«Извини, но мы знаем даже, с кем ты спишь. Я присутствовал в вашем помещении ещё в 1999 году, помнишь, когда вам подбросили коктейли Молотова в штаб. Так я был там …» При этих словах Кондратьев, сидящий слева от меня (справа сидит глава ФСБ в Барнауле), заворочался. «Вы же мне тогда сказали, что это не вы осуществили провокацию?» «Ну в каком-то смысле Дима Вам и не соврал», - говорит Кузнецов.
«Диму» после той встречи в февральскую оттепель на Фуркасовом переулке и углу улицы Дзержинского я не видел до утра 7 апреля 2001 года. Когда, указывая на роющегося в книгах сутулого человека в чёрной вязаной шапке, с видимым животом под свитером, подполковник Кузнецов злорадно сказал: «Узнаёте Диму, Эдуард Вениаминович?! Он приходил к Вам после взрыва…» Эдуард Вениаминович только после этого узнал Диму. После операции захвата шёл обыск в той избушке, где они нас взяли спящими. Помимо Кондратьева и Кузнецова в обыске участвовали ещё двое москвичей эфесбешников, толстый рыхлый молодой капитан Эдуард Вадимович (фамилию его в протоколе обыска я к сожалению не запомнил, начинается, кажется на Ш), большой поклонник моего таланта, в частности книги «Анатомия Героя», и майор Юсуфов. Майора я теперь имею удовольствие видеть раз в несколько месяцев, он входит в состав бригады следователей, работающих над сооружением нашего дела № 171. Юсуфов увеличился ныне вдвое, так как занялся спортом и пьёт некие спортивные дрожжи. В кабинете у него стоит 32-килограммовая гиря. Юсуфов морально дистацируется от следствия при всяком удобном случае.
Но вернёмся в 1999 год. После 23 или 24 февраля Кондратьев исчез. И с ним исчезло ФСБ. Мне следовало бы тогда обратить внимание на это обстоятельство, и насторожиться, но, неопытный, я не насторожился. Было не до этого. Трагически погиб в мае Костян Локотков. Осуществив в августе в День Независимости Украины акцию мирного захвата Клуба Моряков в Севастополе, попали в тюрьму шестнадцать национал-большевиков. Мы начали кампанию за их вызволение. Странным образом мне пришлось вспомнить о ФСБ именно в день освобождения наших ребят. 29 января 2000 года я встречал ребят у здания Третьей Пересыльной Тюрьмы. Обнимались, радовались… А в это самое время в моей квартире на Калошином переулке возились работники Федеральной Службы Безопасности, устанавливая подслушивающие устройства. Подслушанные за год данные они сейчас будут использовать против меня на готовящемся процессе. Я узнал о том, что в квартире у нас побывали чужие люди, вечером того же дня. Крошечная Настя, возвращаясь от родителей, обнаружила, что в нашей квартире горит свет. Маленькими серыми глазками умная крошка увидела группу мужиков у подъезда, а затем несколько оперативников с рюкзаками на восьмом этаже. Они успели покинуть квартиру. Я тотчас же позвонил «нашему» адвокату Сергею Беляку (он защищал наших ребят в деле против Михалкова, и стал мне близок). «Что делать, Сергей?» Беляк посоветовал написать главам силовых ведомств: Рушайло, Патрушеву, в Генпрокуратуру.
От себя я решил обратиться непосредственно к генералу Зотову, потому что был уверен, что это его управление установило у меня свои микрофоны или, как предостерегал меня Беляк, заложило в укромные уголки по паре патронов, а возможно и «чек» с наркотиками. И оставило их там дожидаться своего часа. Оказалось, генерал Зотов уже не работает в Управлении, его возглавляет, как сказала мне секретарша, генерал Пронин, однофамилец генерала из МВД. Я позвонил Пронину и договорился о встрече.
У них так и не появились к тому времени явочные квартиры. Потому мы встретились у музея Маяковского и разговаривали у служебного входа в музей. Опять-таки, эта сцена уже была воссоздана мною в книге «Моя политическая биография» и здесь я хотел бы ограничиться лишь общими штрихами. Генерал Пронин - это умерено животастый мужик пегого цвета с такими седовато-рыжими перьями на голове - лёгкая куртка и широкий галстук видны были в разрез куртки. На нём имелось, если не ошибаюсь целых два мобильных телефона, - один в руке, другой в кармане. Беседовали мы около сорока минут и всё это время как массовик-затейник говорил в основном я, а он недоверчиво внимал и оглядывал меня. Мой охранник, красивый блондин Николай стоял поодаль, покуривая, непокрытая голова, открытая грудь. Я рассказал Пронину о том, что в моей квартире побывали неизвестные, и у меня есть все основания полагать, что это его люди. Меня даже не очень интересует, поставили ли они в моей квартире «жучки», - сказал я Пронину, дело для меня куда более опасное - я не хотел бы, чтобы в один прекрасный день у меня сделали обыск и нашли бы компромат. Он солгал, что его управление такими вещами не занимается, но что он узнает. Тогда я предложил ему использовать НБП в борьбе за российские интересы в странах с большой концентрацией русскоязычного населения. Он внимал недоверчиво, не особенно возражая, но внутри, должно быть, возмущённый моей «наглостью». Пройдя всю свою службу в рядах КГБ, он должен был теперь выслушивать очкастого чудака, у которого под началом было несколько тысяч отмороженных панков и несколько сотен умных студентов. Думаю, я вызвал у него отвращение. Думаю, он изрядно приложил руку к моей судьбе, к тому, чтобы меня арестовали, этот человек с анекдотически «чекистской» фамилией Пронин. У меня были кое-какие связи, и бывший комитетчик поведал, как Пронин помыкает сослуживцами, как с презрением гонял низшего по званию открывать бутылки, через губу роняя унижающие эпитеты. Его ментальность упитанного сотрудника КГБ, сторонника без сомнения, как все они, самодержавного деспотизма государства над личностью; и моя ментальность свободного во всех своих проявлениях человека, вскормленного контр-культурой, и прожившего 20 лет вне России, взаимоотталкивались, обильно искря. Если бы не появление Путина, генерал испытывал бы отвращение ко мне в моменты, когда меня показывали бы по телеящику, но приход к власти их гебешного президента сделал возможным и такое проявление отвращения, как арест писателя, который «про негров написал». Такие вот мысли мелькали у меня в тот день, когда я возвращался по обильно текущей Москве домой, сопровождаемый Николаем. На следующий день я написал письма: Пронину, его начальнику Патрушеву, письмо Рушайло и письмо прокурору Устинову, где сообщал одно и то же: у меня в квартире незаконно побывали люди, и, возможно, заложили мне в квартиру вещи, которые возможно будет мне инкриминировать впоследствии при обыске, я хочу, чтоб Вы, господа, знали об этом. Рушайло приказал расследовать историю и послушный начальник 6-го отделения милиции прислал мне бумагу по этому поводу. Я сам отказался от расследования, так как был уверен, что нарушителей неприкосновенности моего жилища всё равно не найдут.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93
«Диму» после той встречи в февральскую оттепель на Фуркасовом переулке и углу улицы Дзержинского я не видел до утра 7 апреля 2001 года. Когда, указывая на роющегося в книгах сутулого человека в чёрной вязаной шапке, с видимым животом под свитером, подполковник Кузнецов злорадно сказал: «Узнаёте Диму, Эдуард Вениаминович?! Он приходил к Вам после взрыва…» Эдуард Вениаминович только после этого узнал Диму. После операции захвата шёл обыск в той избушке, где они нас взяли спящими. Помимо Кондратьева и Кузнецова в обыске участвовали ещё двое москвичей эфесбешников, толстый рыхлый молодой капитан Эдуард Вадимович (фамилию его в протоколе обыска я к сожалению не запомнил, начинается, кажется на Ш), большой поклонник моего таланта, в частности книги «Анатомия Героя», и майор Юсуфов. Майора я теперь имею удовольствие видеть раз в несколько месяцев, он входит в состав бригады следователей, работающих над сооружением нашего дела № 171. Юсуфов увеличился ныне вдвое, так как занялся спортом и пьёт некие спортивные дрожжи. В кабинете у него стоит 32-килограммовая гиря. Юсуфов морально дистацируется от следствия при всяком удобном случае.
Но вернёмся в 1999 год. После 23 или 24 февраля Кондратьев исчез. И с ним исчезло ФСБ. Мне следовало бы тогда обратить внимание на это обстоятельство, и насторожиться, но, неопытный, я не насторожился. Было не до этого. Трагически погиб в мае Костян Локотков. Осуществив в августе в День Независимости Украины акцию мирного захвата Клуба Моряков в Севастополе, попали в тюрьму шестнадцать национал-большевиков. Мы начали кампанию за их вызволение. Странным образом мне пришлось вспомнить о ФСБ именно в день освобождения наших ребят. 29 января 2000 года я встречал ребят у здания Третьей Пересыльной Тюрьмы. Обнимались, радовались… А в это самое время в моей квартире на Калошином переулке возились работники Федеральной Службы Безопасности, устанавливая подслушивающие устройства. Подслушанные за год данные они сейчас будут использовать против меня на готовящемся процессе. Я узнал о том, что в квартире у нас побывали чужие люди, вечером того же дня. Крошечная Настя, возвращаясь от родителей, обнаружила, что в нашей квартире горит свет. Маленькими серыми глазками умная крошка увидела группу мужиков у подъезда, а затем несколько оперативников с рюкзаками на восьмом этаже. Они успели покинуть квартиру. Я тотчас же позвонил «нашему» адвокату Сергею Беляку (он защищал наших ребят в деле против Михалкова, и стал мне близок). «Что делать, Сергей?» Беляк посоветовал написать главам силовых ведомств: Рушайло, Патрушеву, в Генпрокуратуру.
От себя я решил обратиться непосредственно к генералу Зотову, потому что был уверен, что это его управление установило у меня свои микрофоны или, как предостерегал меня Беляк, заложило в укромные уголки по паре патронов, а возможно и «чек» с наркотиками. И оставило их там дожидаться своего часа. Оказалось, генерал Зотов уже не работает в Управлении, его возглавляет, как сказала мне секретарша, генерал Пронин, однофамилец генерала из МВД. Я позвонил Пронину и договорился о встрече.
У них так и не появились к тому времени явочные квартиры. Потому мы встретились у музея Маяковского и разговаривали у служебного входа в музей. Опять-таки, эта сцена уже была воссоздана мною в книге «Моя политическая биография» и здесь я хотел бы ограничиться лишь общими штрихами. Генерал Пронин - это умерено животастый мужик пегого цвета с такими седовато-рыжими перьями на голове - лёгкая куртка и широкий галстук видны были в разрез куртки. На нём имелось, если не ошибаюсь целых два мобильных телефона, - один в руке, другой в кармане. Беседовали мы около сорока минут и всё это время как массовик-затейник говорил в основном я, а он недоверчиво внимал и оглядывал меня. Мой охранник, красивый блондин Николай стоял поодаль, покуривая, непокрытая голова, открытая грудь. Я рассказал Пронину о том, что в моей квартире побывали неизвестные, и у меня есть все основания полагать, что это его люди. Меня даже не очень интересует, поставили ли они в моей квартире «жучки», - сказал я Пронину, дело для меня куда более опасное - я не хотел бы, чтобы в один прекрасный день у меня сделали обыск и нашли бы компромат. Он солгал, что его управление такими вещами не занимается, но что он узнает. Тогда я предложил ему использовать НБП в борьбе за российские интересы в странах с большой концентрацией русскоязычного населения. Он внимал недоверчиво, не особенно возражая, но внутри, должно быть, возмущённый моей «наглостью». Пройдя всю свою службу в рядах КГБ, он должен был теперь выслушивать очкастого чудака, у которого под началом было несколько тысяч отмороженных панков и несколько сотен умных студентов. Думаю, я вызвал у него отвращение. Думаю, он изрядно приложил руку к моей судьбе, к тому, чтобы меня арестовали, этот человек с анекдотически «чекистской» фамилией Пронин. У меня были кое-какие связи, и бывший комитетчик поведал, как Пронин помыкает сослуживцами, как с презрением гонял низшего по званию открывать бутылки, через губу роняя унижающие эпитеты. Его ментальность упитанного сотрудника КГБ, сторонника без сомнения, как все они, самодержавного деспотизма государства над личностью; и моя ментальность свободного во всех своих проявлениях человека, вскормленного контр-культурой, и прожившего 20 лет вне России, взаимоотталкивались, обильно искря. Если бы не появление Путина, генерал испытывал бы отвращение ко мне в моменты, когда меня показывали бы по телеящику, но приход к власти их гебешного президента сделал возможным и такое проявление отвращения, как арест писателя, который «про негров написал». Такие вот мысли мелькали у меня в тот день, когда я возвращался по обильно текущей Москве домой, сопровождаемый Николаем. На следующий день я написал письма: Пронину, его начальнику Патрушеву, письмо Рушайло и письмо прокурору Устинову, где сообщал одно и то же: у меня в квартире незаконно побывали люди, и, возможно, заложили мне в квартиру вещи, которые возможно будет мне инкриминировать впоследствии при обыске, я хочу, чтоб Вы, господа, знали об этом. Рушайло приказал расследовать историю и послушный начальник 6-го отделения милиции прислал мне бумагу по этому поводу. Я сам отказался от расследования, так как был уверен, что нарушителей неприкосновенности моего жилища всё равно не найдут.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93