- Кончай, Андрюха, за политику, мне она во где сидит. Ты лучше скажи,
которая в джинсухе, она замужняя?
- Говорит, разведенка. А кто ее знает. Здесь все разведенки.
Я закрываю глаза, и меня выключают из собеседования.
То, что называется "сегодня", - оно для меня кончилось по содержанию,
а остатки времени от "сегодня" нужно просто заспать. У меня есть свои
приемы, мобилизую их и через десяток минут перестаю слышать мир.
Утром вопреки ожиданию не испытываю лихорадочности, к которой был
готов. Напротив, ощущение, будто сменился ритм и внутренний и внешний, и
не замедлился, нет, но стал естественным и соразмерным всему, чем он
определен и что им определено. И я вспомнил, когда было такое же однажды,
- это перед той ночью, чуть ли не тридцать лет начал, когда впервые шел
разбрасывать листовки с объяснением народу моему, куда его ведут
почитаемые им вожди. Уже тогда я догадывался, что народу это вовсе не
нужно, но это нужно было мне, чтобы хоть как-то оправдать свое
существование в мире, который видел порочным от корней. Да, я помню это
светлое и ровное настроение, оно было, как благодать, но только "как",
потому что хватило его только на один день и одну ночь, потому что
утренние газеты следующего дня со всех своих страниц заплевали мне все
глаза непоколебимым торжеством лжи. Чем талантливее были журналисты, тем
изощреннее они лгали; чем талантливее были поэты, тем искуснее они
прятались от жизни, а листовки наши словно канули в ночь.
Мы не были революционерами, мы были выродками, бастардами социального
воспроизводства, ошибками процесса всеобщей мутации. Мы были обречены не
только на лагеря, но и на отчаяние, мы испытали его в полной мере, и
кто-то не выжил. Сгорел.
В чем была ошибка? В разные времена я определял ее по-разному.
Сегодня пробую это сделать так: нужно было отвести взор от целого и
увидеть целое в его частностях, и тогда, возможно, под ногами оказалась бы
масса конкретных дел, безусловно, правых или просто правильных, как то,
безусловно необходимое дело, на которое я иду сегодня ночью. Разве в те
далекие годы моей юности не нашел бы я применения своей энергии в частном,
но удостоверение чистом деле. Разве может существовать общество сколь
угодно порочное без оазисов добра и правды, где можно поселиться на
жительство и прожить, не приобщаясь к пакости системы?
Сейчас, сегодня мне кажется, что все это было возможно, но эту
несостоявшуюся возможность я все-таки до конца не примеряю к себе, к своей
судьбе, гнутому что фанатизм весьма свойствен мне, и вера в неминуемое и
уверенность в предопределенности путей неисповедимых - это мощное оружие
одиночества, когда, сражаясь с отчаянием или раскаянием, оно обязано
выстоять и утвердить себя среди прочих таких же одиночеств, измученных
сражением, и целесообразностью, и утилитарной пользой, - этот мой фанатизм
исключил с самого начала все прочие возможные варианты...
К тому же нынче что ни прохвост, то именно так и оправдывается,
дескать, всей правды я не говорил, но зато и не лгал, а даже с некоторой
смелостью проговаривал маленькие правдежки, - другие и этого не делали...
Бог с ними!
Зато сегодня я точно не фаталист, а самый что ни на есть реалист.
Сегодня я льщу себе надеждой, что шишки, полученные мной от жизни,
способны обернуться френологическими шишками мудрости, ну, разве же не
мудрее я этих юных авантюристов, разве не имею я морального права
попытаться повлиять на их судьбу, хотя бы чуть-чуть изменить ее
направление, разве не ради этого я принимаю участие в их авантюре? Ведь
стоит же чего-то мой опыт, знание людей! И уж, во всяком случае, я ничего
не теряю, если мое вмешательство в их судьбу окажется неудачным и
бесполезным.
Пожалуй, именно беспроигрышность ситуации - главная причина моего
нынешнего спокойствия, и в конце концов Бог с ними, с причинами...
В половине двенадцатого я выскальзываю из санатория. Полнолуние
компенсирует недостаточность освещенности приморских кривых проулков, хотя
обилие зелени именно в проулках весьма затрудняет ориентировку. Улицы
небезлюдны, и я, неторопливо идущий в нужную мне сторону, не кажусь сам
себе крадущимся, хотя, в сути, крадусь, таково мое состояние, и оно мне не
противно, скорее, забавно, ловлю себя на улыбке, на некоторой
искусственности шага, пытаюсь ее преодолеть, но тогда мои шаги начинают
звучать вызывающе, и мне ничего не остается, как посмеиваться над собой и
сосредоточиваться на том, чтобы не сбиться с направления. А это не просто.
Только хорошо запомнившиеся ориентиры выручают меня.
Калитку нахожу не сразу, но в резерве у меня еще пять минут, и я
выдерживаю время до секунды и лишь ровно в двенадцать начинаю выщупывать
автоматическую защелку на внутренней стороне калитки. Принцип ее работы
мне объяснен Валерой, и я справляюсь с ним довольно легко. Калитка
открывается почти без скрипа, хотя какой-то посторонний звук на мгновение
удерживает меня у черты чужого владения. Прислушиваюсь и вхожу, закрыв
калитку на защелку. В саду почти полная темнота. Луна еще низко и сейчас
перекрыта домами на противоположной стороне улицы. И лишь небо над
головой, как изнутри едва освещенный занавес.
Задача моя проста. Нужно пройти по узкой аллее, что ведет напрямую к
флигелю дома, занять позицию между флигелем и калиткой так, чтобы калитка
мне была видна хотя бы в очертаниях, на ос фоне я должен увидеть человека,
если он, не дай Бог, появится. Еще нужно рассмотреть забор, через который
мне предстоит перемахнуть в критической ситуации. Последняя задача
оказывается невыполнимой, потому что деревья совершенно перекрывают нужную
мне сторону забора, а времени на разведку нет, я не могу сойти с аллеи, не
потеряв из виду калитку. Соображаю, что в случае возвращения хозяина мне
совсем не обязательно ломиться через забор. Подав сигнал, то сеть
свистнув, я могу нырнуть в заросли сада и, воспользовавшись
замешательством пришедшего (а такое замешательство неизбежно), сумею
пробраться к калитке и исчезнуть незамеченным. Будь у него даже фонарик, и
это обстоятельство не слишком осложнит мое отступление. Не обо мне будут
его заботы, а о том, что происходит в доме. Кстати, о доме. Глаза мои на
калитке, а уши в доме. Такая кругом тишина, что я не могу не услышать
чего-то, что относится к происходящему сейчас там, внутри. Я пытаюсь
вообразить, прислушиваюсь и слышу, конечно, слышу звуки шагов, скрип
двери, еще что-то, чуть ли не кашель, я слышу это так отчетливо, что всей
волей своей удерживаюсь от того, чтобы обернуться.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26