Подставную фирму я уже
зарегистрировал, причем, денег моего банка там ни франка... выручили
друзья... я финансирую их проекты... они мои... перекрестное опыление!
Такие деньги, сеньор Холин, а вы невеселы.
Холин, играя, щелкал зажигалкой, язычок пламени то вспыхивал, то
исчезал, Холин смотрел на огонь с ритуальным обожанием, будто надеясь в
огне найти решение проблем.
- Che cosa? [Что случилось? (ит.)] - Сеньор Мадзони молитвенно сложил
руки, вживаясь в роль исповедника и благодетеля одновременно.
- У меня проблемы с женой, - Холин тронул пальцем язычок пламени. -
Она знает... что произошло в отеле "Грин гном".
- О! - Мадзони упер лодочкой сложенные руки в подбородок. - Ваша жена
красива?
Холин кивнул: какой муж признается в обратном?
Мадзони также привык верить фактам:
- У вас есть?.. - банкир не успел договорить, как Холин разломил
бумажник и протянул фотографию.
- Белла сеньора! - Мадзони цокнул языком. - Можно взять? - И упрятал
фото во внутренний карман.
В комнату вошли двое с мотоциклетными шлемами. Мадзони затараторил
по-итальянски, похлопывая парней по плечам, протянул красивому тщательно
перевязанный толстый пакет, стал подталкивать парней к дверям, замер,
будто, что вспомнил... и передал фотографию красавцу с открытым лицом,
сказав несколько слов... Красавец мрачно взглянул на Холина, мрачно
улыбнулся, упрятал фото за пазуху и вышел в сопровождении такого же
молчаливого друга.
- Brigandi! - По отечески восхитился Мадзони. Взгляды банкира и
Холина одновременно скрестились на духах - подарке жене Эдгара
Николаевича.
- О! Pazzo [безумие (ит.)]. Подарок, похоже, некстати. - Коснулся
красивой коробки. - Между прочим, чертовски дорогие... отменный запах...
Жан Пату. Передайте жене вашего заместителя.
Черная "Волга" с красной мигалкой неслась по Садовому кольцу, съехав
с Крымского моста, повернула направо на Кропоткинскую и нырнула в первый
переулок налево, будто пассажиры "Волги" решили отобедать у Федорова в
знаменитом ресторане "Кропоткинская, 36". К ресторану примыкало заведение
куда менее веселое - или напротив, сверх веселое? - институт Сербского.
Седой вышел из машины, осмотрел облицованное белосерым мрамором
здание и нырнул в подъезд...
Генерал-полковник Лавров сидел на койке в казенном одеянии и выглядел
жалким, на подбородке и щеках торчала черная щетина с белыми островками.
Глаза генерала блуждали, будто неумелый кукловод дергал глазные яблоки
изнутри.
Седой вошел в палату в сопровождении врача, жестом отпустил человека
в белом халате, психиатр, уходя, застыл на пороге и успел крикнуть:
- Мы ведем себя хорошо... мы образцово себя ведем!
Седой увидел, как от лекаревского нестерпимо унизительного "мы",
Лавров дернулся, как от удара кнутом. Два раза прозвучало "мы", и два раза
судорога искажала лицо генерала.
Седой застыл посреди палаты. Генерал вскочил с койки, как ученик
из-за парты при появлении директора школы.
- Садитесь, генерал.
Лавров покорно опустился.
Седой придвинул стул ближе к кровати, удобно обосновался в позе
роденовского мыслителя:
- Как дела, генерал?
- Хорошо, - Лавров с трудом разлеплял губы и изгонял подавленность из
глаз.
- Вас малость подкололи? - Седой сменил кулак, подпирающий
подбородок.
Генерал кивнул.
- Вы ошиблись тогда, генерал, - сказал Седой то, ради чего пришел.
- Я ошибся тогда, - с покорностью заводной игрушки повторил генерал.
- Крепко ошиблись, - добил Седой.
- Крепко ошибся, - согласился генерал.
- Но мы тоже люди, генерал. - Искренне, сам веря в происходящее,
заключил Седой. Генерал кивнул, короткие рукава дурацкой куртки дернулись.
Седой посмотрел на убогие тапочки генерала и отвел глаза.
- Скажем, у вас был нервный срыв... небольшой... и вернем на прежнее
место, в прежнем звании.
На глаза генерала навернулись слезы. Седой отвесил безмолвный
полупоклон и отбыл. По щекам генерала, продираясь сквозь щетину, катились
соленые капли.
Лена Шестопалова служила в одном из совучреждений в Цюрихе. Лена
владела немецким и французским, чуть итальянским, и только ретороманский
числился ее проколом, но и говорило на праязыке в Швейцарии всего
несколько тысяч. У Лены имелись: отменная кланово-родственная поддержка в
Москве, точеная фигура, волосы а ля расцвет Голливуда и темперамент,
убедиться в наличии коего мог каждый мужчина совколонии, обладающий
данными для участии в эксперименте... и допущенный - Лена предпочитала
глупых красавцев умным уродам - к эксперименту.
Холин - очевидно промежуточный типаж - встречался с Леной уже
полгода, с трудом представляя, каков его порядковый номер в списке
обожателей мадам-фрау-сеньоры Шестопаловой.
Последнее время Холину досталось, и сейчас, сидя в квартире Лены на
кухне и уплетая обычный радяньский борщ, Эдгар Николаевич мучился одним:
сможет ли он после передряг последних недель? И, если сможет с трудом и
без блеска, не зря ли наворачивает борщ и не усугубит ли борщ шаткость его
амурного положения?
- Я сегодня болею. - С откровенностью, сравнительно недавно шагнувшей
к совковым дамам с запада, предупредила Лена.
У Холина едва ложка не выскочила от восторга, но пробурчал он нечто
вроде:
- Ну, вот... Я так скучал... сплошное невезение...
Вместо объятий, неосуществимых по техническим причинам и, видимо, в
погашение усилий и средств, затраченных на борщ, Лена потребовала у Холина
повозить ее по магазинам. Холин не знал, что Цулко следит за ним. Пашке
запало холинское, полудетское "она меня любит", и Цулко решил, что Ольга
Холина обязана знать, что ее любят меньше, чем любит она. Менее всего
Пашка желал банальной семейной свары, Цулко боролся за себя - а это
священная борьба. Пашка хотел разрыва супругов Холиных, ожесточения,
взаимной ненависти, а после... расправа с женой станет лишь вопросом
времени.
Для разжигания ненависти, Пашка сфотографировал Холина и Шестопалову
в кафе, на верхних этажах магазинов, целующимися у подъездов, выходящими
из машины... отпечатанные фотографии, после ухода Холина на работу,
забросил в холинский почтовый ящик.
Фотографии попали жене.
Пашка желал одного: скорейшего исчезновения единственного свидетеля;
средства из своего арсенала использовать так часто - о Чугунове еще
говорили - он не мог. Свой покой, возможность бухать "чекиста за бугром",
не омраченность бытия лишней нервотрепкой Цулко оценивал высоко.
Ольга раскладывала фотографии и не верила собственным глазам:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42
зарегистрировал, причем, денег моего банка там ни франка... выручили
друзья... я финансирую их проекты... они мои... перекрестное опыление!
Такие деньги, сеньор Холин, а вы невеселы.
Холин, играя, щелкал зажигалкой, язычок пламени то вспыхивал, то
исчезал, Холин смотрел на огонь с ритуальным обожанием, будто надеясь в
огне найти решение проблем.
- Che cosa? [Что случилось? (ит.)] - Сеньор Мадзони молитвенно сложил
руки, вживаясь в роль исповедника и благодетеля одновременно.
- У меня проблемы с женой, - Холин тронул пальцем язычок пламени. -
Она знает... что произошло в отеле "Грин гном".
- О! - Мадзони упер лодочкой сложенные руки в подбородок. - Ваша жена
красива?
Холин кивнул: какой муж признается в обратном?
Мадзони также привык верить фактам:
- У вас есть?.. - банкир не успел договорить, как Холин разломил
бумажник и протянул фотографию.
- Белла сеньора! - Мадзони цокнул языком. - Можно взять? - И упрятал
фото во внутренний карман.
В комнату вошли двое с мотоциклетными шлемами. Мадзони затараторил
по-итальянски, похлопывая парней по плечам, протянул красивому тщательно
перевязанный толстый пакет, стал подталкивать парней к дверям, замер,
будто, что вспомнил... и передал фотографию красавцу с открытым лицом,
сказав несколько слов... Красавец мрачно взглянул на Холина, мрачно
улыбнулся, упрятал фото за пазуху и вышел в сопровождении такого же
молчаливого друга.
- Brigandi! - По отечески восхитился Мадзони. Взгляды банкира и
Холина одновременно скрестились на духах - подарке жене Эдгара
Николаевича.
- О! Pazzo [безумие (ит.)]. Подарок, похоже, некстати. - Коснулся
красивой коробки. - Между прочим, чертовски дорогие... отменный запах...
Жан Пату. Передайте жене вашего заместителя.
Черная "Волга" с красной мигалкой неслась по Садовому кольцу, съехав
с Крымского моста, повернула направо на Кропоткинскую и нырнула в первый
переулок налево, будто пассажиры "Волги" решили отобедать у Федорова в
знаменитом ресторане "Кропоткинская, 36". К ресторану примыкало заведение
куда менее веселое - или напротив, сверх веселое? - институт Сербского.
Седой вышел из машины, осмотрел облицованное белосерым мрамором
здание и нырнул в подъезд...
Генерал-полковник Лавров сидел на койке в казенном одеянии и выглядел
жалким, на подбородке и щеках торчала черная щетина с белыми островками.
Глаза генерала блуждали, будто неумелый кукловод дергал глазные яблоки
изнутри.
Седой вошел в палату в сопровождении врача, жестом отпустил человека
в белом халате, психиатр, уходя, застыл на пороге и успел крикнуть:
- Мы ведем себя хорошо... мы образцово себя ведем!
Седой увидел, как от лекаревского нестерпимо унизительного "мы",
Лавров дернулся, как от удара кнутом. Два раза прозвучало "мы", и два раза
судорога искажала лицо генерала.
Седой застыл посреди палаты. Генерал вскочил с койки, как ученик
из-за парты при появлении директора школы.
- Садитесь, генерал.
Лавров покорно опустился.
Седой придвинул стул ближе к кровати, удобно обосновался в позе
роденовского мыслителя:
- Как дела, генерал?
- Хорошо, - Лавров с трудом разлеплял губы и изгонял подавленность из
глаз.
- Вас малость подкололи? - Седой сменил кулак, подпирающий
подбородок.
Генерал кивнул.
- Вы ошиблись тогда, генерал, - сказал Седой то, ради чего пришел.
- Я ошибся тогда, - с покорностью заводной игрушки повторил генерал.
- Крепко ошиблись, - добил Седой.
- Крепко ошибся, - согласился генерал.
- Но мы тоже люди, генерал. - Искренне, сам веря в происходящее,
заключил Седой. Генерал кивнул, короткие рукава дурацкой куртки дернулись.
Седой посмотрел на убогие тапочки генерала и отвел глаза.
- Скажем, у вас был нервный срыв... небольшой... и вернем на прежнее
место, в прежнем звании.
На глаза генерала навернулись слезы. Седой отвесил безмолвный
полупоклон и отбыл. По щекам генерала, продираясь сквозь щетину, катились
соленые капли.
Лена Шестопалова служила в одном из совучреждений в Цюрихе. Лена
владела немецким и французским, чуть итальянским, и только ретороманский
числился ее проколом, но и говорило на праязыке в Швейцарии всего
несколько тысяч. У Лены имелись: отменная кланово-родственная поддержка в
Москве, точеная фигура, волосы а ля расцвет Голливуда и темперамент,
убедиться в наличии коего мог каждый мужчина совколонии, обладающий
данными для участии в эксперименте... и допущенный - Лена предпочитала
глупых красавцев умным уродам - к эксперименту.
Холин - очевидно промежуточный типаж - встречался с Леной уже
полгода, с трудом представляя, каков его порядковый номер в списке
обожателей мадам-фрау-сеньоры Шестопаловой.
Последнее время Холину досталось, и сейчас, сидя в квартире Лены на
кухне и уплетая обычный радяньский борщ, Эдгар Николаевич мучился одним:
сможет ли он после передряг последних недель? И, если сможет с трудом и
без блеска, не зря ли наворачивает борщ и не усугубит ли борщ шаткость его
амурного положения?
- Я сегодня болею. - С откровенностью, сравнительно недавно шагнувшей
к совковым дамам с запада, предупредила Лена.
У Холина едва ложка не выскочила от восторга, но пробурчал он нечто
вроде:
- Ну, вот... Я так скучал... сплошное невезение...
Вместо объятий, неосуществимых по техническим причинам и, видимо, в
погашение усилий и средств, затраченных на борщ, Лена потребовала у Холина
повозить ее по магазинам. Холин не знал, что Цулко следит за ним. Пашке
запало холинское, полудетское "она меня любит", и Цулко решил, что Ольга
Холина обязана знать, что ее любят меньше, чем любит она. Менее всего
Пашка желал банальной семейной свары, Цулко боролся за себя - а это
священная борьба. Пашка хотел разрыва супругов Холиных, ожесточения,
взаимной ненависти, а после... расправа с женой станет лишь вопросом
времени.
Для разжигания ненависти, Пашка сфотографировал Холина и Шестопалову
в кафе, на верхних этажах магазинов, целующимися у подъездов, выходящими
из машины... отпечатанные фотографии, после ухода Холина на работу,
забросил в холинский почтовый ящик.
Фотографии попали жене.
Пашка желал одного: скорейшего исчезновения единственного свидетеля;
средства из своего арсенала использовать так часто - о Чугунове еще
говорили - он не мог. Свой покой, возможность бухать "чекиста за бугром",
не омраченность бытия лишней нервотрепкой Цулко оценивал высоко.
Ольга раскладывала фотографии и не верила собственным глазам:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42