Никаких струящихся по спине волос, никакой сгруппированности в бедрах. Весь вид ее по принципу: какая есть, такая есть.
Никогда раньше не было у него некрасивых женщин. Мимо просто обыкновенных он проходил. Сказал бы ему кто, что женщина, лодыжку которой он сможет обхватить двумя пальцами, станет для него всем. Что он будет плакать, заворачивая и одевая ее в разные, почти детские вещи, что он запродастся отвратительной халтуре, чтобы ей только сделали очки, какие ей надо. Подчеркиваю: не оправу, а именно очки, линзы. Когда она сидит с ногами в кресле и держит перед самым носом книжку и наматывает на палец любую нитку, которую можно откуда-нибудь выдернуть, у него плавится сердце. Никогда не было этого раньше, никогда не бухало куда-то там в печенку превращенное в горячие капли его мускулистое, четырехкамерное сердце. Вика разве в чем виновата? Может, у ее будущего мужа от нее тоже плавится сердце. Он хотел бы этого… Он хочет для нее самого лучшего, потому что потому…
Федоров вздохнул. А вот денег у него нет. Таких, как она просит, во всяком случае. Надо ему спасать Соньку, нет у него другого в жизни предназначения. Это с другими женщинами был у него другой интерес, а эту надо спасать. С той минуты, как он ее увидел, услышал ее спотыкающуюся на согласных речь - она из Западной Украины и говорит с каким-то невообразимым акцентом - польско-украинско-молдавским, - так вот с той минуты, как он ее увидел и услышал, он готов зависнуть над ней, чтоб защищать от всех и вся. С Викой он строил дом, возводил его, украшал его, а Сонька делает ему дом там, где в эту секунду находится… В купе ему с ней дом, в машине дом. В метро дом. «Ах, какой я слюнявый! - подумал о себе Федоров. - А мне ведь надо доставать сырую телячью печенку, а где ее достанешь о сю пору? Где находится этот теленок, у которого я смогу склевать печень для Соньки?» Он остановил машину возле автомата и стал звонить подруге Соньки из института, которая обещала смотаться в свой библиотечный день в деревню к родителям и пошуровать там насчет сырой печени. В институте ему просто прокричали в трубку: она поехала, поехала! Растроганный до нечеловеческой мягкости, Федоров вернулся в машину и полез за сигаретами. Вместе с пачкой вынулся бумажник. Взял бумажник, раскрыл и сквозь целлулоидное окошко на него посмотрела очаровательно глазастая женщина, с короткой стрижкой, большим, иронически улыбающимся ртом, ну абсолютная некрасавица, но лучше которой природа ничего не сочинила. Это была точка зрения Федорова. Он на ней не настаивал, потому что был по сути своей плюралистом и допускал существование других точек зрения. «Лапочка ты моя! - подумал он вслух. - Солнышко мое! Господи! Пошли мне все ее хворобы и неприятности!» Так он молился уже три месяца, молился всюду и постоянно. «Господи! Что мне сделать, чтоб она была здорова?»
***
Вика завернула за угол и позволила себе согнуться в три погибели. Так, согнувшись, будто от резкой боли в животе, она постояла, и уже какая-то женщина из тех теперь редких, которые бросаются на помощь, переложив сумки из рук в руки, ринулась к ней, но Вика улыбнулась, кивком поблагодарила за порыв и, выпрямившись, пошла дальше. «Она рожает…» Эта новость ее согнула.
Не потому, что так уж она хотела ребенка, а он у нее не завязывался по причине какой-то там патологии. Она была не из тех женщин, которые при виде младенца распускают слюни и превращаются в идиоток. Нет! Но когда Федоров ушел и она безжалостно и без анестезии устроила ревизию всей их жизни и не нашла причины, по которой так вот враз нужно было собрать чемодан и убежать от нее на частную квартиру, она не думала тогда о ребенке. Вот, мол, был бы… Не говорили они об этом с Федоровым, Бет его и нет, даже лучше, что нет, потому что многое другое надо… И теперь вот, в согнутом состоянии, Вика поняла: Федорову нужен был ребенок! Хоть от кого, даже от этой его «красотки», на которую она ходила смотреть специально. Вика старалась быть объективной и искала, что он там нашел в ней, но - увы… Невзрачная женщина с печатью кандидатской степени… Ум, интеллект, ирония, сатира - это все, будем считать, есть. Ничего глазки, хоть их за очками не видно. Но в целом… Что ни надень, вида никакого. Она успокаивала себя тогда этим, городила всякую чепуху, что не может внешность не иметь значения для Федорова, который до своего картона был все-таки приличным фотокором… Значит, должен понимать красоту, видеть ее, во всяком случае.
Думая о той женщине, она не могла не думать о себе, сравнивала, находила себя лучше. Не в кандидатской же степени дело. А теперь вот разъяснилось - ребенок. Почему же он ей ничего не говорил? «Я рожу от Алексея! - решила Вика. - В конце концов мне всего тридцать семь… Я рожу назло Федорову».
Бывает так, что человек, думая об одном, на самом деле думает о другом. Правильные мысли, в хорошие слова облаченные, выстукивает телетайп мозгового центра, а под всем этим другое - разное - без слов, без знаков препинания, нечто бесформенно-иррациональное. Ленка… Ленка… Ленка… Порядочные мужики от детей не уходят… Женщина рожает, и все… А мужику надо не им рожденное полюбить… Это им важно. Та еще только беременная, а он сколько слов выучил…
Детей не разлюбливают… Это другая любовь… Вот скажет ему Ленка какие-нибудь теплые слова…
Вика поняла, что Ленка - главная ее опасность и что надо что-то делать, делать… Господи! Какая это малость - покупка машины! Надо срочно доставать деньги, надо!
***
Анна пошла в райком предупредить инструктора, чтобы та - ни-че-го… Если в предыдущем разговоре свою позицию она считала праведной и неуязвимой, то сейчас ей было ясно: она может произвести впечатление истерички, а это ей ни к чему. Поэтому Анна собрала все силы, чтобы выглядеть спокойно и достойно. Она придумала болезнь мужа, которая заставляет ее если не прекратить, то приостановить свои претензии: «Есть вещи, когда личные обиды, и тэ дэ, и тэ пэ…» Это будет выглядеть естественно и даже благородно.
Она столкнулась с инструктором в коридоре, та бежала куда-то по своим делам, но Анну заметила раньше, чем Анна ее. Видела, как осторожно ступает та по ковровой дорожке, будто боится упасть.
Эта осторожность, с которой шла Анна, вызвала у инструктора раздражение.
– Як вам на минуточку, - сказала Анна. - Даже не надо в кабинет. Помните, я к вам приходила? Так вот, считайте, что этого не было…
– Мир, лад и божьи одуванчики? - зло спросила инструктор, потому что еще не успела перестроиться на другую ноту, очень уж неприятна была ей Анна.
Одуванчики Анну обидели. Что за странный вопрос?
– Он болен, - сказала она сухо. - Извините. - Она почувствовала, что союзников у нее тут нет, что она тут не понравилась, значит, приходила зря.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58
Никогда раньше не было у него некрасивых женщин. Мимо просто обыкновенных он проходил. Сказал бы ему кто, что женщина, лодыжку которой он сможет обхватить двумя пальцами, станет для него всем. Что он будет плакать, заворачивая и одевая ее в разные, почти детские вещи, что он запродастся отвратительной халтуре, чтобы ей только сделали очки, какие ей надо. Подчеркиваю: не оправу, а именно очки, линзы. Когда она сидит с ногами в кресле и держит перед самым носом книжку и наматывает на палец любую нитку, которую можно откуда-нибудь выдернуть, у него плавится сердце. Никогда не было этого раньше, никогда не бухало куда-то там в печенку превращенное в горячие капли его мускулистое, четырехкамерное сердце. Вика разве в чем виновата? Может, у ее будущего мужа от нее тоже плавится сердце. Он хотел бы этого… Он хочет для нее самого лучшего, потому что потому…
Федоров вздохнул. А вот денег у него нет. Таких, как она просит, во всяком случае. Надо ему спасать Соньку, нет у него другого в жизни предназначения. Это с другими женщинами был у него другой интерес, а эту надо спасать. С той минуты, как он ее увидел, услышал ее спотыкающуюся на согласных речь - она из Западной Украины и говорит с каким-то невообразимым акцентом - польско-украинско-молдавским, - так вот с той минуты, как он ее увидел и услышал, он готов зависнуть над ней, чтоб защищать от всех и вся. С Викой он строил дом, возводил его, украшал его, а Сонька делает ему дом там, где в эту секунду находится… В купе ему с ней дом, в машине дом. В метро дом. «Ах, какой я слюнявый! - подумал о себе Федоров. - А мне ведь надо доставать сырую телячью печенку, а где ее достанешь о сю пору? Где находится этот теленок, у которого я смогу склевать печень для Соньки?» Он остановил машину возле автомата и стал звонить подруге Соньки из института, которая обещала смотаться в свой библиотечный день в деревню к родителям и пошуровать там насчет сырой печени. В институте ему просто прокричали в трубку: она поехала, поехала! Растроганный до нечеловеческой мягкости, Федоров вернулся в машину и полез за сигаретами. Вместе с пачкой вынулся бумажник. Взял бумажник, раскрыл и сквозь целлулоидное окошко на него посмотрела очаровательно глазастая женщина, с короткой стрижкой, большим, иронически улыбающимся ртом, ну абсолютная некрасавица, но лучше которой природа ничего не сочинила. Это была точка зрения Федорова. Он на ней не настаивал, потому что был по сути своей плюралистом и допускал существование других точек зрения. «Лапочка ты моя! - подумал он вслух. - Солнышко мое! Господи! Пошли мне все ее хворобы и неприятности!» Так он молился уже три месяца, молился всюду и постоянно. «Господи! Что мне сделать, чтоб она была здорова?»
***
Вика завернула за угол и позволила себе согнуться в три погибели. Так, согнувшись, будто от резкой боли в животе, она постояла, и уже какая-то женщина из тех теперь редких, которые бросаются на помощь, переложив сумки из рук в руки, ринулась к ней, но Вика улыбнулась, кивком поблагодарила за порыв и, выпрямившись, пошла дальше. «Она рожает…» Эта новость ее согнула.
Не потому, что так уж она хотела ребенка, а он у нее не завязывался по причине какой-то там патологии. Она была не из тех женщин, которые при виде младенца распускают слюни и превращаются в идиоток. Нет! Но когда Федоров ушел и она безжалостно и без анестезии устроила ревизию всей их жизни и не нашла причины, по которой так вот враз нужно было собрать чемодан и убежать от нее на частную квартиру, она не думала тогда о ребенке. Вот, мол, был бы… Не говорили они об этом с Федоровым, Бет его и нет, даже лучше, что нет, потому что многое другое надо… И теперь вот, в согнутом состоянии, Вика поняла: Федорову нужен был ребенок! Хоть от кого, даже от этой его «красотки», на которую она ходила смотреть специально. Вика старалась быть объективной и искала, что он там нашел в ней, но - увы… Невзрачная женщина с печатью кандидатской степени… Ум, интеллект, ирония, сатира - это все, будем считать, есть. Ничего глазки, хоть их за очками не видно. Но в целом… Что ни надень, вида никакого. Она успокаивала себя тогда этим, городила всякую чепуху, что не может внешность не иметь значения для Федорова, который до своего картона был все-таки приличным фотокором… Значит, должен понимать красоту, видеть ее, во всяком случае.
Думая о той женщине, она не могла не думать о себе, сравнивала, находила себя лучше. Не в кандидатской же степени дело. А теперь вот разъяснилось - ребенок. Почему же он ей ничего не говорил? «Я рожу от Алексея! - решила Вика. - В конце концов мне всего тридцать семь… Я рожу назло Федорову».
Бывает так, что человек, думая об одном, на самом деле думает о другом. Правильные мысли, в хорошие слова облаченные, выстукивает телетайп мозгового центра, а под всем этим другое - разное - без слов, без знаков препинания, нечто бесформенно-иррациональное. Ленка… Ленка… Ленка… Порядочные мужики от детей не уходят… Женщина рожает, и все… А мужику надо не им рожденное полюбить… Это им важно. Та еще только беременная, а он сколько слов выучил…
Детей не разлюбливают… Это другая любовь… Вот скажет ему Ленка какие-нибудь теплые слова…
Вика поняла, что Ленка - главная ее опасность и что надо что-то делать, делать… Господи! Какая это малость - покупка машины! Надо срочно доставать деньги, надо!
***
Анна пошла в райком предупредить инструктора, чтобы та - ни-че-го… Если в предыдущем разговоре свою позицию она считала праведной и неуязвимой, то сейчас ей было ясно: она может произвести впечатление истерички, а это ей ни к чему. Поэтому Анна собрала все силы, чтобы выглядеть спокойно и достойно. Она придумала болезнь мужа, которая заставляет ее если не прекратить, то приостановить свои претензии: «Есть вещи, когда личные обиды, и тэ дэ, и тэ пэ…» Это будет выглядеть естественно и даже благородно.
Она столкнулась с инструктором в коридоре, та бежала куда-то по своим делам, но Анну заметила раньше, чем Анна ее. Видела, как осторожно ступает та по ковровой дорожке, будто боится упасть.
Эта осторожность, с которой шла Анна, вызвала у инструктора раздражение.
– Як вам на минуточку, - сказала Анна. - Даже не надо в кабинет. Помните, я к вам приходила? Так вот, считайте, что этого не было…
– Мир, лад и божьи одуванчики? - зло спросила инструктор, потому что еще не успела перестроиться на другую ноту, очень уж неприятна была ей Анна.
Одуванчики Анну обидели. Что за странный вопрос?
– Он болен, - сказала она сухо. - Извините. - Она почувствовала, что союзников у нее тут нет, что она тут не понравилась, значит, приходила зря.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58