Он называл эту виллу, – такую форму имело здание, – картонкой для шляп. Она была построена в современном стиле барокко и отделана во всех мелочах даровитейшим берлинским архитектором Кауфгером. Декораторы и мастеровые скоблили, чистили, красили. Пахло гипсом, лаком и свеже-оструганным деревом. В некоторых комнатах стены были уже покрыты обоями. Там и сям уже стояла мебель. Через несколько недель в вилле можно будет поселиться. Ванная комната из розового мрамора привела Женни в восторг.
– Как тебе нравится картонка для шляп? – спросил Венцель.
Женни была очарована. Ничего великолепнее она не видела никогда.
– Ну, я дарю тебе ее. Здесь будет жить Женни Флориан.
У Женни вырвался крик. Но тут же она отстраняюще подняла руку.
– Не надо дарить, Венцель! – воскликнула она, – Нет, не надо подарков.
Она сделалась вдруг задумчивой.
– В таком случае живи здесь, сколько захочешь. К твоему возвращению из Италии дом будет готов.
Несколько дней спустя Женни уехала с кинотруппой на юг. Поезд стремился вперед, а Женни мыслями стремилась назад. При виде каждой мызы, каждого дерева, отмеченных особыми чертами, она говорила себе: «Поскорей бы увидеть вас вновь!» Она чувствовала себя несчастной. «Таково уж мое призвание!» – твердила она с покорностью судьбе.
14
Ветер носился над степью. Он был еще мокрый от снега, но уже обдавал теплым дуновением весны. Сильный юго-западный шторм свирепствовал в последние дни.
От «Счастливого моста», бараки которого расплывались вдали на горизонте, до больших мастерских «Счастливого пристанища» тянулась теперь однообразная, огромная равнина, прерываемая только небольшою, колеблемой ветром, березовой рощею, которую, согласно плану, пощадил топор. Ей предстояло превратиться в «парк».
Прибыли машины и взрыхлили, измельчили, перекопали и загладили почву «Счастливого пристанища», где раньше стоял лес. Изо дня в день большие тракторы и паровые катки медленно ползали взад и вперед по новопроложен-ным дорогам. На канале появились баржи, доставлявшие щебень, шлак и булыжник. Постройкой этих дорог заняты были толпы рабочих. Другие работали на выгрузке барж. Переносные рельсовые пути вдоль и поперек пересекали равнину.
Леман за эти недели почти не раздевался. Еще слава богу, что дни стали длиннее. Письмо за письмом получал он из Берлина, приезжали инженеры, с утра до ночи звонил телефон. С ума можно было сойти. Его, разумеется, торопили. Сперва хвалили его, а затем оказалось, что он на целую неделю опоздал. Леман рвал и метал и, несмотря на однорукость, завел себе велосипед. Разъезжал весь день на велосипеде. Никакой темп не удовлетворял его.
Небольшая группа под руководством Георга Вейденбаха работала отдельно. В нее входили длиннобородый генерал и тот кривоногий слесарь, который когда-то работал на новой постройке у Венцеля Шелленберга. Они тащили с собой рейки, рулетки, визировали, промеряли я вбивали копья. Георг расхаживал с грязным и смятым чертежом под мышкой. Он получил задание обмежевать «Счастливое пристанище». «Они меня до отчаяния доведут! – крикнул ему Леман сквозь завывание бури – Эти ребята в Берлине думают, что мы колдовать умеем! Через три дня прибудут баржи со строительным материалом! Что вы на это скажете? Просто сумасшествие!»
В этот вечер порывы ветра достигли такой силы, что добровольцы-почтальоны, эти бодрые мальчишки, с трудом подвигались вперед на своих велосипедах. Один из велосипедистов прорвался сквозь бурю к Георгу. Он передал ему письмо.
Письмо! Георг все еще дрожал каждый раз при получении писем. Он зажал чертеж под мышкой и в сумеречном свете присмотрелся к почерку. Письмо было от Штобвассера. Мгла уже настолько сгустилась, что Георг с трудом мог читать. Одно он понял сразу: в письме содержались данные о местопребывании Христины! Георг побледнел. Он так разволновался, что отошел в сторону на десять шагов. Христина обратилась к Женни Флориан с какой-то просьбой, и Женни Флориан, предупрежденная Штобвассером, сейчас же сообщила ему об этом. Берлин, где-то в северной части города. Итак, след разыскался.
Затем следовали пространные рассуждения о бедственном материальном положении молодых художников в Берлине. Георг дальше не читал.
Ни слова не сказав, Георг покинул свою бригаду и быстро зашагал к баракам. Под конец пустился бежать. В конторе Лемана горел свет. Запыхавшись, бледный и в сильнейшем волнении, Георг вошел в комнату и попросил о немедленном двухдневном отпуске. Ему необходимо в этот же вечер уехать в Берлин.
– Да вы с ума сошли, черт бы вас побрал! – закричал Леман. – Как раз теперь?
Но вдруг умолк. Он увидел лицо Георга.
– Да что это с вами? – спросил он с живейшим участием. – Какой у вас вид? Садитесь! Что случилось?
– Не случилось никакого несчастья, – сказал Вейденбах, и краска начала медленно приливать к его лицу, – напротив, я получил счастливую или, может быть, счастливую весть, еще неизвестно наверное.
– Тем лучше, – сказал Леман. – Конечно, если нельзя иначе, то вам надо ехать, я это понимаю, как это ни грустно.
Так вы хотите отсутствовать два дня? Нельзя ли вам управиться скорее? Покамест я возьму на себя и вашу работу. Приходите через час, мы потолкуем подробнее. Ехать сегодня вам нет никакого смысла.
Из окон столярной мастерской струился яркий свет. Под одним из этих окон Георг остановился, чтобы еще раз внимательно прочитать письмо Штобвассера. Да, ошибки не было. След Христины нашелся, не адрес ее, но хоть след. Теперь, наконец, Георг овладел собою настолько, что мог дочитать письмо Штобвассера.
– Будь счастлив, что у тебя есть работа, Георг, – писал Штобвассер. – Может быть, скоро и я приеду к тебе. Все мы здесь, еще держащие в руках знамя искусства, находимся в отчаянном положении. Я занят работой для мебельной фабрики, но за какое вознаграждение! Качинский спасся в кино и, по-видимому, сделает карьеру, Но всем остальным живется отвратительно». И Штобвассер описывал, как известные художники и скульпторы продают и закладывают вещь за вещью, только чтобы прокормиться. Молодая скрипачка, лучшая ученица знаменитого виртуоза, каждый вечер играет за две марки в кино. Известный художник и гравер за несколько пфеннигов рисует в кафе портреты. Хорошие театры закрываются, фильмы и обозрения торжествуют. «Что же будет? – восклицал Штобвассер. – Правительство, городские управления не интересуются нами, да и газеты перестают интересоваться. Неужели искусству в нашей стране суждено погибнуть?…»
15
С первыми лучами рассвета Георг пошел на станцию и в двенадцатом часу дня выскочил в сильнейшем волнении из вагона, чтобы сейчас же отправиться в северную часть города. Маленький кучерской трактир, указанный в письме Христины, нетрудно было разыскать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94
– Как тебе нравится картонка для шляп? – спросил Венцель.
Женни была очарована. Ничего великолепнее она не видела никогда.
– Ну, я дарю тебе ее. Здесь будет жить Женни Флориан.
У Женни вырвался крик. Но тут же она отстраняюще подняла руку.
– Не надо дарить, Венцель! – воскликнула она, – Нет, не надо подарков.
Она сделалась вдруг задумчивой.
– В таком случае живи здесь, сколько захочешь. К твоему возвращению из Италии дом будет готов.
Несколько дней спустя Женни уехала с кинотруппой на юг. Поезд стремился вперед, а Женни мыслями стремилась назад. При виде каждой мызы, каждого дерева, отмеченных особыми чертами, она говорила себе: «Поскорей бы увидеть вас вновь!» Она чувствовала себя несчастной. «Таково уж мое призвание!» – твердила она с покорностью судьбе.
14
Ветер носился над степью. Он был еще мокрый от снега, но уже обдавал теплым дуновением весны. Сильный юго-западный шторм свирепствовал в последние дни.
От «Счастливого моста», бараки которого расплывались вдали на горизонте, до больших мастерских «Счастливого пристанища» тянулась теперь однообразная, огромная равнина, прерываемая только небольшою, колеблемой ветром, березовой рощею, которую, согласно плану, пощадил топор. Ей предстояло превратиться в «парк».
Прибыли машины и взрыхлили, измельчили, перекопали и загладили почву «Счастливого пристанища», где раньше стоял лес. Изо дня в день большие тракторы и паровые катки медленно ползали взад и вперед по новопроложен-ным дорогам. На канале появились баржи, доставлявшие щебень, шлак и булыжник. Постройкой этих дорог заняты были толпы рабочих. Другие работали на выгрузке барж. Переносные рельсовые пути вдоль и поперек пересекали равнину.
Леман за эти недели почти не раздевался. Еще слава богу, что дни стали длиннее. Письмо за письмом получал он из Берлина, приезжали инженеры, с утра до ночи звонил телефон. С ума можно было сойти. Его, разумеется, торопили. Сперва хвалили его, а затем оказалось, что он на целую неделю опоздал. Леман рвал и метал и, несмотря на однорукость, завел себе велосипед. Разъезжал весь день на велосипеде. Никакой темп не удовлетворял его.
Небольшая группа под руководством Георга Вейденбаха работала отдельно. В нее входили длиннобородый генерал и тот кривоногий слесарь, который когда-то работал на новой постройке у Венцеля Шелленберга. Они тащили с собой рейки, рулетки, визировали, промеряли я вбивали копья. Георг расхаживал с грязным и смятым чертежом под мышкой. Он получил задание обмежевать «Счастливое пристанище». «Они меня до отчаяния доведут! – крикнул ему Леман сквозь завывание бури – Эти ребята в Берлине думают, что мы колдовать умеем! Через три дня прибудут баржи со строительным материалом! Что вы на это скажете? Просто сумасшествие!»
В этот вечер порывы ветра достигли такой силы, что добровольцы-почтальоны, эти бодрые мальчишки, с трудом подвигались вперед на своих велосипедах. Один из велосипедистов прорвался сквозь бурю к Георгу. Он передал ему письмо.
Письмо! Георг все еще дрожал каждый раз при получении писем. Он зажал чертеж под мышкой и в сумеречном свете присмотрелся к почерку. Письмо было от Штобвассера. Мгла уже настолько сгустилась, что Георг с трудом мог читать. Одно он понял сразу: в письме содержались данные о местопребывании Христины! Георг побледнел. Он так разволновался, что отошел в сторону на десять шагов. Христина обратилась к Женни Флориан с какой-то просьбой, и Женни Флориан, предупрежденная Штобвассером, сейчас же сообщила ему об этом. Берлин, где-то в северной части города. Итак, след разыскался.
Затем следовали пространные рассуждения о бедственном материальном положении молодых художников в Берлине. Георг дальше не читал.
Ни слова не сказав, Георг покинул свою бригаду и быстро зашагал к баракам. Под конец пустился бежать. В конторе Лемана горел свет. Запыхавшись, бледный и в сильнейшем волнении, Георг вошел в комнату и попросил о немедленном двухдневном отпуске. Ему необходимо в этот же вечер уехать в Берлин.
– Да вы с ума сошли, черт бы вас побрал! – закричал Леман. – Как раз теперь?
Но вдруг умолк. Он увидел лицо Георга.
– Да что это с вами? – спросил он с живейшим участием. – Какой у вас вид? Садитесь! Что случилось?
– Не случилось никакого несчастья, – сказал Вейденбах, и краска начала медленно приливать к его лицу, – напротив, я получил счастливую или, может быть, счастливую весть, еще неизвестно наверное.
– Тем лучше, – сказал Леман. – Конечно, если нельзя иначе, то вам надо ехать, я это понимаю, как это ни грустно.
Так вы хотите отсутствовать два дня? Нельзя ли вам управиться скорее? Покамест я возьму на себя и вашу работу. Приходите через час, мы потолкуем подробнее. Ехать сегодня вам нет никакого смысла.
Из окон столярной мастерской струился яркий свет. Под одним из этих окон Георг остановился, чтобы еще раз внимательно прочитать письмо Штобвассера. Да, ошибки не было. След Христины нашелся, не адрес ее, но хоть след. Теперь, наконец, Георг овладел собою настолько, что мог дочитать письмо Штобвассера.
– Будь счастлив, что у тебя есть работа, Георг, – писал Штобвассер. – Может быть, скоро и я приеду к тебе. Все мы здесь, еще держащие в руках знамя искусства, находимся в отчаянном положении. Я занят работой для мебельной фабрики, но за какое вознаграждение! Качинский спасся в кино и, по-видимому, сделает карьеру, Но всем остальным живется отвратительно». И Штобвассер описывал, как известные художники и скульпторы продают и закладывают вещь за вещью, только чтобы прокормиться. Молодая скрипачка, лучшая ученица знаменитого виртуоза, каждый вечер играет за две марки в кино. Известный художник и гравер за несколько пфеннигов рисует в кафе портреты. Хорошие театры закрываются, фильмы и обозрения торжествуют. «Что же будет? – восклицал Штобвассер. – Правительство, городские управления не интересуются нами, да и газеты перестают интересоваться. Неужели искусству в нашей стране суждено погибнуть?…»
15
С первыми лучами рассвета Георг пошел на станцию и в двенадцатом часу дня выскочил в сильнейшем волнении из вагона, чтобы сейчас же отправиться в северную часть города. Маленький кучерской трактир, указанный в письме Христины, нетрудно было разыскать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94