было бы лучше, если бы вы умерли...
- Ах, я вижу, вы понимаете, как я страдаю,- ответила она,- раз вы, христианин и священник, угадали, на какой роковой шаг все это толкает меня, и одобрили его. Да, я хотела покончить с собою, но мне не хватило мужества и я не выполнила свое намерение. Тело мое было слабо, когда душа была сильна, а когда моя рука больше не дрожала, душа начинала колебаться. Тайна этой борьбы и этих чередований для меня непостижима. Я, очевидно, слабая женщина, у меня нет упорства и воли, я сильна лишь своею любовью. Я презираю себя! По вечерам, когда слуги ложились спать, я храбро шла к пруду; но стоило мне подойти к берегу, как мою жалкую плоть охватывал страх смерти. Я исповедуюсь вам в своих слабостях. Когда я снова ложилась в постель, мне становилось стыдно, я опять делалась храброй. Вот в такую-то минуту я и приняла большую дозу опиума, но только заболела, а не умерла. Я думала, что осушила весь пузырек, а оказывается, не выпила и половины.
- Вы погибли, сударыня,-строго произнес священник, и голос его задрожал от слез.- Вы вернетесь в свет и будете лгать свету, вы станете искать и найдете то, что считаете воздаянием за свои муки, но придет день, и вы понесете кару за ваши утехи...
- Да ужели я отдам,- воскликнула она,- какому-нибудь соблазнителю, которому вздумается разыграть влюбленного, последние, самые ценные сокровища моего сердца, ужели испорчу свою жизнь ради мига сомнительного счастья?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61