Работа действительно грязная, и тут нужны крепкие нервы. Но это именно то,
чем они занимались. И вот однажды случилось так, что в одной хижине спрятался человек. И он выбежал им навстречу, и Павлин его застрелил. Вот так вот просто. Это действительно было просто, и сперва Павлин очень по этому поводу переживал, но потом перестал. Все чувства как будто умерли. Ему стало чуточку проще причинять другим боль, вот и все, а потом война кончилась, но Павлин так и остался бесчувственным к чужой боли, и со временем это бесчувствие только окрепло. Потому что он сам так хотел. Но с тех пор он носил пистолет только в качестве устрашения. С того раза, на войне, он никого не убил.
— Кроме себя? — сказала Тапело.
— Кроме себя.
— Так рассказывай.
Джим Спендер сказал, глядя на пистолет:
— Ты убьёшь меня? Ты из тех, кто убивает?
— Спендер, не зли меня.
— Ты сам не знаешь, зачем пришёл, да? Павлин не ответил.
— Да, похоже, не знаешь. Обыкновенный тупой громила, который понятия не имеет, зачем он вообще живёт.
— Не зли меня, я сказал.
— Прошу прощения, я не хотел тебя обидеть. Я просто пытаюсь сказать, что я знаю, как действует Билли. Ему не нужно, чтобы меня убили. Ему нужно, чтобы меня измудохали до полусмерти. В качестве заслуженного наказания. Тех, кто плохо себя ведёт, надо наказывать, так он, кажется, говорит? Да, похоже, я прав. Как ты думаешь, я прав? Потому что он любит судить других, Бандит Билли.
— Бля, достал.
— Ты нарушишь приказ?
— Я сейчас разозлюсь.
— Ну ладно. — Спендер налил себе ещё виски. — Я тоже буду с тобой откровенным. Билли не знает. Бандит Билли не знает, в чью пользу счёт. Он думает, что контролирует ситуацию. Но он давно уже ничего не контролирует. Понимаешь, о чем я?
— Нет. Объясни.
— Все очень просто. Да, я его крупно подставил. Бандит ещё не понимает, как все серьёзно. Но очень скоро поймёт. И тогда он поймёт, что надо было со мной обойтись по-другому. Но будет уже поздно.
— Что ты сделал? Спендер улыбнулся.
— У меня все готово. Я сделал себе новый паспорт и все бумаги. — Спендер выложил документы на стол. — Я стану кем-то другим. Новый паспорт — новый человек.
— Что ты сделал с Билли?
— Я его заказал. И его должны грохнуть. Павлин не знал, что сказать.
— Может, все-таки выпьешь?
Павлин вдруг увидел себя словно со стороны. Увидел парня с пистолетом в руке. Рука заметно дрожала. И Павлин понял, что совершил ошибку. Не надо было ему доставать пистолет.
— А тебя не огорчает, как ты живёшь? — спросил Спендер.
— Что?
Павлин никак не мог сосредоточиться. Голова как будто наполнилась чернотой, перед глазами все поплыло. Его цель превратилась в зыбкий силуэт, смазанный по краям.
— То есть если это вообще можно назвать жизнью? Павлин пытался удержать пистолет, но теперь он не знал,
куда целиться. Ему казалось, что они там не одни. Что там был кто-то ещё.
— Блин, — сказала Тапело. — Помехи пошли, да? Шум? Причём очень неслабый.
Павлин как будто её и не слышал.
— Ну, чего? — спросил Спендер. — Теперь ты все знаешь. Будешь меня убивать?
— Ты так торопишься умереть? — спросил Павлин.
— Мне уже все равно. Я заразился. — Спендер указал на закрытые зеркала, но Павлин пока что не мог сопоставить одно с другим. Он был смущён и растерян, и слова о болезни заставили его задуматься о своём собственном состоянии.
— А ты тоже, смотрю, подхватил эту заразу? — спросил Спендер. — Да, похоже на то.
Свободной рукой Павлин взял со стола фотографию. Посмотрел на неё. И завис.
— Что-то не так, дружище?
— Лицо…
— Ничему нельзя доверять. Вот что самое поганое. Все теряется, и ничего уже не восстановишь и не сохранишь. Нет ничего постоянного, закреплённого. А что будет дальше? К чему мы придём? И куда нам идти?
Павлин оторвался от фотографии. Он посмотрел на Спендера, а потом повернулся к зеркалу. Полотенце упало на пол, и зеркало было открыто. Павлин увидел своё отражение. У него в голове вдруг возник странный шум, и в этом шуме он различил слова:
— Ну что, будешь меня убивать? Это был голос его мишени.
Он повернулся к своей мишени.
— Знаешь, дружище, сдаётся мне, что один из нас точно не выйдет отсюда живым.
Его мишень поднялась из-за стола. Что-то было неправильно. Павлин это чувствовал. Он смотрел на свою мишень, а в голове засела нелепая мысль, что он смотрит на себя самого, что это он сам стоит там, перед ним, и что теперь он тоже стал мишенью. У Павлина в руке был пистолет. И у того — другого — тоже был пистолет.
— Да, впечатляющее представление.
Кто это сказал? Два пистолета целились друг в друга сквозь рябящую пелену зеркального стекла. Шум проник сквозь стекло, и один из пистолетов выстрелил. Или, может быть, выстрелили оба. Тот, кто стрелял, попал в цель. Там была кровь. Много крови. Она разбрызгалась по столу и по стульям, затянутым целлофановой плёнкой. Тот, кто стрелял, ощутил внутри странную пустоту. Как это бывает, когда умирают все чувства.
И что теперь?
Тот, кто стрелял, взял со стола паспорт. Открыл. Внутри была вклеена фотография. Его собственная фотография. Там было имя. Джон Павлин. Да, именно так. Тот, кто стрелял, убрал паспорт в карман.
— Погоди, — сказала Тапело. — Что с тобой?
Тот, кто стрелял, взял со стола шляпу. Из коричневой кожи, с плоской тульёй и загнутыми полями. Он надел её на голову. Точно его размер. Он забрал и фотографию. На фотографии тоже был он. Тот, кто стрелял, вышел из дома-прицепа. На улице было уже темно. На небе светила луна. Полумесяц. Луна как будто мерцала.
— Что происходит? — спросила Тапело.
Те двое парней теперь стояли у прицепа. Один из них кивнул тому, кто стрелял. Там были ещё какие-то люди. Они все смотрели на него. На его правую руку.
— Павлин! — сказала Тапело.
В правой руке он держал пистолет. Тот, кто стрелял, вышел за территорию лагеря, и теперь в тёмном и тусклом гостиничном номере стало тихо. Я не знала, что говорить — что тут можно сказать. Тапело сидела, склонив голову.
И больше Павлин не сказал ни слова.
* * *
Жёлтые цветы на обоях, их шелковистые чёрные сердцевинки, зеленые стебли, обвивающие друг друга, побеги и листья. Мои пальцы, сдвигающиеся по сплетению стеблей. Куда ведёт каждый стебель, откуда он начинается, от какого корня — к какому цветку? Пальцы следуют за изгибами стеблей — или пытаются следовать — и теряются в нагромождении деталей. Возможностей и невозможностей.
— Может, пойдём погуляем? — предложила Тапело.
— Нет.
— Да ладно тебе, Павлин…
— Нет. Мы будем ждать здесь.
Я отступила на шаг и пошла вдоль стены. Я искала то место, где узор начнёт повторяться: где появится то же самое расположение цветов, стеблей и листьев — снова и снова. Но узор не повторялся. Во всяком случае, я не заметила, чтобы он повторился. Даже там, где начиналась новая полоска обоев.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62
чем они занимались. И вот однажды случилось так, что в одной хижине спрятался человек. И он выбежал им навстречу, и Павлин его застрелил. Вот так вот просто. Это действительно было просто, и сперва Павлин очень по этому поводу переживал, но потом перестал. Все чувства как будто умерли. Ему стало чуточку проще причинять другим боль, вот и все, а потом война кончилась, но Павлин так и остался бесчувственным к чужой боли, и со временем это бесчувствие только окрепло. Потому что он сам так хотел. Но с тех пор он носил пистолет только в качестве устрашения. С того раза, на войне, он никого не убил.
— Кроме себя? — сказала Тапело.
— Кроме себя.
— Так рассказывай.
Джим Спендер сказал, глядя на пистолет:
— Ты убьёшь меня? Ты из тех, кто убивает?
— Спендер, не зли меня.
— Ты сам не знаешь, зачем пришёл, да? Павлин не ответил.
— Да, похоже, не знаешь. Обыкновенный тупой громила, который понятия не имеет, зачем он вообще живёт.
— Не зли меня, я сказал.
— Прошу прощения, я не хотел тебя обидеть. Я просто пытаюсь сказать, что я знаю, как действует Билли. Ему не нужно, чтобы меня убили. Ему нужно, чтобы меня измудохали до полусмерти. В качестве заслуженного наказания. Тех, кто плохо себя ведёт, надо наказывать, так он, кажется, говорит? Да, похоже, я прав. Как ты думаешь, я прав? Потому что он любит судить других, Бандит Билли.
— Бля, достал.
— Ты нарушишь приказ?
— Я сейчас разозлюсь.
— Ну ладно. — Спендер налил себе ещё виски. — Я тоже буду с тобой откровенным. Билли не знает. Бандит Билли не знает, в чью пользу счёт. Он думает, что контролирует ситуацию. Но он давно уже ничего не контролирует. Понимаешь, о чем я?
— Нет. Объясни.
— Все очень просто. Да, я его крупно подставил. Бандит ещё не понимает, как все серьёзно. Но очень скоро поймёт. И тогда он поймёт, что надо было со мной обойтись по-другому. Но будет уже поздно.
— Что ты сделал? Спендер улыбнулся.
— У меня все готово. Я сделал себе новый паспорт и все бумаги. — Спендер выложил документы на стол. — Я стану кем-то другим. Новый паспорт — новый человек.
— Что ты сделал с Билли?
— Я его заказал. И его должны грохнуть. Павлин не знал, что сказать.
— Может, все-таки выпьешь?
Павлин вдруг увидел себя словно со стороны. Увидел парня с пистолетом в руке. Рука заметно дрожала. И Павлин понял, что совершил ошибку. Не надо было ему доставать пистолет.
— А тебя не огорчает, как ты живёшь? — спросил Спендер.
— Что?
Павлин никак не мог сосредоточиться. Голова как будто наполнилась чернотой, перед глазами все поплыло. Его цель превратилась в зыбкий силуэт, смазанный по краям.
— То есть если это вообще можно назвать жизнью? Павлин пытался удержать пистолет, но теперь он не знал,
куда целиться. Ему казалось, что они там не одни. Что там был кто-то ещё.
— Блин, — сказала Тапело. — Помехи пошли, да? Шум? Причём очень неслабый.
Павлин как будто её и не слышал.
— Ну, чего? — спросил Спендер. — Теперь ты все знаешь. Будешь меня убивать?
— Ты так торопишься умереть? — спросил Павлин.
— Мне уже все равно. Я заразился. — Спендер указал на закрытые зеркала, но Павлин пока что не мог сопоставить одно с другим. Он был смущён и растерян, и слова о болезни заставили его задуматься о своём собственном состоянии.
— А ты тоже, смотрю, подхватил эту заразу? — спросил Спендер. — Да, похоже на то.
Свободной рукой Павлин взял со стола фотографию. Посмотрел на неё. И завис.
— Что-то не так, дружище?
— Лицо…
— Ничему нельзя доверять. Вот что самое поганое. Все теряется, и ничего уже не восстановишь и не сохранишь. Нет ничего постоянного, закреплённого. А что будет дальше? К чему мы придём? И куда нам идти?
Павлин оторвался от фотографии. Он посмотрел на Спендера, а потом повернулся к зеркалу. Полотенце упало на пол, и зеркало было открыто. Павлин увидел своё отражение. У него в голове вдруг возник странный шум, и в этом шуме он различил слова:
— Ну что, будешь меня убивать? Это был голос его мишени.
Он повернулся к своей мишени.
— Знаешь, дружище, сдаётся мне, что один из нас точно не выйдет отсюда живым.
Его мишень поднялась из-за стола. Что-то было неправильно. Павлин это чувствовал. Он смотрел на свою мишень, а в голове засела нелепая мысль, что он смотрит на себя самого, что это он сам стоит там, перед ним, и что теперь он тоже стал мишенью. У Павлина в руке был пистолет. И у того — другого — тоже был пистолет.
— Да, впечатляющее представление.
Кто это сказал? Два пистолета целились друг в друга сквозь рябящую пелену зеркального стекла. Шум проник сквозь стекло, и один из пистолетов выстрелил. Или, может быть, выстрелили оба. Тот, кто стрелял, попал в цель. Там была кровь. Много крови. Она разбрызгалась по столу и по стульям, затянутым целлофановой плёнкой. Тот, кто стрелял, ощутил внутри странную пустоту. Как это бывает, когда умирают все чувства.
И что теперь?
Тот, кто стрелял, взял со стола паспорт. Открыл. Внутри была вклеена фотография. Его собственная фотография. Там было имя. Джон Павлин. Да, именно так. Тот, кто стрелял, убрал паспорт в карман.
— Погоди, — сказала Тапело. — Что с тобой?
Тот, кто стрелял, взял со стола шляпу. Из коричневой кожи, с плоской тульёй и загнутыми полями. Он надел её на голову. Точно его размер. Он забрал и фотографию. На фотографии тоже был он. Тот, кто стрелял, вышел из дома-прицепа. На улице было уже темно. На небе светила луна. Полумесяц. Луна как будто мерцала.
— Что происходит? — спросила Тапело.
Те двое парней теперь стояли у прицепа. Один из них кивнул тому, кто стрелял. Там были ещё какие-то люди. Они все смотрели на него. На его правую руку.
— Павлин! — сказала Тапело.
В правой руке он держал пистолет. Тот, кто стрелял, вышел за территорию лагеря, и теперь в тёмном и тусклом гостиничном номере стало тихо. Я не знала, что говорить — что тут можно сказать. Тапело сидела, склонив голову.
И больше Павлин не сказал ни слова.
* * *
Жёлтые цветы на обоях, их шелковистые чёрные сердцевинки, зеленые стебли, обвивающие друг друга, побеги и листья. Мои пальцы, сдвигающиеся по сплетению стеблей. Куда ведёт каждый стебель, откуда он начинается, от какого корня — к какому цветку? Пальцы следуют за изгибами стеблей — или пытаются следовать — и теряются в нагромождении деталей. Возможностей и невозможностей.
— Может, пойдём погуляем? — предложила Тапело.
— Нет.
— Да ладно тебе, Павлин…
— Нет. Мы будем ждать здесь.
Я отступила на шаг и пошла вдоль стены. Я искала то место, где узор начнёт повторяться: где появится то же самое расположение цветов, стеблей и листьев — снова и снова. Но узор не повторялся. Во всяком случае, я не заметила, чтобы он повторился. Даже там, где начиналась новая полоска обоев.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62