В ожидании осуществления…
Я посмотрела на Коула. Свет из зеркала потускнел, и теперь я уже не различала, открыты у Коула глаза или нет; смотрит ли он на меня с сочувствием или со злобой и смотрит ли вообще.
— Она настоящая? — спросила я.
С его губ сорвался долгий, протяжный крик. Свечи подхватили его по очереди: пламя вспыхнуло ярче, тени дрогнули, закачались, но все-таки устояли и снова сгустились вокруг успокоившихся огоньков, а крик померк, превратившись в слабеющий шелест, дуновение, шёпот.
— Продолжай. Продолжай…
Коул кивнул. Указал на маленький столик рядом с девочкиной кроватью. Там лежала перьевая ручка. Я взяла её, потрогала пальцем влажное острие и подумала про мальчиков в соседней комнате. Может быть, Коул тоже потерял ребёнка? И поэтому он теперь воплощает в жизнь эти бледные отражения? Вот этой ручкой, этими чернилами; зеркальным колдовством. И вот теперь, в этом сумрачном свете, передо мной было тело девочки. — Что надо делать?
Коул только кивнул. Ничего не сказал.
— Пожалуйста. Что я должна написать?
В ответ — опять тишина. Похоже, что в этой работе мне никто не поможет. Все надо делать самой. Надо использовать свой талант. Скромный талант к оформлению мыслей в слова. Все-таки я журналист. Но мне платили за строчки, а не за душевную боль. И какая от этого польза теперь? О чем мне писать? Как найти правильные слова? Что надо делать?
Все эти истории, которыми я зарабатывала на жизнь. Потерявшиеся собаки, выставки цветов, обзоры книг и музыкальных альбомов. Капризы моды, королевские свадьбы, убийства, торговля наркотиками. Положение в стране, разные состояния души, интервью с незнакомыми людьми, начало болезни, шум. А потом эта тетрадка, мои путевые заметки. Надломленные слова.
Что я должна написать, чтобы её оживить, эту девочку? О чем мне писать? О цветах и собаках? О мелодиях и словах, о поэзии, о красных платьях, об обманчивой внешности, о королях с королевами, о счастливых невестах, об иглах и венах, о кровопролитии, о стране и гражданском долге, о своём месте в мире, о наших желаниях, о странностях жизни? О болезни? О дорогах, шоссе и развилках? О чем?
— Пожалуйста, помогите мне. Подскажите.
Ответа не было. Лицо Коула вновь слилось с темнотой. Мне дали шанс. Этот единственный шанс: снова любить. Любить. Снова. Опять.
Но все надо делать самой.
В одиночестве.
Закрыть глаза…
Опустить ручку на кожу. На холодный живот. Острый кончик пера. Сгущённая темнота, вытекающая наружу. Темнота на острие пера. Текучая, влажная темнота. Чернила. Ручка, спящее тело и все, что перетекает из одного в другое.
Собака, цветы, песня…
* * *
Собака, цветы, песня, и все, что перетекает из одного в другое. Собачка, которую мы нашли на лужайке, в цветах. А вокруг пели птицы, помнишь? Она была вся засыпана лепестками и такая холодная, что сперва мы подумали, она мёртвая; но нет, она просто спала среди цветов, вся засыпанная лепестками, такими яркими, она спала в яркой россыпи лепестков, спала, а потом проснулась, а вокруг пели птицы, птицы не умолкали ни на секунду, ты помнишь? А потом мы пошли домой и взяли собачку с собой. Красные цветы, птичьи трели, стихотворение, которое мы придумали вместе, про все, что было в тот день, мы придумали его вместе, а дома записали его в тетрадку, помнишь, мы вместе выбрали тетрадку и записали туда стихотворение, чёрной ручкой, чёрной ручкой на белом листе, нет, яркие лепестки на шёрстке, вся засыпана, нет, мёртвая, нет, просто спит, а слова просыпаются, слова будят тебя, ты помнишь? Как мы её украшали, тетрадку, как мы её берегли и любили, тетрадку, как мы её прятали, как мы сделали из неё короля с королевой, вместе, как мы её поженили, тетрадку, сделали из неё невесту, такую красивую, помнишь, теперь ты помнишь, главное, чтобы ты не заснула, главное, не давать тебе спать, твои лекарства, помнишь, мы давали тебе порошок, золотистая пыль засыпала тебя, чтобы тебя разбудить, чтобы ты не спала, такая яркая, золотистая, помнишь, как тебе кололи лекарство, чтобы тебя отравить, нет, чтобы спасти, чтобы спасти тебя, эти чёрные отметины, влага, царапины, нет, перо, спящее тело, и все, что перетекает из одного в другое, не для того, чтобы тебя убить, а чтобы вернуть тебя к жизни, чтобы ты снова хотела жить, Анджела, и если это такая страна, пусть это будет страна твоей кожи, твоего тела и крови, когда все рушится, нет, свершается, воскресает, умирает, нет, просыпается, воскресает, в этой стране любви, на своём месте в мире, ручка скользит по коже, по коже моей дочки, ручка, тело, и все, что перетекает из одного в другое, такие яркие, чёрной ручкой на коже, отрава в крови, нет, просто яркие лепестки, все, что сломалось, мы это починим, теперь, словами, слова заставят твоё сердце биться, по груди, по лицу, что уже обретает форму, эти слова, что ложатся на кожу, повсюду, нет, это чужое лицо, не твоё, форма сминается, нет, мягкая влага, кусочки содранной кожи, царапины, чёрные чернила. Вскрики боли, темнота. Слова превращаются в яд. Чужое лицо, не твоё. И ручка, которая ищет слова, но находит только болезнь. Надо остановиться, оторвать ручку от кожи, но нет, сейчас нельзя останавливаться, нельзя, я не могу, не могу, нет, собака, цветы, песня, нет, надо проснуться, проснуться, открыть глаза, нащупать крошечные рычажки, что приводят в движение глаза, оторвать ручку от тела девочки, открыть глаза, прищуриться на свет, что врезается прямо в зрачки, нет, нет…
* * *
Где я? Тело — тугой комок боли, свернувшийся на бетонном полу. Кто-то стоит надо мной. Что-то мне говорит. Поток слов. Перед глазами — цветной туман. Треск и шипение. Звуки — как искры. И в клубящихся радужных пятнах и шуме — лицо. Лицо девочки. Оно наклоняется ближе ко мне, ещё ближе.
— Марлин?
Зыбкая, ускользающая красота.
Анджела …
— Марлин, очнись.
Лицо расплывается и бледнеет, а потом вдруг обретает чёткость. Да, теперь я все вижу. И её руки… они обнимают меня так крепко. Она здесь, со мной. На полу. Она прижимает меня к себе.
Я хотела заговорить, но не смогла.
— Марлин, ну еб твою мать.
Я не смогла ничего сказать. Язык как будто увяз в пыли. В пыли из раскрошившихся слов. Слюна пропитала сухую пыль, и она стала как вязкое тесто.
Это была не она. Не она. Тапело подняла меня и усадила, придерживая, чтобы я не упала. Теперь я поняла, где мы. Кирпичные стены, жёлтый свет под потолком. Наша машина. На том же месте, где мы поставили её утром.
— Вот, выпей воды. Я взяла у Тапело бутылку, сделала долгий глоток и едва не задохнулась. Прохладная влага хлынула в горло и провалилась в желудок.
— Давай поднимайся.
У меня под ногами валялись какие-то странные штуки: пакетики с растворимым кофе, обрывки мятых салфеток, ключи, ириски, листовки, книжка квитанций, монеты, бумажные деньги, перочинный ножик, купоны на бензин.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62