– Ты не принесешь стол? – попросил Мамулян Чэда. Тот не шевельнулся. Его начинала интересовать борьба желаний между этими двумя людьми. Значение всего этого он не понимал, однако в комнате безошибочно угадывалось напряжение. Что-то ужасающее было на горизонте: может быть, волна; может быть, нет.
– Ты принеси, – сказал он Тому, сам он не мог отрывать глаз от состязающихся ни на мгновение. Том, радостный от того, что может очистить свой разум от сомнений, подчинился.
Чэд ослабил галстук, что для него было то же, что обнажиться догола. Он безупречно улыбнулся Мамуляну.
– Вы ведь собираетесь убить его, так? – спросил он.
– А ты что думаешь? – ответил Европеец.
– Что он такое? Антихрист?
Уайтхед хмыкнул от удовольствия, которое ему доставила эта идея.
– Так ты сказал... – с упреком он обратился к Европейцу.
– Это так? – торопил Чэд. – Скажите мне. Я смогу принять правду.
– Я еще хуже, чем это, мальчик, – сказал Уайтхед.
– Хуже?
– Хочешь клубники? – Уайтхед поднял вазу и протянул ему. Чэд бросил взгляд на Мамуляна.
– Он не отравил ее, – уверил его Европеец.
– Она свежая. Возьми. Уйди за дверь и оставь нас с миром.
Вернулся Том с маленьким столиком. Он поставил его посредине комнаты.
– Если вы сходите в ванную, – сказал Уайтхед, – то найдете там изобилие всяких напитков. В основном, водки. И немного коньяка тоже, я думаю.
– Мы не пьем, – сказал Том.
– Сделайте исключение, – ответил Уайтхед.
– Почему нет? – сказал Чэд, его губы были перепачканы в клубнике, по подбородку тек сок. – Это же конец света, верно?
– Верно, – кивая, сказал Уайтхед. – Так что можете идти, пить, есть и забавляться друг с другом.
Том уставился на Уайтхеда, который смотрел на него с притворным сожалением.
– Прошу прощенья, так вам не позволяют даже мастурбировать?
Том издал звук отвращения и вышел из комнаты.
– Твой напарник чего-то приуныл, – сказал Чэду Уайтхед. – Давай, бери оставшуюся клубнику. Искуси его.
Чэд так и не понял, насмехаются над ним или нет, но взял вазу и пошел вслед за Томом.
– Ты скоро умрешь, – отрывисто сказал он Уайтхеду и закрыл за собой дверь.
Мамулян разложил на столе колоду карт. Это не были порнографические карты – он сжег их на Калибан-стрит, вместе с несколькими книгами. Карты на столе были старше тех на много веков. Их масти были разрисованы от руки, рисунки старших карт были грубо вычерчены.
– Правда? – спросил Уайтхед о последних словах Чэда.
– Что?
– Насчет смерти.
– Прошу тебя. Пилигрим...
– Джозеф. Называй меня Джозеф, как всегда.
– ...разделим это на двоих.
– Я хочу жить.
– Конечно, хочешь.
– То, что произошло между нами – это ведь не причинило тебе вреда, разве нет?
Мамулян протянул карты Уайтхеду, чтобы тот перемешал, но когда предложение было проигнорировано, он сделал это сам, перемешав карты здоровой рукой.
– Ну так как?
– Нет, – ответил Европеец. – По правде, нет.
– Тогда в чем дело? Зачем вредить мне!
– Ты ошибаешься относительно моих мотивов. Пилигрим. Я пришел сюда не для того, чтобы мстить.
– Тогда зачем?
Мамулян принялся сдавать карты для «очка».
– Чтобы закончить нашу сделку. Тебе так сложно это уяснить?
– Я не заключал сделок.
– Ты обжуливал меня, Джозеф, почти всю свою жизнь. Ты вышвырнул меня прочь, когда я уже не был тебе нужен, и оставил меня подыхать. Я прощаю тебе все это. Это в прошлом. Но смерть, Джозеф, – он закончил раздачу, – она в будущем. В близком будущем. И я не буду один, когда отправлюсь туда.
– Я принес свои извинения. Если тебе нужны действия покаяния, назови их.
– Нет.
– Тебе нужны мои яйца? Мои глаза? Возьми их!
– Играй, Пилигрим.
Уайтхед встал.
– Я не хочу играть!
– Но ты просил.
Уайтхед взглянул на карты, разложенные на столе.
– Вот так ты меня и заполучил, – тихо сказал он. – Этой гребаной игрой.
– Сядь, Пилигрим.
– Заставил меня мучиться страданиями проклятых.
– Разве? – В голос Мамуляна вплелось сочувствие. – Ты правда мучился? Если так, то мне действительно очень жаль. Смысл искушения в том, что некоторые вещи стоят своей цены.
– Ты Дьявол?
– Ты же знаешь, что нет, – сказал Мамулян, морщась от этой новой мелодрамы. – Каждый человек – свой собственный Мефистофель, ты не думаешь? Если бы не появился я, ты заключил бы сделку с какой-нибудь другой силой. И получил бы свое состояние, своих женщин и свою клубнику. И все эти мучения, от которых я тебя заставил страдать.
Уайтхед слушал, как иронизировал этот мягкий голос. Конечно же, он не страдал — он прожил жизнь удовольствий. Мамулян прочитал эти мысли на его лице.
– Если бы я действительно хотел, чтобы ты мучился, – раздельно проговорил он, – Я бы получил это сомнительное удовольствие много лет назад. И ты знаешь об этом.
Уайтхед кивнул. Свеча, которую сейчас Европеец поставил рядом с розданными картами, дрогнула.
– То, чего я хочу от тебя, намного более постоянно, чем страдание, – сказал Мамулян. – Теперь играй. У меня зудят пальцы.
71
Марти вышел из машины и постоял несколько секунд, глядя на угрожающую громаду отеля «Обитель Демонов». Свет, почти неразличимый во тьме, мерцал в одном из окон верхнего этажа. Второй раз за сегодняшний день, он отправлялся в отель через пустырь; его била дрожь. Кэрис не вступала с ним в контакт с того момента, как он отправился сюда. Он не вторгался в ее молчание – было слишком много возможных причин. И ни одна из них не была приятной для него.
Когда он подошел к передней двери, он заметил, что она взломана. По крайней мере, он может войти нормально вместо того, чтобы карабкаться по пожарной лестнице. Он переступил через набросанные доски и прошел через огромный дверной проем в фойе, остановившись, чтобы дать глазам время освоиться в темноте, прежде чем начать осторожно подниматься по обгоревшей лестнице. Во мраке каждый звук, который он издавал, казался выстрелом в похоронной, шокирующей тишине. Пытаясь ступать как можно тише, он начал подъем – лестница хранила слишком много сюрпризов, чтобы сохранить полную тишину. Он был уверен, что Европеец слышит его и готовится вдохнуть в него убийственную пустоту.
Когда он добрался до того места, куда он входил с пожарной лестницы, ему стало намного легче ориентироваться. И только когда он добрался до покрытого коврами пола, он вспомнил, что идет без хоть какого-нибудь оружия или плана, пусть самого примитивного, как вырвать Кэрис. Все, на что он мог надеяться, это то, что она больше не была важным элементом в повестке дня Европейца, что ее могут упустить из вида на несколько жизненно важных мгновений. Ступив на последний этаж, он уловил свое отражение в одном из зеркал холла – худой, небритый, на лице все еще оставались следы крови, на рубашке тоже кровяные потеки – он выглядел, как лунатик.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124