.. в некотором роде. Но Мика мне часто говорила, что ее муж глубоко религиозен, и поэтому я не верю в самоубийство. Он не мог решиться на такой грех!
– Можно ли знать наперед, синьора, кто на что способен?
Глава III
Ромео Тарчинини тщательно вытер усы и подбородок, отхлебнул изрядный глоток кьянти и, снова наведя красоту, спросил:
– Ну, синьор Лекок, что вы думаете об этих scaloppine alla fiorentina?
И Сайрус А. Вильям обнаружил, что не только съел две порции эскалопов по-флорентийски, но и помог своему спутнику осушить бутылку кьянти, стоявшую перед ними. Американец чувствовал – с тех пор, как они вышли от очаровательной вдовы Фотис – что в самой глубине его существа происходит какая-то таинственная алхимия, природу которой он не без тревоги пытался понять. Сам не узнавая своего голоса, он услышал, что отвечает:
– Превосходно... но я бы еще чего-нибудь выпил, страшная жажда!
Это пожелание, казалось, преисполнило комиссара радостью, и он немедленно казал официанту бутылку Malvasia di Lipari с макаронами на закуску. От этого крепкого вина кровь бросилась в голову Лекоку, а воспоминание о трезвом Бостоне расплылось в золотом тумане мальвазии.
Пытаясь побороть дрему, смежавши ему глаза, Сайрус А. Вильям счел своим долгом вернуться к интересующей его проблеме:
– Синьор комиссар, вы правда уверены, что Эуженио Росси убили?
– Да.
– И вы отвергаете версию о самоубийстве?
– Да.
– Почему?
– У самоубийц не такие лица.
– Так вы считаете, что у тех, кто хочет умереть, особые лица?
– Да, синьор, Вот у вас, например.
Сайрус А. Вильям подскочил.
– У меня? Что за мысль?
– Вы печальны, синьор, а только печальные люди кончают самоубийством.
Американец рассмеялся так, что остальные посетители ресторана разом обернулись, убежденные, что в зал зашла лошадь.
– Но я не печален! Просто я серьезно смотрю на жизнь.
– И что вам это дает?
– Но... но... нет, Тарчинини, вы меня поражаете!
– Я вас поражаю потому, что заставляю взглянуть правде в глаза! Печальны, да, вы печальны, amico mio, и таким вы останетесь до конца ваших дней, разве что...
– Разве что?
– Разве что вы встретите любовь!
– Но я ее уже встретил!
И Лекок дал весьма лестное описание Валерии Пирсон. Он вложил в него весь пыл, на какой был способен, но, казалось, не убедил своего собеседника.
– Вы как будто мне не верите?
– О! нет...нет, синьор, но если это в Америке называется любовью, меня больше ничто не удивляет...
Тут Тарчинини с величайшим энтузиазмом пустился разъяснять, что называется любовью в Италии. Послушав его, Сайрус А. Вильям должен был признать, что если его друг прав, если любовь – действительно такая бурная стихия, то ни он не любит Валерию, ни она его. Эта мысль привела его в такую меланхолию, что он заказал еще бутылку Malvasia di Lipari, чтоб подавить в зародыше свою грусть. Тарчинини еще больше зауважал его за это и поспешил завершить свое славословие, так как тоже чувствовал неутолимую жажду.
– Я вам говорил и опять повторяю, синьор Лекок, нельзя понять Италию и итальянцев, если не признать с самого качала, что любовь важнее всего. Верона живет под знаком Ромео и Джульетты, которые умерли из-за любви. Никогда не забывайте этого! Вот веронцы не забывают. Доказательство – Эуженио Росси...
– ...который покончил с собой из-за любви!
– ...которого убили из-за любви!
Они смерили друг друга взглядами, потом чокнулись и согласились из единственном неоспоримом факте: что Росси мертв.
Выйдя из ресторана на весеннюю улицу, двое сыщиков почувствовали, что мостовая покачивается у них под ногами, чем, по-видимому, и объясняется их нетвердая походка. Застенчиво поддерживая друг друга, они добрались до берега Адиче и, облокотившись на парапет, предоставили вольному речному ветру освежать им лица и прояснять мысли. Сайрус А. Вильям недоумевал, как это после всего съеденного и выпитого ему не становится дурно. Американец не знал еще, что веронские чары начинают действовать на него. Он тронул Тарчинини за плечо:
– Она, должно быть, ждет нас?
– Кто?
– Вдова.
Комиссар покачал головой:
– Не люблю вдов...
– А-а...
– Они наводят меня на мысль о смерти, а мне, синьор, эта перспектива очень неприятна.
– Вы боитесь смерти?
– Не знаю, но мы, итальянцы, на долгом опыте убедились, что никогда не надо бросать кость в погоне за ее отражением. Конечно, в раю, я уверен, очень хорошо, но если бы Господь спросил меня, я бы попросил Его распорядиться как угодно моим местом у Его престола, а меня оставить в Вероне...
– А вы уверены, что вам уготовано место именно в раю?
– А где же еще, синьор?
Это теологическое отступление несколько прояснило их мысли, и они направились в уголовную полицию куда более твердым шагом. Не отдавая себе в этом отчета, с непринужденностью, на какую он никогда не счел бы себя способным, Лекок взял итальянца под руку.
– У нас в Америке все больше и больше вдов...
– Я слыхал об этом, синьор. Мне жаль вас. Вы не обижайтесь, но, видно, у вас там не так уж приятно живется, раз ваши соотечественники так слабо держатся за жизнь?
– Мы много работаем...
– Вот и я говорю.
Посыльный сообщил, что к комиссару Тарчинини никто не приходил. Сайрус А. Вильям спросил, не следует ли выписать ордер на задержание неуловимой вдовы или, по крайней мере, поручить поиски полиции, дав описание ее особы. Он добавил, что в Бостоне ее разыскали бы в считанные часы. Ромео возмутился:
– А вы подумали о ее репутации?
– Между нами говоря, она как будто не так уж о ней заботится?
– Потому что она изменила мужу? О! Знаете, в Вероне мы не так строга на сей счет, как у вас в Бостоне.
– Разрешите мне об этом пожалеть!
– Разрешаю, синьор, тем охотнее, что при всем при том у вас не меньше обманутых мужей, чем у нас.
Они устроились в удобных креслах, реплики становились все реже, паузы все длиннее, и незаметно они погрузились в дремоту, не замедлившую перейти в благодатную сиесту, которую вышколенный персонал не дерзнул нарушать.
Около половины шестого стук в дверь заставил подскочить Сайруса А. Вильяма, которому стоило немалого труда собраться с мыслями. Он никак не мог сообразить, где он и что с ним. Вид Тарчинини, который спал, приоткрыв рот, вернул его к действительности. Он взглянул на часы и с ужасом убедился, что проспал больше двух часов! Никогда еще с ним не приключалось такого. Если бы его видел будущий тесть, он мог бы расторгнуть помолвку своей дочери с человеком, настолько лишенным энергии, чтобы поддаться позорной сиесте! Несмотря на стыд, который он старался ощутить, Сайрус А. Вильям не жалел об этом несвоевременном отдыхе, так как чувствовал себя превосходно. Тем не менее мысль, что в неполные два дня он дошел до такого, внушала беспокойство. Он решил впредь следить за собой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43
– Можно ли знать наперед, синьора, кто на что способен?
Глава III
Ромео Тарчинини тщательно вытер усы и подбородок, отхлебнул изрядный глоток кьянти и, снова наведя красоту, спросил:
– Ну, синьор Лекок, что вы думаете об этих scaloppine alla fiorentina?
И Сайрус А. Вильям обнаружил, что не только съел две порции эскалопов по-флорентийски, но и помог своему спутнику осушить бутылку кьянти, стоявшую перед ними. Американец чувствовал – с тех пор, как они вышли от очаровательной вдовы Фотис – что в самой глубине его существа происходит какая-то таинственная алхимия, природу которой он не без тревоги пытался понять. Сам не узнавая своего голоса, он услышал, что отвечает:
– Превосходно... но я бы еще чего-нибудь выпил, страшная жажда!
Это пожелание, казалось, преисполнило комиссара радостью, и он немедленно казал официанту бутылку Malvasia di Lipari с макаронами на закуску. От этого крепкого вина кровь бросилась в голову Лекоку, а воспоминание о трезвом Бостоне расплылось в золотом тумане мальвазии.
Пытаясь побороть дрему, смежавши ему глаза, Сайрус А. Вильям счел своим долгом вернуться к интересующей его проблеме:
– Синьор комиссар, вы правда уверены, что Эуженио Росси убили?
– Да.
– И вы отвергаете версию о самоубийстве?
– Да.
– Почему?
– У самоубийц не такие лица.
– Так вы считаете, что у тех, кто хочет умереть, особые лица?
– Да, синьор, Вот у вас, например.
Сайрус А. Вильям подскочил.
– У меня? Что за мысль?
– Вы печальны, синьор, а только печальные люди кончают самоубийством.
Американец рассмеялся так, что остальные посетители ресторана разом обернулись, убежденные, что в зал зашла лошадь.
– Но я не печален! Просто я серьезно смотрю на жизнь.
– И что вам это дает?
– Но... но... нет, Тарчинини, вы меня поражаете!
– Я вас поражаю потому, что заставляю взглянуть правде в глаза! Печальны, да, вы печальны, amico mio, и таким вы останетесь до конца ваших дней, разве что...
– Разве что?
– Разве что вы встретите любовь!
– Но я ее уже встретил!
И Лекок дал весьма лестное описание Валерии Пирсон. Он вложил в него весь пыл, на какой был способен, но, казалось, не убедил своего собеседника.
– Вы как будто мне не верите?
– О! нет...нет, синьор, но если это в Америке называется любовью, меня больше ничто не удивляет...
Тут Тарчинини с величайшим энтузиазмом пустился разъяснять, что называется любовью в Италии. Послушав его, Сайрус А. Вильям должен был признать, что если его друг прав, если любовь – действительно такая бурная стихия, то ни он не любит Валерию, ни она его. Эта мысль привела его в такую меланхолию, что он заказал еще бутылку Malvasia di Lipari, чтоб подавить в зародыше свою грусть. Тарчинини еще больше зауважал его за это и поспешил завершить свое славословие, так как тоже чувствовал неутолимую жажду.
– Я вам говорил и опять повторяю, синьор Лекок, нельзя понять Италию и итальянцев, если не признать с самого качала, что любовь важнее всего. Верона живет под знаком Ромео и Джульетты, которые умерли из-за любви. Никогда не забывайте этого! Вот веронцы не забывают. Доказательство – Эуженио Росси...
– ...который покончил с собой из-за любви!
– ...которого убили из-за любви!
Они смерили друг друга взглядами, потом чокнулись и согласились из единственном неоспоримом факте: что Росси мертв.
Выйдя из ресторана на весеннюю улицу, двое сыщиков почувствовали, что мостовая покачивается у них под ногами, чем, по-видимому, и объясняется их нетвердая походка. Застенчиво поддерживая друг друга, они добрались до берега Адиче и, облокотившись на парапет, предоставили вольному речному ветру освежать им лица и прояснять мысли. Сайрус А. Вильям недоумевал, как это после всего съеденного и выпитого ему не становится дурно. Американец не знал еще, что веронские чары начинают действовать на него. Он тронул Тарчинини за плечо:
– Она, должно быть, ждет нас?
– Кто?
– Вдова.
Комиссар покачал головой:
– Не люблю вдов...
– А-а...
– Они наводят меня на мысль о смерти, а мне, синьор, эта перспектива очень неприятна.
– Вы боитесь смерти?
– Не знаю, но мы, итальянцы, на долгом опыте убедились, что никогда не надо бросать кость в погоне за ее отражением. Конечно, в раю, я уверен, очень хорошо, но если бы Господь спросил меня, я бы попросил Его распорядиться как угодно моим местом у Его престола, а меня оставить в Вероне...
– А вы уверены, что вам уготовано место именно в раю?
– А где же еще, синьор?
Это теологическое отступление несколько прояснило их мысли, и они направились в уголовную полицию куда более твердым шагом. Не отдавая себе в этом отчета, с непринужденностью, на какую он никогда не счел бы себя способным, Лекок взял итальянца под руку.
– У нас в Америке все больше и больше вдов...
– Я слыхал об этом, синьор. Мне жаль вас. Вы не обижайтесь, но, видно, у вас там не так уж приятно живется, раз ваши соотечественники так слабо держатся за жизнь?
– Мы много работаем...
– Вот и я говорю.
Посыльный сообщил, что к комиссару Тарчинини никто не приходил. Сайрус А. Вильям спросил, не следует ли выписать ордер на задержание неуловимой вдовы или, по крайней мере, поручить поиски полиции, дав описание ее особы. Он добавил, что в Бостоне ее разыскали бы в считанные часы. Ромео возмутился:
– А вы подумали о ее репутации?
– Между нами говоря, она как будто не так уж о ней заботится?
– Потому что она изменила мужу? О! Знаете, в Вероне мы не так строга на сей счет, как у вас в Бостоне.
– Разрешите мне об этом пожалеть!
– Разрешаю, синьор, тем охотнее, что при всем при том у вас не меньше обманутых мужей, чем у нас.
Они устроились в удобных креслах, реплики становились все реже, паузы все длиннее, и незаметно они погрузились в дремоту, не замедлившую перейти в благодатную сиесту, которую вышколенный персонал не дерзнул нарушать.
Около половины шестого стук в дверь заставил подскочить Сайруса А. Вильяма, которому стоило немалого труда собраться с мыслями. Он никак не мог сообразить, где он и что с ним. Вид Тарчинини, который спал, приоткрыв рот, вернул его к действительности. Он взглянул на часы и с ужасом убедился, что проспал больше двух часов! Никогда еще с ним не приключалось такого. Если бы его видел будущий тесть, он мог бы расторгнуть помолвку своей дочери с человеком, настолько лишенным энергии, чтобы поддаться позорной сиесте! Несмотря на стыд, который он старался ощутить, Сайрус А. Вильям не жалел об этом несвоевременном отдыхе, так как чувствовал себя превосходно. Тем не менее мысль, что в неполные два дня он дошел до такого, внушала беспокойство. Он решил впредь следить за собой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43