Он остался стоять. Мне показалось, я мог бы найти у них с овцой уязвимое место, но в голову ничего не шло. Я отворил дверь и вышел на улицу. На улице был день.
Я обернулся.
— До встречи, Гровер.
— Как вам угодно.
Я закрыл дверь, а его идиотская улыбка все стояла у меня перед глазами.
Прежде чем направиться к машине, я пошарил в траве, подобрал электронный пистолет, поставил его на предохранитель и сунул во внутренний карман пиджака.
Маленькая дверь в комнаты Дульчи была заперта, но в щель под ней пробивался свет. Услышав, что я завел мотор, Тестафер скорее всего пойдет к овце, и я некоторое время думал, что они скажут друг другу. Займутся любовью? Он побьет ее? Интересно, он сильно ее бьет?
Иногда лучше не задавать себе вопросы. Никак не могу избавиться от этой привычки.
10
Иногда по утрам мне кажется, что за ночь из меня выветрилось все зелье и что мне оно больше не нужно и не будет нужно никогда, и тут до меня доходит, что оно действительно выветрилось, и я начинаю лихорадочно шарить по полкам в поисках еще одного пакета и соломинки. Так вот, к концу беседы с Тестафером остаток Принимателя, должно быть, бесследно распался в моей крови, а когда я добрался до машины, мне отчаянно не хватало понюшки-другой.
Я вывернул карманы в надежде найти хоть что-нибудь — перебиться до возвращения домой. Фигу. Потом я вспомнил, что мне вроде бы попадались в бардачке два початых пакета. День выдался на славу, а дальше за подъездной аллеей начиналась просека, которая, похоже, вела куда-то в лес. Дома
Тестафера из машины не было видно, и единственными звуками здесь были птичий щебет и шелест ветра в листве над головой. Я сидел, не закрывая дверцы. Потом вывалил все содержимое бардачка прямо на колени.
В конце концов я нашел-таки старый пакет, сохранившийся с тех пор, когда я не добился еще идеальных пропорций зелья и экспериментировал с составом. Порошок ссохся в шарик на дне пакета, и я раскрошил его пальцами. Скорее всего я не задумывался о возможных последствиях, поскольку щепотку за щепоткой затолкал его в свой задранный нос, а когда посмотрел на пакет в руках, тот был уже пуст.
Я выкинул его из машины и захлопнул дверцу. Пока я ждал реакции организма на зелье, меня неожиданно пронзила боль в руке, которой я двинул
Тестафера. Ощущение уединенности прошло, и, когда я поворачивал ключ в замке зажигания, зелье ударило в кровь.
Меня даже позабавила разница между этим порошком и моим обычным составом. Не то чтобы я помнил, какое именно действие оказывает на меня мое обычное зелье, но наверняка оно здорово отличалось. В этом составе я безошибочно угадывал необычно большой процент Доверителя, а совершенно необходимый Сострадатель почему-то отсутствовал начисто. Я сидел в машине с работающим движком, сквозь ветровое стекло мне в лицо било солнце, а самого меня захлестывала волна новых ощущений.
Забавное зелье этот Доверятель. Он делает окружающий мир донельзя уютным и безобидным — во всяком случае, так он действует на большинство людей. Но не на меня. Мой внутренний скептицизм вступает с ним в борьбу, и, как следствие, меня бросает в другую крайность: граничащую с паранойей подозрительность. Я имею в виду, еще большую, чем обычно. И все же тогда, сидя на солнце в тупике у дома Тестафера, я принял Доверятель как положено и позволил ему унести меня прочь. Да, воображаемая уютная действительность не была моей, да и не могла быть, и все же благодаря завалявшемуся в бардачке пакетику я жил ею. Дорого бы я дал, чтобы вернуться на несколько лет назад и предупредить того юнца, который нюхал такую дрянь, какой опасной чушью он занимается. И еще предупредить его насчет блондинки с серыми глазами, которая собирается превратить его в преждевременно опустошенного старого дурня.
Когда я посмотрел наконец на часы, они показывали уже без четверти час.
Мне стало стыдно: я вспомнил об Ортоне Энгьюине, доживающем последние часы этой жизни, пока я нежусь на солнышке и размышляю о сравнительных качествах наркотиков. Я снял ногу с тормоза, и колымага выкатилась задом из тупика. Выбравшись из лабиринта улиц Эль-Соррито, я покатил к заливу.
Первый импульс был до предела усилить эффект от повторного появления в доме на Кренберри-стрит. Легкий ветерок на шоссе слегка проветрил мозги, и я вернулся к размышлениям о деле. Действие зелья уже здорово уменьшилось — такие полярные ингредиенты, как Приниматель, Доверятель и Избегатель, всегда приводят к этому, — но в крови его оставалось еще достаточно, чтобы жизнь казалась терпимой и даже сносной. Копни любое зелье, и везде обнаружишь одно и то же: Пристраститель. Все остальное — не более чем глазурь на пирожном.
Когда я глушил мотор перед крыльцом дома на Кренберри-стрит, у меня и в мыслях не было прятать машину или скрывать свое присутствие до последнего момента. На улице стояли еще машины, но ни одной знакомой, так что я не знал, есть ли кто дома. Оно и к лучшему. Кто бы там ни оказался, у нас найдется о чем поговорить, а если в доме не будет никого, я и сам найду, чем занять себя.
Я нажал на звонок и подождал, но дверь никто не открывал, а когда я взялся за ручку, она повернулась, можно сказать, сама. Через прихожую я мог заглянуть в гостиную, где сидел вчера, болтая с котенком, а потом с
Челестой, но там тоже было пусто. Я вошел, прикрыл за собой дверь и огляделся по сторонам.
Все на этом этаже казалось ухоженным, слитком ухоженным — словно это не жилье, а музей какой-то. Окна проектировались так, чтобы пропускать в дом максимум солнечных лучей, что они и делали: весь дом казался сотканным из света. Никто не позаботился сообщить окнам и солнцу, что в доме никого нет и они могут немного отдохнуть.
Я прошел на кухню. Тоже пусто. Сунул нос в холодильник и шкаф: они были набиты под завязку, но есть мне не хотелось. Я вернулся в гостиную и подошел к окну. После всех тех часов, что я провел, глядя сюда снаружи, мне хотелось посмотреть на мир с этой стороны. Долгую минуту я следил, как монорельсовые пути, убегая вниз, ныряют в туман, надвигающийся с залива, потом сменил фокус и вместо того, чтобы видеть мир за окном, увидел свое отражение в стекле: некто в мятом плаще и столь же мятой шляпе в безумно изысканной гостиной. Кого я разыгрываю? Какого черта смотрю на залив из специально предназначенного для этого окна? От моего дома до залива пять минут езды, и этих пяти минут я никак не выкрою.
Я начал подниматься по лестнице. Ковер приглушал шаги, и мне даже показалось, что я взломщик. Все в этом доме заставляло чувствовать себя здесь чужим. Сначала я зашел в комнату Челесты и опустил жалюзи — так вроде бы лучше, спокойнее. Кровать не застелена, на подушке лежит отглаженная блузка. Если бы не это, комната казалась бы такой же ухоженной, как и помещения на первом этаже.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57
Я обернулся.
— До встречи, Гровер.
— Как вам угодно.
Я закрыл дверь, а его идиотская улыбка все стояла у меня перед глазами.
Прежде чем направиться к машине, я пошарил в траве, подобрал электронный пистолет, поставил его на предохранитель и сунул во внутренний карман пиджака.
Маленькая дверь в комнаты Дульчи была заперта, но в щель под ней пробивался свет. Услышав, что я завел мотор, Тестафер скорее всего пойдет к овце, и я некоторое время думал, что они скажут друг другу. Займутся любовью? Он побьет ее? Интересно, он сильно ее бьет?
Иногда лучше не задавать себе вопросы. Никак не могу избавиться от этой привычки.
10
Иногда по утрам мне кажется, что за ночь из меня выветрилось все зелье и что мне оно больше не нужно и не будет нужно никогда, и тут до меня доходит, что оно действительно выветрилось, и я начинаю лихорадочно шарить по полкам в поисках еще одного пакета и соломинки. Так вот, к концу беседы с Тестафером остаток Принимателя, должно быть, бесследно распался в моей крови, а когда я добрался до машины, мне отчаянно не хватало понюшки-другой.
Я вывернул карманы в надежде найти хоть что-нибудь — перебиться до возвращения домой. Фигу. Потом я вспомнил, что мне вроде бы попадались в бардачке два початых пакета. День выдался на славу, а дальше за подъездной аллеей начиналась просека, которая, похоже, вела куда-то в лес. Дома
Тестафера из машины не было видно, и единственными звуками здесь были птичий щебет и шелест ветра в листве над головой. Я сидел, не закрывая дверцы. Потом вывалил все содержимое бардачка прямо на колени.
В конце концов я нашел-таки старый пакет, сохранившийся с тех пор, когда я не добился еще идеальных пропорций зелья и экспериментировал с составом. Порошок ссохся в шарик на дне пакета, и я раскрошил его пальцами. Скорее всего я не задумывался о возможных последствиях, поскольку щепотку за щепоткой затолкал его в свой задранный нос, а когда посмотрел на пакет в руках, тот был уже пуст.
Я выкинул его из машины и захлопнул дверцу. Пока я ждал реакции организма на зелье, меня неожиданно пронзила боль в руке, которой я двинул
Тестафера. Ощущение уединенности прошло, и, когда я поворачивал ключ в замке зажигания, зелье ударило в кровь.
Меня даже позабавила разница между этим порошком и моим обычным составом. Не то чтобы я помнил, какое именно действие оказывает на меня мое обычное зелье, но наверняка оно здорово отличалось. В этом составе я безошибочно угадывал необычно большой процент Доверителя, а совершенно необходимый Сострадатель почему-то отсутствовал начисто. Я сидел в машине с работающим движком, сквозь ветровое стекло мне в лицо било солнце, а самого меня захлестывала волна новых ощущений.
Забавное зелье этот Доверятель. Он делает окружающий мир донельзя уютным и безобидным — во всяком случае, так он действует на большинство людей. Но не на меня. Мой внутренний скептицизм вступает с ним в борьбу, и, как следствие, меня бросает в другую крайность: граничащую с паранойей подозрительность. Я имею в виду, еще большую, чем обычно. И все же тогда, сидя на солнце в тупике у дома Тестафера, я принял Доверятель как положено и позволил ему унести меня прочь. Да, воображаемая уютная действительность не была моей, да и не могла быть, и все же благодаря завалявшемуся в бардачке пакетику я жил ею. Дорого бы я дал, чтобы вернуться на несколько лет назад и предупредить того юнца, который нюхал такую дрянь, какой опасной чушью он занимается. И еще предупредить его насчет блондинки с серыми глазами, которая собирается превратить его в преждевременно опустошенного старого дурня.
Когда я посмотрел наконец на часы, они показывали уже без четверти час.
Мне стало стыдно: я вспомнил об Ортоне Энгьюине, доживающем последние часы этой жизни, пока я нежусь на солнышке и размышляю о сравнительных качествах наркотиков. Я снял ногу с тормоза, и колымага выкатилась задом из тупика. Выбравшись из лабиринта улиц Эль-Соррито, я покатил к заливу.
Первый импульс был до предела усилить эффект от повторного появления в доме на Кренберри-стрит. Легкий ветерок на шоссе слегка проветрил мозги, и я вернулся к размышлениям о деле. Действие зелья уже здорово уменьшилось — такие полярные ингредиенты, как Приниматель, Доверятель и Избегатель, всегда приводят к этому, — но в крови его оставалось еще достаточно, чтобы жизнь казалась терпимой и даже сносной. Копни любое зелье, и везде обнаружишь одно и то же: Пристраститель. Все остальное — не более чем глазурь на пирожном.
Когда я глушил мотор перед крыльцом дома на Кренберри-стрит, у меня и в мыслях не было прятать машину или скрывать свое присутствие до последнего момента. На улице стояли еще машины, но ни одной знакомой, так что я не знал, есть ли кто дома. Оно и к лучшему. Кто бы там ни оказался, у нас найдется о чем поговорить, а если в доме не будет никого, я и сам найду, чем занять себя.
Я нажал на звонок и подождал, но дверь никто не открывал, а когда я взялся за ручку, она повернулась, можно сказать, сама. Через прихожую я мог заглянуть в гостиную, где сидел вчера, болтая с котенком, а потом с
Челестой, но там тоже было пусто. Я вошел, прикрыл за собой дверь и огляделся по сторонам.
Все на этом этаже казалось ухоженным, слитком ухоженным — словно это не жилье, а музей какой-то. Окна проектировались так, чтобы пропускать в дом максимум солнечных лучей, что они и делали: весь дом казался сотканным из света. Никто не позаботился сообщить окнам и солнцу, что в доме никого нет и они могут немного отдохнуть.
Я прошел на кухню. Тоже пусто. Сунул нос в холодильник и шкаф: они были набиты под завязку, но есть мне не хотелось. Я вернулся в гостиную и подошел к окну. После всех тех часов, что я провел, глядя сюда снаружи, мне хотелось посмотреть на мир с этой стороны. Долгую минуту я следил, как монорельсовые пути, убегая вниз, ныряют в туман, надвигающийся с залива, потом сменил фокус и вместо того, чтобы видеть мир за окном, увидел свое отражение в стекле: некто в мятом плаще и столь же мятой шляпе в безумно изысканной гостиной. Кого я разыгрываю? Какого черта смотрю на залив из специально предназначенного для этого окна? От моего дома до залива пять минут езды, и этих пяти минут я никак не выкрою.
Я начал подниматься по лестнице. Ковер приглушал шаги, и мне даже показалось, что я взломщик. Все в этом доме заставляло чувствовать себя здесь чужим. Сначала я зашел в комнату Челесты и опустил жалюзи — так вроде бы лучше, спокойнее. Кровать не застелена, на подушке лежит отглаженная блузка. Если бы не это, комната казалась бы такой же ухоженной, как и помещения на первом этаже.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57