Они, видно, не любят добрую сталь, если вооружились дурацкими палками!
Конан остановился и, отвернувшись от своей спутницы, едва слышно пробормотал:
– Ты что же, Рорта, понимаешь их речь?
– Разумеется! - заметил дух секиры не без самодовольства. - Я понимаю всякую речь, что звучит от Западного океана до Восточного с сотворения мира!
– Ну, тогда будешь говорить мне, о чем щебечут эти малыши, - Конан оглядел толпившийся вокруг народ. - Ведь кроме меня, никто не услышит твоих слов.
– Не услышит, - подтвердил Рана Риорда.
– И первым делом скажи-ка мне, как нам всем проникнуть в город. Не хотелось бы расставаться с тобой, Рорта.
– Пустяковая задачка! У тебя есть деньги?
– Да, две монеты серебром.
– Ну, так купи мешок побольше и спрячь меня!
Неоходимое вскоре сыскалось - у торговца музыкальными инструментами. С помощью Нии Конан приобрел длинный и широкий чехол, тут же упрятав в него и свой топор, и ситар своей невольницы. Хоть секира и была огромной величины, но ситар оказался все же подлиннее - его гриф высовывался из мешка на целую ладонь. Отличная маскировка, подумал Конан, приближаясь к восточному проходу. Над аркой его висели фонарики пурпурного и красного цветов, а тянувшая за проходом улица была прикрыта от солнечных лучей балдахином из алого шелка.
На сей раз их пропустили без всяких возражений, посчитав, видимо, бродячими музыкантами. Конан зашагал по улице, залитой розовым солнечным светом, профмльтрованным через алый шелк, оглядываясь по сторонам и дивясь; Ния торопливо семенила за ним, то и дело давая пояснения. Уттарийцы, и мужчины, и женщины, носили длинные, до середины икр, одеяния, называемые сарангами; у людей простых они были белыми, синими либо красными, знатных же отличала особая нежность расцветки - персиковая, нефритовая, лазурная, палевая - и богатая вышивка по подолу и вокруг ворота. Простонародье щеголяло в шляпах кан'мо из золотистой соломки, знатные же прикрывали лица большими веерами и носили головные уборы из негнущегося шелка, украшенные колокольчиками - чем больше бубенцов их и чем роскошнее веер, тем человек знатнее. Ни лошадей либо ослов с повозками, ни паланкинов на улицах Прадешхана не было; жители передвигались пешком и в легких изящных креслицах на больших колесах, которые резво катили крепкие коренастые парни в одних набедренных повязках. Кресла сии и запряженные в них люди назывались, как сообщила Ния, рик'ша, и были единственным разрешенным в городе средством транспорта. Даже сама раджасса, прекрасная Оми Тана Арьяда, Благоухающая Ночная Лилия, отправлялась из дворца до городских стен в такой же рик'ша, и лишь за городом пересаживалась в коляску, запряженную лошадьми. И немудрено: улицы, вымощенные разцветными деревянными плашками, совсем не подходили для конских копыт.
Вскоре Конан и Ния добрались до центральной площади, где стоял дворец раджассы - воздушное сооружение из резного дерева, инкрустированого квадратными, круглыми и треугольными пластинками фаянса с росписями и иероглифами, символизирующими тысячу добрых пожеланий. В середине его высилась круглая и широкая башня под кровлей с изящно загнутыми вверх углами, с круговым же балконом и колоннами из сандала; ее окружали башенки поменьше, с узкими окнами, украшенными шелковыми полотнищами, что свисали с подоконников словно разноцветные язычки. Вокруг всего дворца шла терраса о шести ступенях, и на ней, лицом к плошади, стоял некий важный сановник, сопровождаемый двенадцатью служителями в золотистых шелковых сарангах, и держал речь перед собравшейся толпой обитателей Прадешхана. Конан протолкался в первые ряды, желая поглазеть на княжий дворец; Ния следовала за ним по пятам.
– Это сан-па, - сказала она с благоговением, выслушав несколько фраз сановника. - Сан-па, который управляет Прадешханом.
– А я думал, что тут властвует раджасса, - сказал Конан.
– Да, властвует, но разве ее дело заботиться о порядке и законах, о податях и наказаниях, о торговле и кораблях, о городских улицах и гавани, и о тысяче других дел? - возразила девочка. - Раджасса только повелевает, устраивает праздники и награждает, а обо все прочем заботится сан-па.
Конан с любопытством уставился на вельможу. Был он стар, с благородным лицом фарфоровой белизны и длинной узкой бородкой, что свешивалась до пояса; у полей его шляпы позванивало два десятка серебряных колокольчиков, у пояса висел веер размером в полтора локтя. Плавные жесты и гладкая речь обличали опытного оратора, а глаза, еще не потерявшие молодого блеска, явно принадлежали человеку любознательному и чуждому высокомерия. Не прекращая говорить, сан-па взглянул на киммерийца, стоявшего шагах в двадцати от террасы, и в зрачках его промелькнуло удивление: вероятно, в Прадешхане мужчину такого роста и телосложения видели не часто.
Ния, порозовев, слушала сановника, и Конан, не желая ее отвлекать, хлопнул ладонью по мешку.
– Эй, Рорта! Ты что, уснул? О чем толкует этот старик?
– О неинтересном, - кратко и непонятно ответил дух.
– Кром! Тебе не интересно, ржавый топор, а я хотел бы послушать. Переводи!
– Состязание у них тут.
– Состязание? На мечах, копьях и секирах? Или стрельбы? Иди бьются врукопашную? Или на конях?
– Ни славы тебе, ни крови мне здесь не заработать, потомок Гидаллы, - прохрипел призрак. - Это тао-ли-ма, состязание быстрых умов и золотых уст, как сказал седобородый. Словом, певцы-поэты будут перетягивать канат перед местной владычицей. Только и дела!
Услыхав, о чем идет речь, Конан потерял всякий интерес и к словам сан-па, и к нему самому. Он собирался двинуться дальше, но тут престарелый сановник, закончив говорить, быстро спустился по лестнице и, призывно размахивая веером, направился прямиком к нему.
– Чи че-ла? - тонким голосом произнес старец. - Уттарани, кхитани, вендани, иранистани, турани?
– Турани, - ответил Конан, и вельможа сразу перешел на туранский. Говорил он чисто и отчетливо, а серебряные колокольцы на шляпе позванивали в такт словам.
– Я вижу, ты из далеких краев, почтенный чужеземец.
– Из очень далеких, - подтвердил киммериец.
– И еще я вижу, что из твоего мешка выглядывает ситар. Мешок же твой весьма велик и увесист.
– У меня там два инструмента, - заметил Конан, - и каждай хорош на свой лад.
– О! Хвала Лакшми, я не ошибся! Ты, видно, отличный музыкант и поэт!
– На одном из своих инструментов я и в самом деле играю неплохо, - подтвердил Конан.
– Тогда ты непременно должен явиться вечером во дворец превосходнейшей нашей раджассы, светоча мира, и доказать свое искусство в состязании с придворным певцом Те Рангом и славным Сапхарой, поэтом из Камбуи.
– Нынче я не в голосе, - сказал Конан. - И утомлен тяготами долгого пути в ваш великолепный город.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55
Конан остановился и, отвернувшись от своей спутницы, едва слышно пробормотал:
– Ты что же, Рорта, понимаешь их речь?
– Разумеется! - заметил дух секиры не без самодовольства. - Я понимаю всякую речь, что звучит от Западного океана до Восточного с сотворения мира!
– Ну, тогда будешь говорить мне, о чем щебечут эти малыши, - Конан оглядел толпившийся вокруг народ. - Ведь кроме меня, никто не услышит твоих слов.
– Не услышит, - подтвердил Рана Риорда.
– И первым делом скажи-ка мне, как нам всем проникнуть в город. Не хотелось бы расставаться с тобой, Рорта.
– Пустяковая задачка! У тебя есть деньги?
– Да, две монеты серебром.
– Ну, так купи мешок побольше и спрячь меня!
Неоходимое вскоре сыскалось - у торговца музыкальными инструментами. С помощью Нии Конан приобрел длинный и широкий чехол, тут же упрятав в него и свой топор, и ситар своей невольницы. Хоть секира и была огромной величины, но ситар оказался все же подлиннее - его гриф высовывался из мешка на целую ладонь. Отличная маскировка, подумал Конан, приближаясь к восточному проходу. Над аркой его висели фонарики пурпурного и красного цветов, а тянувшая за проходом улица была прикрыта от солнечных лучей балдахином из алого шелка.
На сей раз их пропустили без всяких возражений, посчитав, видимо, бродячими музыкантами. Конан зашагал по улице, залитой розовым солнечным светом, профмльтрованным через алый шелк, оглядываясь по сторонам и дивясь; Ния торопливо семенила за ним, то и дело давая пояснения. Уттарийцы, и мужчины, и женщины, носили длинные, до середины икр, одеяния, называемые сарангами; у людей простых они были белыми, синими либо красными, знатных же отличала особая нежность расцветки - персиковая, нефритовая, лазурная, палевая - и богатая вышивка по подолу и вокруг ворота. Простонародье щеголяло в шляпах кан'мо из золотистой соломки, знатные же прикрывали лица большими веерами и носили головные уборы из негнущегося шелка, украшенные колокольчиками - чем больше бубенцов их и чем роскошнее веер, тем человек знатнее. Ни лошадей либо ослов с повозками, ни паланкинов на улицах Прадешхана не было; жители передвигались пешком и в легких изящных креслицах на больших колесах, которые резво катили крепкие коренастые парни в одних набедренных повязках. Кресла сии и запряженные в них люди назывались, как сообщила Ния, рик'ша, и были единственным разрешенным в городе средством транспорта. Даже сама раджасса, прекрасная Оми Тана Арьяда, Благоухающая Ночная Лилия, отправлялась из дворца до городских стен в такой же рик'ша, и лишь за городом пересаживалась в коляску, запряженную лошадьми. И немудрено: улицы, вымощенные разцветными деревянными плашками, совсем не подходили для конских копыт.
Вскоре Конан и Ния добрались до центральной площади, где стоял дворец раджассы - воздушное сооружение из резного дерева, инкрустированого квадратными, круглыми и треугольными пластинками фаянса с росписями и иероглифами, символизирующими тысячу добрых пожеланий. В середине его высилась круглая и широкая башня под кровлей с изящно загнутыми вверх углами, с круговым же балконом и колоннами из сандала; ее окружали башенки поменьше, с узкими окнами, украшенными шелковыми полотнищами, что свисали с подоконников словно разноцветные язычки. Вокруг всего дворца шла терраса о шести ступенях, и на ней, лицом к плошади, стоял некий важный сановник, сопровождаемый двенадцатью служителями в золотистых шелковых сарангах, и держал речь перед собравшейся толпой обитателей Прадешхана. Конан протолкался в первые ряды, желая поглазеть на княжий дворец; Ния следовала за ним по пятам.
– Это сан-па, - сказала она с благоговением, выслушав несколько фраз сановника. - Сан-па, который управляет Прадешханом.
– А я думал, что тут властвует раджасса, - сказал Конан.
– Да, властвует, но разве ее дело заботиться о порядке и законах, о податях и наказаниях, о торговле и кораблях, о городских улицах и гавани, и о тысяче других дел? - возразила девочка. - Раджасса только повелевает, устраивает праздники и награждает, а обо все прочем заботится сан-па.
Конан с любопытством уставился на вельможу. Был он стар, с благородным лицом фарфоровой белизны и длинной узкой бородкой, что свешивалась до пояса; у полей его шляпы позванивало два десятка серебряных колокольчиков, у пояса висел веер размером в полтора локтя. Плавные жесты и гладкая речь обличали опытного оратора, а глаза, еще не потерявшие молодого блеска, явно принадлежали человеку любознательному и чуждому высокомерия. Не прекращая говорить, сан-па взглянул на киммерийца, стоявшего шагах в двадцати от террасы, и в зрачках его промелькнуло удивление: вероятно, в Прадешхане мужчину такого роста и телосложения видели не часто.
Ния, порозовев, слушала сановника, и Конан, не желая ее отвлекать, хлопнул ладонью по мешку.
– Эй, Рорта! Ты что, уснул? О чем толкует этот старик?
– О неинтересном, - кратко и непонятно ответил дух.
– Кром! Тебе не интересно, ржавый топор, а я хотел бы послушать. Переводи!
– Состязание у них тут.
– Состязание? На мечах, копьях и секирах? Или стрельбы? Иди бьются врукопашную? Или на конях?
– Ни славы тебе, ни крови мне здесь не заработать, потомок Гидаллы, - прохрипел призрак. - Это тао-ли-ма, состязание быстрых умов и золотых уст, как сказал седобородый. Словом, певцы-поэты будут перетягивать канат перед местной владычицей. Только и дела!
Услыхав, о чем идет речь, Конан потерял всякий интерес и к словам сан-па, и к нему самому. Он собирался двинуться дальше, но тут престарелый сановник, закончив говорить, быстро спустился по лестнице и, призывно размахивая веером, направился прямиком к нему.
– Чи че-ла? - тонким голосом произнес старец. - Уттарани, кхитани, вендани, иранистани, турани?
– Турани, - ответил Конан, и вельможа сразу перешел на туранский. Говорил он чисто и отчетливо, а серебряные колокольцы на шляпе позванивали в такт словам.
– Я вижу, ты из далеких краев, почтенный чужеземец.
– Из очень далеких, - подтвердил киммериец.
– И еще я вижу, что из твоего мешка выглядывает ситар. Мешок же твой весьма велик и увесист.
– У меня там два инструмента, - заметил Конан, - и каждай хорош на свой лад.
– О! Хвала Лакшми, я не ошибся! Ты, видно, отличный музыкант и поэт!
– На одном из своих инструментов я и в самом деле играю неплохо, - подтвердил Конан.
– Тогда ты непременно должен явиться вечером во дворец превосходнейшей нашей раджассы, светоча мира, и доказать свое искусство в состязании с придворным певцом Те Рангом и славным Сапхарой, поэтом из Камбуи.
– Нынче я не в голосе, - сказал Конан. - И утомлен тяготами долгого пути в ваш великолепный город.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55