— И какое же самое лучшее?
— Твои пирамиды будут.
— Будут — что?
— Я не знаю. Мне мальчик сказал. Это самое лучшее из всего. На данный момент.
— Может, разрушены?
— Что?
— Твои пирамиды будут разрушены. Может быть, так?
— Марлин, мне кажется, тут нельзя угадать. И, наверное, смысл не в этом.
Должно быть, я случайно нажала на какую-то кнопку, потому что буквы теперь побежали быстрее, в своём отчаянном и безнадёжном поиске.
— Знаешь, почему здесь так много людей?
— Нет.
— Я думала, здесь будет мало людей. Почти никого. Но я спросила у этих ребят. И знаешь, что они мне сказали? Что они путешествуют по побережью. Всей семьёй. Понимаешь? Все эти люди, они путешествуют по побережью, где шум сильнее всего. Если где есть работа, они остаются. Они живут с этим, Марлин. Ты понимаешь? Они с этим живут.
Я посмотрела на набережную внизу. Потом оглядела пляж. Дети, подростки и взрослые. И даже несколько стариков. Я смотрела на этих людей, как они целовались, и бегали, и играли. Стояли поодиночке, или компаниями, или целой толпой. Как-то вдруг их стало слишком много. Я слышала их голоса. Крики и шепоты. Зазывные выкрики продавца хотдогов. Музыка, словно тающая в пространстве. Популярная песенка, вспененная мелодия карусели. Я видела сверкающих лошадок, пойманных в петлю мелодии. Солнце прорвалось сквозь облачную завесу, и все краски отхлынули прочь. Крики детей, когда все цвета сорвались с их одежды, с их лиц, с деревянных лошадок на карусели. Я смотрела на эти цвета, проплывающие над пляжем длинными тонкими клочьями, среди толпы. Они как будто цеплялись за руки людей, но не задерживались — уплывали дальше, расплывались по воздуху, трепетные и зыбкие, и исчезали в небе над рядом отелей вдоль пляжа.
— С тобой все в порядке?
— Что? А, да…
— И вот что я подумала, Марлин. Может быть, мы с тобой тоже проедемся по побережью? Ну так, недолго. Как ты думаешь?
Я посмотрела на девочку.
Она ждала, что я отвечу. Хотя Тапело смотрела в другую сторону, не на меня, я поняла, что она ждёт ответа. Но что я могла ей сказать?
— Ой, смотри. — Тапело указала куда-то в толпу, над толпой. — Смотри.
Там были Павлин с Хендерсон. И они танцевали. У самого края прибоя, так что волны, набегающие на берег, плескались у них под ногами. Медленный вальс. Они танцевали.
— Это или по-настоящему грустно, — сказала Тапело, — или очень красиво.
— Да.
— Что-то типа.
А потом Хендерсон вдруг оттолкнула Павлина.
— И как он её вообще терпит?
— Слушай, Тапело…
— Да?
— Слушай. Этого никогда не будет.
— Чего?
— Ну, мы с тобой, вместе…
— Да.
— Этого никогда не будет. Пойми, пожалуйста. Она обернулась ко мне.
— Да. Я все понимаю. Я все понимаю, бля.
— Тапело…
— Ну и пожалуйста.
И она пошла прочь. Пошла прочь от меня. Что я такого сказала?
— Тапело, подожди… Я бросилась следом за ней.
— Тапело…
Толпа сомкнулась, отрезав её от меня, и я не стала ничего делать. Я позволила, чтобы толпа меня остановила, удержала на месте.
Потому что так было нужно.
Чтобы она ушла.
Орфограф тихонько бибикнул у меня в руке.
Я опять посмотрела на пляж. Павлина с Хендерсон уже не было. Только какие-то дети играли у самого края воды. Они как будто искрились в водяной взвеси тумана, в пляшущих отблесках моря под солнцем. Словно хрупкие волшебные существа из сказки, которые могут в любое мгновение раствориться в тумане. Туман сгущался. Вбирал себя и людей, и карусель, и пирс в отдалении. Все вокруг сделалось зыбким и мягким. Молодой человек со щитом-бутербродом снова прошёл по мощёной дорожке. Теперь — обратно. Слово, написанное у него на щите, осталось единственным ярким пятном в этом клубящемся мареве. Шум возвращался ко мне, и, что самое странное, теперь я была ему рада. Потому что мне вдруг показалось, что это правильно, что так и надо.
Откуда взялось это болезненное желание поддаться болезни? Я снова подумала о Тапело. Может быть, зря я её оттолкнула. Теперь я уже сомневалась, что поступила с ней правильно. Орфограф бибикнул ещё раз, сыграл обрывок какой-то мелодии, и я взглянула на экран. Теперь буквы бежали ещё быстрее, сливаясь в смазанную полосу текста. Мне показалось, что там промелькнуло какое-то слово. Текучее зеленое слово, или несколько слов, или даже целое предложение — промелькнуло и тут же исчезло. У меня было странное ощущение, что что-то пытается ко мне пробиться, какой-то сигнал, только ко мне одной, и я стала давить на клавиши без разбора. Наверное, я слишком сильно давила, потому что не удержала орфограф, и он выскользнул у меня из рук, и упал на дорожку внизу.
Я посмотрела туда, и у меня закружилась голова. Прямо подо мной стоял молодой человек со щитом-бутербродом и смотрел на меня, запрокинув голову. Он улыбался. У него на щите ярко светилось слово.
ОБЕРНИСЬ.
И я поняла, что это слово — точно такого же оттенка зеленого, как и буквы на экране орфографа. Я отпрянула от перил. Мир закружился и вдруг пропал, и у меня в голове вспыхнул свет, звук и запах, обжигающий треск, едкий привкус двух проводов под напряжением, замкнутых напрямую, как будто я глянула прямо на солнце. А потом, в чёрном соцветии темноты, оставшейся после света, у меня перед глазами проплыли буквы. Горящие буквы, зеленые, яркие, электрические.
…сбиксепназадвколизпра…
И я увидела скрытое в них слово. И соединила два слова вместе: со щита и с экрана. Вот — инструкция для меня. Я обернулась назад.
И что я увидела?
Белые отели, кафе, жилые дома «с видом на море». Клоуна на велосипеде. Детскую руку, жёлтый воздушный шарик, кусочек верёвки, соединивший их вместе. Плакат с приглашением на фестиваль фейерверков. Автобусную остановку. Людей, беззаботно прогуливающихся по набережной, и дорогу, уходящую в обе стороны. И по дороге, буквально в паре шагов от меня, медленно проехал побитый красный лимузин.
Его стекла были как холодные чёрные зеркала, в которых отражалось небо.
* * *
Тёмная, дымная кофейня на тихой улочке рядом с торговым центром. Обговорённое место встречи. Я пришла туда первой. Сразу за мной — Павлин. Чуть позже — Хендерсон. Они по-прежнему не разговаривали друг с другом. То есть не разговаривали по-настоящему. Павлин спросил у меня, где Тапело, и я только пожала плечами. Он как-то странно скривился, а Хендерсон покачала головой. Её лицо оставалось совершенно непроницаемым. Я никак не могла понять, что она чувствует. А вот Павлин был какой-то весь дёрганый, весь на взводе. Он то крепко зажмуривал глаза, то вдруг открывал их, как будто пытаясь снять напряжение.
Я сидела напротив и наблюдала за ними. У меня было странное чувство, что они далеко-далеко — словно это были не люди, сидящие рядом, а две фигуры в пейзаже, вдали. Я не знаю, как это ещё описать. Их голоса уплывали куда-то, словно их относило ветром.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62
— Твои пирамиды будут.
— Будут — что?
— Я не знаю. Мне мальчик сказал. Это самое лучшее из всего. На данный момент.
— Может, разрушены?
— Что?
— Твои пирамиды будут разрушены. Может быть, так?
— Марлин, мне кажется, тут нельзя угадать. И, наверное, смысл не в этом.
Должно быть, я случайно нажала на какую-то кнопку, потому что буквы теперь побежали быстрее, в своём отчаянном и безнадёжном поиске.
— Знаешь, почему здесь так много людей?
— Нет.
— Я думала, здесь будет мало людей. Почти никого. Но я спросила у этих ребят. И знаешь, что они мне сказали? Что они путешествуют по побережью. Всей семьёй. Понимаешь? Все эти люди, они путешествуют по побережью, где шум сильнее всего. Если где есть работа, они остаются. Они живут с этим, Марлин. Ты понимаешь? Они с этим живут.
Я посмотрела на набережную внизу. Потом оглядела пляж. Дети, подростки и взрослые. И даже несколько стариков. Я смотрела на этих людей, как они целовались, и бегали, и играли. Стояли поодиночке, или компаниями, или целой толпой. Как-то вдруг их стало слишком много. Я слышала их голоса. Крики и шепоты. Зазывные выкрики продавца хотдогов. Музыка, словно тающая в пространстве. Популярная песенка, вспененная мелодия карусели. Я видела сверкающих лошадок, пойманных в петлю мелодии. Солнце прорвалось сквозь облачную завесу, и все краски отхлынули прочь. Крики детей, когда все цвета сорвались с их одежды, с их лиц, с деревянных лошадок на карусели. Я смотрела на эти цвета, проплывающие над пляжем длинными тонкими клочьями, среди толпы. Они как будто цеплялись за руки людей, но не задерживались — уплывали дальше, расплывались по воздуху, трепетные и зыбкие, и исчезали в небе над рядом отелей вдоль пляжа.
— С тобой все в порядке?
— Что? А, да…
— И вот что я подумала, Марлин. Может быть, мы с тобой тоже проедемся по побережью? Ну так, недолго. Как ты думаешь?
Я посмотрела на девочку.
Она ждала, что я отвечу. Хотя Тапело смотрела в другую сторону, не на меня, я поняла, что она ждёт ответа. Но что я могла ей сказать?
— Ой, смотри. — Тапело указала куда-то в толпу, над толпой. — Смотри.
Там были Павлин с Хендерсон. И они танцевали. У самого края прибоя, так что волны, набегающие на берег, плескались у них под ногами. Медленный вальс. Они танцевали.
— Это или по-настоящему грустно, — сказала Тапело, — или очень красиво.
— Да.
— Что-то типа.
А потом Хендерсон вдруг оттолкнула Павлина.
— И как он её вообще терпит?
— Слушай, Тапело…
— Да?
— Слушай. Этого никогда не будет.
— Чего?
— Ну, мы с тобой, вместе…
— Да.
— Этого никогда не будет. Пойми, пожалуйста. Она обернулась ко мне.
— Да. Я все понимаю. Я все понимаю, бля.
— Тапело…
— Ну и пожалуйста.
И она пошла прочь. Пошла прочь от меня. Что я такого сказала?
— Тапело, подожди… Я бросилась следом за ней.
— Тапело…
Толпа сомкнулась, отрезав её от меня, и я не стала ничего делать. Я позволила, чтобы толпа меня остановила, удержала на месте.
Потому что так было нужно.
Чтобы она ушла.
Орфограф тихонько бибикнул у меня в руке.
Я опять посмотрела на пляж. Павлина с Хендерсон уже не было. Только какие-то дети играли у самого края воды. Они как будто искрились в водяной взвеси тумана, в пляшущих отблесках моря под солнцем. Словно хрупкие волшебные существа из сказки, которые могут в любое мгновение раствориться в тумане. Туман сгущался. Вбирал себя и людей, и карусель, и пирс в отдалении. Все вокруг сделалось зыбким и мягким. Молодой человек со щитом-бутербродом снова прошёл по мощёной дорожке. Теперь — обратно. Слово, написанное у него на щите, осталось единственным ярким пятном в этом клубящемся мареве. Шум возвращался ко мне, и, что самое странное, теперь я была ему рада. Потому что мне вдруг показалось, что это правильно, что так и надо.
Откуда взялось это болезненное желание поддаться болезни? Я снова подумала о Тапело. Может быть, зря я её оттолкнула. Теперь я уже сомневалась, что поступила с ней правильно. Орфограф бибикнул ещё раз, сыграл обрывок какой-то мелодии, и я взглянула на экран. Теперь буквы бежали ещё быстрее, сливаясь в смазанную полосу текста. Мне показалось, что там промелькнуло какое-то слово. Текучее зеленое слово, или несколько слов, или даже целое предложение — промелькнуло и тут же исчезло. У меня было странное ощущение, что что-то пытается ко мне пробиться, какой-то сигнал, только ко мне одной, и я стала давить на клавиши без разбора. Наверное, я слишком сильно давила, потому что не удержала орфограф, и он выскользнул у меня из рук, и упал на дорожку внизу.
Я посмотрела туда, и у меня закружилась голова. Прямо подо мной стоял молодой человек со щитом-бутербродом и смотрел на меня, запрокинув голову. Он улыбался. У него на щите ярко светилось слово.
ОБЕРНИСЬ.
И я поняла, что это слово — точно такого же оттенка зеленого, как и буквы на экране орфографа. Я отпрянула от перил. Мир закружился и вдруг пропал, и у меня в голове вспыхнул свет, звук и запах, обжигающий треск, едкий привкус двух проводов под напряжением, замкнутых напрямую, как будто я глянула прямо на солнце. А потом, в чёрном соцветии темноты, оставшейся после света, у меня перед глазами проплыли буквы. Горящие буквы, зеленые, яркие, электрические.
…сбиксепназадвколизпра…
И я увидела скрытое в них слово. И соединила два слова вместе: со щита и с экрана. Вот — инструкция для меня. Я обернулась назад.
И что я увидела?
Белые отели, кафе, жилые дома «с видом на море». Клоуна на велосипеде. Детскую руку, жёлтый воздушный шарик, кусочек верёвки, соединивший их вместе. Плакат с приглашением на фестиваль фейерверков. Автобусную остановку. Людей, беззаботно прогуливающихся по набережной, и дорогу, уходящую в обе стороны. И по дороге, буквально в паре шагов от меня, медленно проехал побитый красный лимузин.
Его стекла были как холодные чёрные зеркала, в которых отражалось небо.
* * *
Тёмная, дымная кофейня на тихой улочке рядом с торговым центром. Обговорённое место встречи. Я пришла туда первой. Сразу за мной — Павлин. Чуть позже — Хендерсон. Они по-прежнему не разговаривали друг с другом. То есть не разговаривали по-настоящему. Павлин спросил у меня, где Тапело, и я только пожала плечами. Он как-то странно скривился, а Хендерсон покачала головой. Её лицо оставалось совершенно непроницаемым. Я никак не могла понять, что она чувствует. А вот Павлин был какой-то весь дёрганый, весь на взводе. Он то крепко зажмуривал глаза, то вдруг открывал их, как будто пытаясь снять напряжение.
Я сидела напротив и наблюдала за ними. У меня было странное чувство, что они далеко-далеко — словно это были не люди, сидящие рядом, а две фигуры в пейзаже, вдали. Я не знаю, как это ещё описать. Их голоса уплывали куда-то, словно их относило ветром.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62