Билятдин же Сафин, напротив, умел ценить преимущества оседлости и, хотя умереть планировал на диван-кровати в своей трехкомнатной квартире на Дмитровском шоссе, духовный потенциал крепил на чужеродных мусульманских доктринах и в этом вопросе был, надо сказать, кремень. Но Мише захотелось сегодня как следует угостить мужиков, не исключая Билятдина. Миша Готлиб праздновал трехлетие своей "подачи". Три года назад он получил вызов из Беершевы от своей старшей сестры пенсионерки Клары, подал документы и начал свое великое ожидание. Миша верил в магию нечетных чисел, в силу таких критических сроков, как три, пять, семь лет - или, скажем, одиннадцать, - и придавал сегодняшней дате судьбоносное значение. Поэтому, легко обманув необстрелянность соседа, он влил Билятдину пиво в стакан, где уже на четверть (если не на треть) притаилась в сумерках незаметная прозрачностью водка. Вскоре стало шумно и весело. "Коля!" "Миша!" "Пал Палыч!" "Самвел, пьянь тропическая!" - то и дело призывно кричали женщины с разных этажей, и только на первом окошко светилось мирно и терпеливо: невозмутимая Галия, уложив детей, похаживала вдоль вязальной машины и позвякивала себе рычажками под бульканье азу на плите и бормотанье телевизора, уставив в ночь тяжелое орудие своего живота. Голоса за столом казались Билятдину ритмичной музыкой, а деревья кружились и опрокидывали на него едва оперившиеся кроны. Новые ощущения Билятдину нравились. Ему хотелось говорить много, цветисто и мудро. Множество разных слов и суждений билось в голове, пенилось, словно пивной крымский прибой. - Ахматыч! - тряс его между тем за плечо Борщов. - Слышь, Ахматыч! Тебе мертвецы снятся? - Чего? Какие мертвецы? - вздрогнул Билятдин. - Известно какие. Ну вот бывает, другой раз, привидится во сне покойник сам, понял, мертвяк мертвяком, а сам с тобой разговаривает и руками так, ты понял, манит, манит... - Борщ, - мстительно вступился Миша, - а вот тебе, к примеру, говно снится? - Это почему это мне должно сниться говно? - обиделся дурень Борщов. - Ну если ты у нас санитарный техник, работник бачка и унитаза, то что тебе должно сниться? Снежные вершины? - Представляешь, Борщ, - затрясся дембель-хохотун Батурин, - ну по всему видать: говно говном, а разговаривает с тобой и манит, манит... - Говно видеть - между прочим, к деньгам, - авторитетно подвел черту персональный пенсионер союзного значения Пал Палыч Красноштан, отчего Батурин свалился с лавки и долго еще корчился неподалеку. Билятдин Сафин, человек довольно автономный, ни с кем особой дружбы не водил и мусульманского сердца никому, как правило, не открывал. Но к Мише Готлибу испытывал чувства специфические как к существу довольно близкому по вере (раз, сманенный в баню, Билятдин обнаружил, что сосед тоже обрезан); кроме того, Билятдин трепетал перед сакральностью акта, которому Миша посвятил три последних года жизни. На глазах у всех человек переходил в иное качество осмысленности, рыл в равнодушной почве лаз, чтоб уткнуться в конце этого туннеля не в тупой холодный свет, о котором галдят все вокруг, а в темную сырую рыхлость корней и сплести с ними корень своего смысла. Не такому ли пути к блаженству учит Магомет? - Миша, - с усилием выговорил Билятдин и коренасто навис над столом, упираясь ладонями в острые плечи напротив, - Михаил, я тебя уважаю... - И я уважаю тебя, Сафа-Гирей, вот тебя я по-настоящему уважаю... - Нет, ты мне другое скажи: за каким примерно хером ты едешь в такую охуенную даль? Билятдин никогда, ни при каких обстоятельствах не осквернял свой трезвый язык заборным словом, и застолье от изумления словно бы протрезвело на миг, замерев. И перевело замутненный недоверчивый взгляд с Сафина на Мишу. И прищурился Красноштан, покачав персональной своей головой: - Правда что. Именно что - за каким? И даже Батурин - не засмеялся, а тихонько выкрикнул: - Эх, Майклуша, что с Билятдинычем-то, змей, сотворил! Но Миша серьезно и твердо отвечал: - Хочешь знать? И вы - вот вы все, здесь присутствующие хроники и бытовые алкаши, вы все хотите знать, за каким, образно выражаясь, хером еду я на свою родину? - На ро-одину?! - выпучил рачьи глазки Красноштан. Он треснул кулаком по столу и гаркнул: - Здесь твоя родина, вонючка! Тута вот! - Иди в жопу, - подосадовал Миша и продолжал: - Объясняю. Только сперва немного выпьем. По чуть-чуть. - Я не пью, - сказал Билятдин. - Ты же знаешь. - А я, что ли, пью? - Сидим, джан, бэсэдуем! Нет? Кто тут пьет? - пожал плечами Самвел из автосервиса, который при сухом законе уже давно был бы долларовым миллионером. Глотнули, крякая и шумно выдыхая. Миша встал, весь в седом печальном пуху, словно тополь, упершись головой в звездное небо. - Значит, объясняю. Знаешь ли ты, Сафа-Гирей, дурилка ты картонная, чем ты дышишь? Что пьешь или, допустим, хаваешь - какие огурцы, какую рыбу, какие, извини за выражение, яйца? Какой ядовитой отравой покрыты изнутри в десять слоев твои роскошные дети, чтоб они так жили, как моя Клара на своих двух этажах в Беершеве! Я езжу по этим, мать их в душу, промышленным гигантам, по этим правофланговым таблицы Менделеева! И поверь мне, Билятдин - и ты, ветеран Сраноштан хренов, - всей этой блядской таблицей, этим всем дерьмом набиты наши речки под завязку, и почва, и атмосфера в смысле воздух - в том числе. Вот и прикинь, - мизинцем поправил Миша очки, - могу ли я в дальнейшем обрекать свою, дай ей Бог здоровья, Соню с ее диабетом и Борьку, скотину эту великовозрастную, трахнул, негодяй, какую-то шлюшку из класса, добро бы еврейку, нет, русскую красавицу нашел, теперь вот чувачка новенького ждем, после экзаменов будем жениться... Значит, всей этой хевре, включая новорожденного, тут, на вашей этой родине вашей хавкой травиться? Нет, Мойша хочет здоровую жену, здорового внука, сына и даже невестку, или, как сказал бы Сраноштан, сноху, будь она трижды слаба на передок! И я больше скажу, я еще уболтаю моего любимого тестя, старого пердуна Степу, с его геморроем и Миррой Самуиловной, продать - между прочим, тебе, Сафа-Гирей, горбатенький наш "Запорожец" и свалить вместе. Гадом буду. Миша сел. - А родина? - несмело нарушил тишину гробовщик. - Что родина? - Ты же на родину... предки... Про корни говорил... Мишенька! - Билятдин чуть не плакал. - Про Моисея кто рассказывал? Сорок лет... А ты - огурцы... Таблица Менделеева... Эх! Билятдин неловко смахнул пустой стакан, перешагнул через лавочку и, шатаясь, побрел сквозь густое, насыщенное таблицей Менделеева воздушное пространство двора к своему подъезду, справа от которого светилось на первом этаже недреманое окошко. На полпути, впрочем, ноги его заплелись, понесло Билятдина куда-то вбок и непослушной иноходью прибило к железным дверям гаража. Замок криво висел на разомкнутой дужке. "Взлом!" - пронеслась в тумане ужасная мысль.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30