Что они станут делать теперь? Враг необходим Западному Блоку Санаторной Цивилизации для существования (для СССР сейчас враг — собственная История), для оправдания поддержания выгодного PAIX ATOMIQUE. Упорствовать в старой стратегии, несмотря на то что близнецовая похожесть двух Блоков теперь столь явна? Один из советских администраторов, Георгий Арбатов, сказал в адрес Соединенных Штатов: "Мы совершили с вами самую ужасную вещь, какую мыслимо совершить. Мы лишили вас врага". (Редкое по проникновенной мудрости высказывание.)
Откол от общеевропейского дерева цивилизации русской ветви в 1917 г. теперь, когда страсти поутихли, выглядит подобным расколу христианской церкви в 1054 г. на католическую и восточную. Верно, что "первая пролетарская революция" была сильно объявлена, претендовала на радикальное переустройство мира, но через семьдесят лет обнаружилось (понятное ясным умам и в 1917 г.), что советский социализм и санаторные режимы Западного Блока есть ветви одного дерева цивилизации. Обе ветви подверглись санаторизации. А проблемы количества держателей акций в индустрии, так же как и проблемы процессуальности доступа к Святому Духу, уже никого не волнуют.
Так как санаторный житель никуда не следует, ничему не наследует, не обязан отчитываться кровью за принятую позицию, то его эмоциональные интерпретации истории не знают меры и преспокойно углубляются за пределы здравого смысла. Создается впечатление, что санаторный человек уверовал в возможность переделки истории простым переписыванием ее.
От русской революции санаторный интеллигент перешел сегодня к еще более крупному проекту разрушения: он поставил под сомнение Французскую революцию, как событие и идею, лежащую в основе современного мира.
Своеобразно приветствуя годовщину двухсотлетия Французской революции, появилось заметное количество книг, осуждающих если не впрямую саму революцию, то ее побочные эффекты, например "геноцид в Вандее", казнь Людовика XVI… Авторы посягают на авторитет лидеров Революции, всячески снижая их образы. Под пером историков-ревизионистов посредственный Сийес стал главной фигурой Революции. Герои же ее — "основные действующие лица" Дантон, Марат, Робеспьер, Сент-Жюст, подвергнувшись ревизии всецело в духе санаторных вкусов и пристрастий, изображаются злодеями, глупцами, бессмысленными марионетками, угождавшими толпе, тщеславными позерами… Возможно, часть их таковыми и были, но что это меняет? История совершается всякого сорта «возбуждающимися». Основное в них — жизненная сила, а не их моральный облик. В ревизионистском издании Французская революция предстает как случайность истории, от пристрастия к каковой самое время наконец избавиться, может быть, оформив современное государство в виде монархии!!! (И в этой, казалось бы, безумной идее нет ничего удивительного, так как под защитой PAIX ATOMIQUE больные могут без опаски переодеваться и распределять роли как угодно. Бурбон вместо Миттерана будет лишь заменой физиономии в газетах и на телеэкране. Но ничто не изменится в способе существования Санатория.)
Ревизионизм — пересмотр истории (заметим близость термина к советской «перестройке», каковая есть Ревизионизм в чистом виде) — сделался настолько мощным движением, что из метода обращения с историей стал универсальной идеологией современности. И в известном смысле мировоззрением ее. Современный человек утверждает себя, разоблачая Историю. Не действует, но судит. Потому что сам он не может творить Историю. Он не свободен в действиях, хотя и скрывает от себя свою несвободу домашнего животного цивилизации, сменившего ее на «хорошую» жизнь.
Разоблачения революций и эпох, пересмотр истории не следует ли объяснить комплексом неполноценности населения Санаториев по отношению к эпохам героическим, мужественным и, в известном смысле, более свободным? Усиленное возвышение роли "прав человека" (пригождающегося побежденному и направленное против победителя), страх крови, смерти, истеричный культ «жертв» — побежденных, а не победителей — все это не есть ли попытки нашей «постисторической» эпохи перетянуть одеяло на себя? Наглые попытки импотентов перевернуть все с ног на голову: представить активность и потенцию как порок и преступление, а свою презренную импотенцию как достоинство? Метод накопления, метод братьев Ивана и Жюльена Сореля (ни в одну эпоху столько не считали! Сколько цифр вокруг!) возобладал над решительной акцией — чудом. (Цифры враждебны чуду. Иван получает не столько-то тонн зерна, репы, гвоздей, золота… но полцарства.)
Ревизионизм закономерно распространяется не только на явления, но и на множество личностей в истории. Гитлер и позднее Сталин морально осуждены и превращены в фигуры Антихристов. Подвергся ревизии, пусть и не в такой, как они, степени (еще) Мао Дзэдун. Но вот президент Трумэн, принявший решение о бомбардировке ядерными бомбами гражданского населения Японии, звания Антихриста избежал. Ну, скажем, если Гитлера отмыть сегодня трудно, то, поместив на чаши весов Хиросиму — Нагасаки и Гулаг — Культ личности, заметим, что перевешивает все же первая. И символически, так как трагедия Хиросимы — Нагасаки открыла эру ядерного каннибализма. И как «геноцид» чужого населения. Сталин же, как известно, в основном занимался дорогостоящими социальными экспериментами в пределах СССР и над «своим» населением. Разумно предположить, что кто-то приложил руку к чаше с Гулагом или подбросил вверх чашу с японскими жертвами.
Иллюстрируя Ревизионизм, интересно привести здесь две трактовки одного и того же события: сын Сталина — Яков Джугашвили был захвачен в плен германцами. После битвы за Сталинград германское командование предложило Сталину обменять фельдмаршала Паулюса, плененного советскими, на сына Якова. "Я солдат на фельдмаршалов не обмениваю", — ответил Сталин. Яков был расстрелян немцами в 1944 г. Ревизионистская трактовка события: "Сталин — чудовище! Не пожалел даже собственного сына". В контексте эпохи событие выглядит по-иному. Под давлением обстоятельств войны (гигантские потери, миллионы пленных) Сталин запретил красноармейцам сдаваться в плен, приравняв пленение к предательству. Он не мог сделать исключение для своего сына. Римляне героической эпохи поняли бы и оценили жест Сталина.
Не избежали ревизии и писатели. В особенности пострадал Хемингуэй. Вне сомнения, именно по причине того, что он сам и его герои есть последние по времени проявления мужественности в большой литературе. В новейших критических биографиях Хемингуэй предстает нам полной противоположностью бравого авантюриста Папы Хема (первые атаки против него относятся еще к концу 50-х — началу 60-х…).
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86