Потом она переобувалась и машинально ухватилась за его руку, и он вдруг почувствовал острое раздражение против нее.
– Как ты не понимаешь, что вместе мы уже не сможем! - сказал он ей.
– Уходи же, уходи! - ответила она, но было неясно, торопит ли она его на работу, или согласна на развод.
***
Было у Анны необъяснимое ощущение: еще чуть-чуть, и вся эта история кончится. И она благодарила бога, что ни с кем в школе о своих домашних делах не делилась. Намекнула подруге, учительнице черчения, что, мол, не принесла им квартира счастья, вроде бы хуже стали жить, на что та ответила, что в семейной жизни вообще нет понятия «хорошо», а есть понятие «терпимо», и что теперь, когда половина мужиков - пьющие, никто ее, Анну, не поймет, так как все знают: Алексей рюмку, две - не больше. И не бабник. «Не бабник же?» - строго переспросила подруга, глядя Анне прямо в глаза.
– Да господь с тобой! - ответила Анна. И не солгала.
То, что у него с этой корректоршей, идет по другому ведомству. Его заарканили. Отличие женщин от мужчин, может, даже главное отличие, в том и состоит, что мужчины арканятся с превеликим удовольствием. Это женщина и сопротивляется, и комплексует, и убегает рысью, прытью, галопом, эти же идут прямо, на первое: «Куть! Куть! Куть!»
Вот его позвали, он и пошел. И если бы у нас было принято, как в Европе, иметь параллельные связи и ей, и ему, то ничего бы не было вообще. Но мы же Россия! У нас всегда все остро, будь то общественная жизнь, будь личная. Все на пределе, все на нерве.
Анна пожалела, немного правда, ведь и ее бы это коснулось, о том времени, когда за такие вещи запросто могли выгнать из партии. Это, конечно, крайность, но что-то в ней было. Какая-то узда для безвольных и бесхарактерных, как Алексей. Теперь все не так. Она это поняла, когда сходила в райком: инструкторша возненавидела ее именно за то, что пришла по такому поводу. Европейский стиль работы! Ну и пожалуйста! Она сама все сделает. И в первую очередь она покроет клеенкой - видела красивую такую в желто-синих квадратах, а каждый квадрат в коричевой двойной рамке - так вот она оклеет такой клеенкой в кухне пол.
Пусть он видит, что Анна не собирается двигаться с места. И палас большой закажет на дощатые полы, той самой родительнице. И чем лучше у них будет в квартире, тем труднее ему будет уйти. Он ведь прав - он прирос к стенам. Интересно, а если бы это случилось, когда они жили в той, двухкомнатной квартире? Держался бы он за нее мертво? Но странно даже вообразить, что такое могло быть там .
Во-первых, свекровь. У, какая у нее была свекровь!
Из первых комсомолок. Она бы не чикалась, она бы все поставила на свои места сразу. Мысль же - хорошо бы, мол, оказаться сейчас в той двухкомнатной квартире, но без всех ее нынешних проблем - в мозгу почему-то не задержалась. И Анна заметила это и несколько удивилась, но тут же, разобравшись в этом странном на первый взгляд феномене, сделала вывод: Алексеева история преходяща, как бы она ни кончилась, а хорошая квартира вечна. Не вообще, конечно, вечна, а для одной хотя бы человеческой жизни.
Когда подходила к школе, пронзительная, острая мысль пришла вдруг неожиданно: а если он все-таки уйдет? Она же сама ему все время долдонит: уходи, уходи! Надо будет с этим «уходи» поосторожнее.
***
А Вика нашла деньги. Лежа ночью без сна, она все вспоминала эту торопливость, с какой Алексей убежал, когда она предложила ему остаться. Ведь она же сейчас рискует большим. Во-первых, о женщине всегда хуже говорят, во-вторых, срок кандидатский у нее кончается, мало ли какой фортель выбросит его корова? А он убежал… Когда у них все начиналось, она не думала ни о чем серьезном, так, связь, и только. Она после Федорова во все эти дела бросалась, как в омут. А потом Алексей встретил ее в доме отдыха ошалелый какой-то. Бормотал, что жить без нее не может, про какие-то «бурые самолеты» рассказывал.
Вот тогда у нее стали развязываться узлом завязанные после Федорова нервы.
Он ее вылечил, Алексей. Спас от чувства неполноценности. И она сказала себе: я сделаю для него все, чего он захочет.
Он захотел многого - позвал замуж. У нее были поклонники, но никто из них не предлагал ей сердце. Разговор был один: «А у тебя, Витуся, клёво! Молодец Федоров! Это его дизайн?» Алексей же стесняется этого чертового дизайна, не может в нем долго находиться, тем более жить, поэтому не остается у нее вечерами. И как бы ни было ей горько, а ценит она в нем эту неспособность расположиться в чужом, как в своем. По нынешним временам это уже нечто рудиментарное - такая совестливость. Придя к мысли, что спасение их, как ни крути, а в деньгах на машину, она стала перебирать, к кому можно еще обратиться, и как ни гнала от себя вариант под названием «тетка», а пришлось-таки на нем остановиться.
***
…Старая семейная вражда разделила сестер во времени на двадцать лет. Матери Вики было тогда двадцать три, а тетке двадцать восемь, и был это сорок второй год. Должна была родиться Вика, а тетка строго судила за это сестру. Нашла время и час! И хоть бы некому было сделать аборт - было кому! В лучшей по тем временам клинике сделали бы будь здоров, с анестезией. Тетка говорила - так пересказывала Вике мать уже потом, потом: «Как можно награждать - чувствуешь, какое слово? - воюющее государство лишним ртом?»
Мать - молодец, родила и вырастила, отец в этом же сорок втором погиб, а сестре мать сказала: «Умирать буду голодной смертью - в дом твой не постучу». Мать умерла, когда Вике был двадцать один год, и перед ней, испуганной и несчастной, набежавшая откуда-то родня поставила вопрос: «Неужели не позовешь родную сестру покойницы?» - «Да зовите кого хотите!» - закричала Вика. Но кто-то из старших взял ее за плечи, подвел к телефону и сказал: «Звони. Сама звони. Так по-людски». Тетка завопила с порога и рыдала настоящими слезами, такого обилия слез Вика ни до, ни после не видела. Дважды возле гроба тетка теряла сознание, ее еле-еле довели до кладбища, боялись, что умрет.
И эта удивительная, ни на что не похожая скорбь так потрясла Вику, что ей стало казаться: она-то не так любила мать, как сестра, потому что нет у нее ни слез, ни обмороков, и в могилу она не рвалась, а тетку едва удержали. Теткин муж, громадный седой генерал, на руках отнес ее в машину и увез.
На скромных поминках только и разговору было о генерале, машине, о том, как он нес жену, а она ничего себе женщина, килограммов восемьдесят, не меньше.
А потом был выход в генеральский дом. Вика, дитя московской коммуналки, вошла в квартиру, где пряно пахло чем-то необыкновенным. Потом она разобралась чем: генерал курил трубку, трубочный табак ему привозили откуда-то из-за границы, оттуда же «для отдушивания атмосферы» тетке передавали какие-то пакетики, которые она всюду рассовывала.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58
– Как ты не понимаешь, что вместе мы уже не сможем! - сказал он ей.
– Уходи же, уходи! - ответила она, но было неясно, торопит ли она его на работу, или согласна на развод.
***
Было у Анны необъяснимое ощущение: еще чуть-чуть, и вся эта история кончится. И она благодарила бога, что ни с кем в школе о своих домашних делах не делилась. Намекнула подруге, учительнице черчения, что, мол, не принесла им квартира счастья, вроде бы хуже стали жить, на что та ответила, что в семейной жизни вообще нет понятия «хорошо», а есть понятие «терпимо», и что теперь, когда половина мужиков - пьющие, никто ее, Анну, не поймет, так как все знают: Алексей рюмку, две - не больше. И не бабник. «Не бабник же?» - строго переспросила подруга, глядя Анне прямо в глаза.
– Да господь с тобой! - ответила Анна. И не солгала.
То, что у него с этой корректоршей, идет по другому ведомству. Его заарканили. Отличие женщин от мужчин, может, даже главное отличие, в том и состоит, что мужчины арканятся с превеликим удовольствием. Это женщина и сопротивляется, и комплексует, и убегает рысью, прытью, галопом, эти же идут прямо, на первое: «Куть! Куть! Куть!»
Вот его позвали, он и пошел. И если бы у нас было принято, как в Европе, иметь параллельные связи и ей, и ему, то ничего бы не было вообще. Но мы же Россия! У нас всегда все остро, будь то общественная жизнь, будь личная. Все на пределе, все на нерве.
Анна пожалела, немного правда, ведь и ее бы это коснулось, о том времени, когда за такие вещи запросто могли выгнать из партии. Это, конечно, крайность, но что-то в ней было. Какая-то узда для безвольных и бесхарактерных, как Алексей. Теперь все не так. Она это поняла, когда сходила в райком: инструкторша возненавидела ее именно за то, что пришла по такому поводу. Европейский стиль работы! Ну и пожалуйста! Она сама все сделает. И в первую очередь она покроет клеенкой - видела красивую такую в желто-синих квадратах, а каждый квадрат в коричевой двойной рамке - так вот она оклеет такой клеенкой в кухне пол.
Пусть он видит, что Анна не собирается двигаться с места. И палас большой закажет на дощатые полы, той самой родительнице. И чем лучше у них будет в квартире, тем труднее ему будет уйти. Он ведь прав - он прирос к стенам. Интересно, а если бы это случилось, когда они жили в той, двухкомнатной квартире? Держался бы он за нее мертво? Но странно даже вообразить, что такое могло быть там .
Во-первых, свекровь. У, какая у нее была свекровь!
Из первых комсомолок. Она бы не чикалась, она бы все поставила на свои места сразу. Мысль же - хорошо бы, мол, оказаться сейчас в той двухкомнатной квартире, но без всех ее нынешних проблем - в мозгу почему-то не задержалась. И Анна заметила это и несколько удивилась, но тут же, разобравшись в этом странном на первый взгляд феномене, сделала вывод: Алексеева история преходяща, как бы она ни кончилась, а хорошая квартира вечна. Не вообще, конечно, вечна, а для одной хотя бы человеческой жизни.
Когда подходила к школе, пронзительная, острая мысль пришла вдруг неожиданно: а если он все-таки уйдет? Она же сама ему все время долдонит: уходи, уходи! Надо будет с этим «уходи» поосторожнее.
***
А Вика нашла деньги. Лежа ночью без сна, она все вспоминала эту торопливость, с какой Алексей убежал, когда она предложила ему остаться. Ведь она же сейчас рискует большим. Во-первых, о женщине всегда хуже говорят, во-вторых, срок кандидатский у нее кончается, мало ли какой фортель выбросит его корова? А он убежал… Когда у них все начиналось, она не думала ни о чем серьезном, так, связь, и только. Она после Федорова во все эти дела бросалась, как в омут. А потом Алексей встретил ее в доме отдыха ошалелый какой-то. Бормотал, что жить без нее не может, про какие-то «бурые самолеты» рассказывал.
Вот тогда у нее стали развязываться узлом завязанные после Федорова нервы.
Он ее вылечил, Алексей. Спас от чувства неполноценности. И она сказала себе: я сделаю для него все, чего он захочет.
Он захотел многого - позвал замуж. У нее были поклонники, но никто из них не предлагал ей сердце. Разговор был один: «А у тебя, Витуся, клёво! Молодец Федоров! Это его дизайн?» Алексей же стесняется этого чертового дизайна, не может в нем долго находиться, тем более жить, поэтому не остается у нее вечерами. И как бы ни было ей горько, а ценит она в нем эту неспособность расположиться в чужом, как в своем. По нынешним временам это уже нечто рудиментарное - такая совестливость. Придя к мысли, что спасение их, как ни крути, а в деньгах на машину, она стала перебирать, к кому можно еще обратиться, и как ни гнала от себя вариант под названием «тетка», а пришлось-таки на нем остановиться.
***
…Старая семейная вражда разделила сестер во времени на двадцать лет. Матери Вики было тогда двадцать три, а тетке двадцать восемь, и был это сорок второй год. Должна была родиться Вика, а тетка строго судила за это сестру. Нашла время и час! И хоть бы некому было сделать аборт - было кому! В лучшей по тем временам клинике сделали бы будь здоров, с анестезией. Тетка говорила - так пересказывала Вике мать уже потом, потом: «Как можно награждать - чувствуешь, какое слово? - воюющее государство лишним ртом?»
Мать - молодец, родила и вырастила, отец в этом же сорок втором погиб, а сестре мать сказала: «Умирать буду голодной смертью - в дом твой не постучу». Мать умерла, когда Вике был двадцать один год, и перед ней, испуганной и несчастной, набежавшая откуда-то родня поставила вопрос: «Неужели не позовешь родную сестру покойницы?» - «Да зовите кого хотите!» - закричала Вика. Но кто-то из старших взял ее за плечи, подвел к телефону и сказал: «Звони. Сама звони. Так по-людски». Тетка завопила с порога и рыдала настоящими слезами, такого обилия слез Вика ни до, ни после не видела. Дважды возле гроба тетка теряла сознание, ее еле-еле довели до кладбища, боялись, что умрет.
И эта удивительная, ни на что не похожая скорбь так потрясла Вику, что ей стало казаться: она-то не так любила мать, как сестра, потому что нет у нее ни слез, ни обмороков, и в могилу она не рвалась, а тетку едва удержали. Теткин муж, громадный седой генерал, на руках отнес ее в машину и увез.
На скромных поминках только и разговору было о генерале, машине, о том, как он нес жену, а она ничего себе женщина, килограммов восемьдесят, не меньше.
А потом был выход в генеральский дом. Вика, дитя московской коммуналки, вошла в квартиру, где пряно пахло чем-то необыкновенным. Потом она разобралась чем: генерал курил трубку, трубочный табак ему привозили откуда-то из-за границы, оттуда же «для отдушивания атмосферы» тетке передавали какие-то пакетики, которые она всюду рассовывала.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58