Тюрьма - это казарма, доведённая до крайности. Экстремальная казарма, скрещённая с больничкой и общественным туалетом.
Парадоксально, что в то время, как мечтой о женщине проникнут сам воздух тюрьмы - одновременно в тюрьме культивируется отвращение к женщине. Точнее, в тюрьме женщина занимает подобающее ей место, она сама себе его определила: место зверя, твари. Ведь все или почти все жёны и девочки зэков отказались от своих мужчин, после того как мужчины попали в тюрьму. Поскольку женщина отвратительно жестока к зэка, зэки жестоки к женщине. Женщины репродуктивного возраста для зэка все бляди, проститутки, нечистые загаженные создания, звери, твари. По всей вероятности отвращение к женщине частично вышло из тюрьмы и бродит в русском мире. А в российском обществе чувствуется отвращение к женщине, возьмите хотя бы тварный термин «тёлка».
Тюрьма чтит только одну ипостась женщины: мать. Мать старенькая, не мадонна, упаси боже, но седая женщина, мама взрослого сына-зэка, сгубившего свою жизнь в тюрьме. Мать - женщина давно прошедшая грань репродуктивного возраста. Свирепый сын, разорвавший голыми руками десяток ментов склоняет голову перед мамой. «В своей домашней кофточке/ В косыночке с горошками/ Седая долгожданная/ Меня встречает мать». Мать не может изменить. Потому мамы, седенькие старушки, живут в тюрьме даже в самых каменных сердцах. Не исключение и я, всегда ходивший своими путями.
Временная, мимолётная природа любви и неверная природа женщин без экивоков проявляется именно в этой жизненной коллизии: «мужчина в тюрьме». Бросают всех. Формы оставления женщиной зэка бывают разные, но суть безжалостно одна: предала мою плоть, мой хуй, мои яйца, отдала свою дыру в пользование другому, другим. Наличие детей редко спасает брак с мужчиной, попавшим за решётку. Тут обольщаются многие. Дети лишь заставляют женщину больше лгать, иначе говоря, соблюдать приличия, финтить и притворяться. Поскольку женщина вся телесна, живёт осязанием, посему родственная, через детей - кровно-духовная связь не может спасти брак. Тюрьма безжалостно доказывает, что любовь не бывает платонической. Женщине нужны прикасания к ней, её основная забота может быть выражена и остаётся выражена детским кредо: «Хочу на ручки!» Дети добиваются своих «на ручки» истериками. Ладонь под задницу - ребёнок успокаивается. Когда это «на ручки» невозможно осуществить, нет ладони под задницей, уютного члена в дыре, связь, брак (если он есть) разваливается. Ребёнок? Женщина тут не причём, ведь это ей категорически физически необходимо - «на ручки». Когда она теряет это желание, то превращается в женщину-мать.
Тюрьма - это место, где живут оставленные женщинами мужчины. Это угнетающее место. Здесь a priori невесело, ибо что весёлого в стаде, состоящим из одних только козлищ? Там, где не бродят грациозно блеющие и взбрыкивающие от желания козочки, что весёлого? Тюрьма - это место где терпят, претерпевают, сидят, парятся, подвергаются несвободе, где отдают лучшие годы, где оставляют молодость, где «погибли юность и талант». На самом деле все эти вышеперечисленные наказания не есть абсолютные, и потому неудобны, но и не страшны. Самое страшное в тюрьме - это отсутствие возможности совокупления, соития, так именно мне хочется сформулировать, чтобы избегнуть вульгарности. Ибо речь идёт о серьёзной и страшной теме, где вульгарность неуместна.
Мужики так поэтому и строги друг к другу в тюрьме, так дисциплинируют и аскетизируют себя иерархией, придуманной ими, потому что они мстят женщине, тщась напрасно заменить её, забыть её. Потому, говорю, и придумали себе иерархию: воров в законе, авторитетов, смотрящих, бродяг, мужиков - потому что не над кем экзерсировать, осуществлять мужескую свою интервенцию, агрессию. Объекта, женщины, - нет. Потому агрессия направлена на всех чужих придуманной иерархии. Воровской способ жизни (ход) так же иллюзорен и так же подлинен, как литература. И так же жалок, заменитель. Ибо ничто не заменит слизистой пизды. Институция «пидоров» и «опускания» используется в тюрьме, как правило, как наказание, как порицание, вынесенное тюремным коллективом. Источником удовольствие наказания пидоров служить не может.
В тюрьме нет возможности соития. Она начисто отсутствует. Но мы умело обманываем себя. О, как зэки умеют обманывать себя. Как мужчины без женщин умело изобретают себе женщину. И возможность соития.
Сама женщина - уже возможность соития, его знак. Идя по улице, входя в метро, я безошибочно, пятнами замечал объекты, работал как радар. «Эта, эта, вот эта…» Женщина сводится к промежности. Рисунки на стенах туалетов безошибочно правы - выделяя главное. Сны зэка также правы, выделяя главное. Мой Суккуб, я вызываю его по желанию, не имеет головы, вернее он, голову имеет, но невыразительное пятно головы. Зато детали задних частей, ляжек, живота, и сочащейся дыры - прорисованы гипер-реалистически.
Вся улица в любой данный момент знает о грозящей возможности соития. Какой-нибудь проспект Мира. Реализуется одна, но возможностей - сотни. Женщина едет на службу. А её сопровождают возникающие, отмирающие, сменяющиеся возможности соития. Лиза, ты едешь на службу, и так как ты не очень чистоплотна, от тебя несёт только что совершённым соитием. И те самцы, кто оказывается рядом, морщат носы, внюхиваясь, трепещут крыльями носа. Честнее было бы встать на углу, нагнуться, приспустить трусики, и дать себя иметь. Всё равно тебя только что имели. Подумаешь, помешают в тебе ещё, горячим колом. Одним. Другим. Третьим. Содрогнёшься, подтянешь штанишки на ягодицы, опустишь юбку, поедешь в метро. Хлюпая. В переходе обнаружишь, что из тебя каплет. А по ноге течёт.
Остановишься…
Хватит порнографии. Если мыслить научно, то вся подтянутая, пружинистая нервность существования идёт не от пресной головы, но от яиц, от взбрыкивающей дыры, от промежности. Разуму человек обязан умением прятаться за углом здания от автоматной очереди, изобретением замков, систем сигнализации, то есть всё осторожное пошло от разума. А всё отважное, предприимчивое, всё требующее риска, налёта, нахрапа, быстрого насилия - у мужчин; или быстрой сдачи крепости, отдачи ворот, стыдного, но сладкого впускания чужого, мгновенного сговора с ним («какой нахал, ну я присела, вот. входи…») - у женщин, всё это от промежности.
Лиза, я сижу в тюрьме, а ты живёшь у Олимпийского, твои окна выходят на летающую тарелку Олимпийского, и ты видишь из твоих окон вход в Олимпийский, и фрагмент летающей тарелки этого стадиона. Ты живёшь с парнем, совсем лохом, мне говорили, с тихим евреем. Ты завела себе послушного мужа, так думаю, никто тобой не командует. Ты командуешь им. Я бы хотел, Лиза, выйти из тюрьмы даже если бы только для того, чтобы тебя выебать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93
Парадоксально, что в то время, как мечтой о женщине проникнут сам воздух тюрьмы - одновременно в тюрьме культивируется отвращение к женщине. Точнее, в тюрьме женщина занимает подобающее ей место, она сама себе его определила: место зверя, твари. Ведь все или почти все жёны и девочки зэков отказались от своих мужчин, после того как мужчины попали в тюрьму. Поскольку женщина отвратительно жестока к зэка, зэки жестоки к женщине. Женщины репродуктивного возраста для зэка все бляди, проститутки, нечистые загаженные создания, звери, твари. По всей вероятности отвращение к женщине частично вышло из тюрьмы и бродит в русском мире. А в российском обществе чувствуется отвращение к женщине, возьмите хотя бы тварный термин «тёлка».
Тюрьма чтит только одну ипостась женщины: мать. Мать старенькая, не мадонна, упаси боже, но седая женщина, мама взрослого сына-зэка, сгубившего свою жизнь в тюрьме. Мать - женщина давно прошедшая грань репродуктивного возраста. Свирепый сын, разорвавший голыми руками десяток ментов склоняет голову перед мамой. «В своей домашней кофточке/ В косыночке с горошками/ Седая долгожданная/ Меня встречает мать». Мать не может изменить. Потому мамы, седенькие старушки, живут в тюрьме даже в самых каменных сердцах. Не исключение и я, всегда ходивший своими путями.
Временная, мимолётная природа любви и неверная природа женщин без экивоков проявляется именно в этой жизненной коллизии: «мужчина в тюрьме». Бросают всех. Формы оставления женщиной зэка бывают разные, но суть безжалостно одна: предала мою плоть, мой хуй, мои яйца, отдала свою дыру в пользование другому, другим. Наличие детей редко спасает брак с мужчиной, попавшим за решётку. Тут обольщаются многие. Дети лишь заставляют женщину больше лгать, иначе говоря, соблюдать приличия, финтить и притворяться. Поскольку женщина вся телесна, живёт осязанием, посему родственная, через детей - кровно-духовная связь не может спасти брак. Тюрьма безжалостно доказывает, что любовь не бывает платонической. Женщине нужны прикасания к ней, её основная забота может быть выражена и остаётся выражена детским кредо: «Хочу на ручки!» Дети добиваются своих «на ручки» истериками. Ладонь под задницу - ребёнок успокаивается. Когда это «на ручки» невозможно осуществить, нет ладони под задницей, уютного члена в дыре, связь, брак (если он есть) разваливается. Ребёнок? Женщина тут не причём, ведь это ей категорически физически необходимо - «на ручки». Когда она теряет это желание, то превращается в женщину-мать.
Тюрьма - это место, где живут оставленные женщинами мужчины. Это угнетающее место. Здесь a priori невесело, ибо что весёлого в стаде, состоящим из одних только козлищ? Там, где не бродят грациозно блеющие и взбрыкивающие от желания козочки, что весёлого? Тюрьма - это место где терпят, претерпевают, сидят, парятся, подвергаются несвободе, где отдают лучшие годы, где оставляют молодость, где «погибли юность и талант». На самом деле все эти вышеперечисленные наказания не есть абсолютные, и потому неудобны, но и не страшны. Самое страшное в тюрьме - это отсутствие возможности совокупления, соития, так именно мне хочется сформулировать, чтобы избегнуть вульгарности. Ибо речь идёт о серьёзной и страшной теме, где вульгарность неуместна.
Мужики так поэтому и строги друг к другу в тюрьме, так дисциплинируют и аскетизируют себя иерархией, придуманной ими, потому что они мстят женщине, тщась напрасно заменить её, забыть её. Потому, говорю, и придумали себе иерархию: воров в законе, авторитетов, смотрящих, бродяг, мужиков - потому что не над кем экзерсировать, осуществлять мужескую свою интервенцию, агрессию. Объекта, женщины, - нет. Потому агрессия направлена на всех чужих придуманной иерархии. Воровской способ жизни (ход) так же иллюзорен и так же подлинен, как литература. И так же жалок, заменитель. Ибо ничто не заменит слизистой пизды. Институция «пидоров» и «опускания» используется в тюрьме, как правило, как наказание, как порицание, вынесенное тюремным коллективом. Источником удовольствие наказания пидоров служить не может.
В тюрьме нет возможности соития. Она начисто отсутствует. Но мы умело обманываем себя. О, как зэки умеют обманывать себя. Как мужчины без женщин умело изобретают себе женщину. И возможность соития.
Сама женщина - уже возможность соития, его знак. Идя по улице, входя в метро, я безошибочно, пятнами замечал объекты, работал как радар. «Эта, эта, вот эта…» Женщина сводится к промежности. Рисунки на стенах туалетов безошибочно правы - выделяя главное. Сны зэка также правы, выделяя главное. Мой Суккуб, я вызываю его по желанию, не имеет головы, вернее он, голову имеет, но невыразительное пятно головы. Зато детали задних частей, ляжек, живота, и сочащейся дыры - прорисованы гипер-реалистически.
Вся улица в любой данный момент знает о грозящей возможности соития. Какой-нибудь проспект Мира. Реализуется одна, но возможностей - сотни. Женщина едет на службу. А её сопровождают возникающие, отмирающие, сменяющиеся возможности соития. Лиза, ты едешь на службу, и так как ты не очень чистоплотна, от тебя несёт только что совершённым соитием. И те самцы, кто оказывается рядом, морщат носы, внюхиваясь, трепещут крыльями носа. Честнее было бы встать на углу, нагнуться, приспустить трусики, и дать себя иметь. Всё равно тебя только что имели. Подумаешь, помешают в тебе ещё, горячим колом. Одним. Другим. Третьим. Содрогнёшься, подтянешь штанишки на ягодицы, опустишь юбку, поедешь в метро. Хлюпая. В переходе обнаружишь, что из тебя каплет. А по ноге течёт.
Остановишься…
Хватит порнографии. Если мыслить научно, то вся подтянутая, пружинистая нервность существования идёт не от пресной головы, но от яиц, от взбрыкивающей дыры, от промежности. Разуму человек обязан умением прятаться за углом здания от автоматной очереди, изобретением замков, систем сигнализации, то есть всё осторожное пошло от разума. А всё отважное, предприимчивое, всё требующее риска, налёта, нахрапа, быстрого насилия - у мужчин; или быстрой сдачи крепости, отдачи ворот, стыдного, но сладкого впускания чужого, мгновенного сговора с ним («какой нахал, ну я присела, вот. входи…») - у женщин, всё это от промежности.
Лиза, я сижу в тюрьме, а ты живёшь у Олимпийского, твои окна выходят на летающую тарелку Олимпийского, и ты видишь из твоих окон вход в Олимпийский, и фрагмент летающей тарелки этого стадиона. Ты живёшь с парнем, совсем лохом, мне говорили, с тихим евреем. Ты завела себе послушного мужа, так думаю, никто тобой не командует. Ты командуешь им. Я бы хотел, Лиза, выйти из тюрьмы даже если бы только для того, чтобы тебя выебать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93