- Что это, стихи? - с нескрываемым разочарованием спросила она, подслеповато
наклонившись над бумагой.
Было в том движении что-то до боли знакомое (я даже вздрогнул), но
настолько неожиданное и неуловимое, что лишь под утро стала ясна причина
моего испуга.
- В некотором смысле. - Я загадочно улыбнулся и, сжав покрепче ее ладонь,
добавил: - Это нужно прочесть.
Да, вот так был решен основной вопрос. Двери теперь открыты настежь любому
урагану. Она узнает все, без намеков и иносказаний, она поймет и оценит мое
мужество, мою открытость, и я, счастливый, многословный, прольюсь потоком
восхищенных слов в ослепительном вихре, в танце запутанных, но не
спутавшихся серебристых нитей.
Но все произошло совсем не так. Все произошло как-то второпях, глупо и
бестолково: внезапно, вдруг потерял равновесие вопреки моей же инструкции,
которую она только что прочла и на которую отреагировала одним
орфографическим замечанием, вследствие чего я, наверное, и разнервничался и
проявил в конце концов абсолютно неуместную торопливость и
непоследовательность. "Июлия, июлия", вот и все, на что меня хватило.
А под утро мне приснился сон со страшным концом, от которого я и проснулся.
Мне снился обрыв, и мы вдвоем стоим у самого края, но не так, как накануне,
а поменявшись местами - я у пропасти, а она за моей спиной. И опять меня
спрашивает:
- А вы летали во сне? - спрашивает тихо, тихо, и также потихоньку вперед
меня и толкает, плыви, мол, голубчик по воле ветра. Я же лечу круто вниз
вначале, а потом растопыриваю руки, как затяжной парашютист, и
останавливаюсь. Стихает шум ветра, и я слышу только волнующий меня голос:
- Лети ко мне, как пух Эола.
Оглядываюсь, верчу головой и никого вокруг не вижу. От огорчения забываю о
руках и тут же с веселым свистом срываюсь на камни.
Слышится отвратительный шлепок, и я обнаруживаю себя на постели, а звук
шлепка происходит от удара упавшей на пол моей ладони. Рядом сладким сном
дышит моя королева, а я, мучимый жаждой, иду босиком на кухню. Я долго пью
из треснувшей фарфоровой кружки, глядя в посеревшее от зимнего хмурого
света окно, и думаю над тем, как непросто пройти пятый этап, не испортив ни
одного волшебного волоконца. Но делать нечего, все предопределено законом,
тысячи раз проверенным до меня, и так остроумно мною сформулированным в
форме инструкции. Все приходит к одному концу, шепчу я, разглядывая тусклые
блики на кончике иглы, и возвращаюсь обратно в спальню. Господи, как она
прекрасна и неподвижна, она будто бы мертва, но нет, если присмотреться,
видно, как размеренно, спокойно вздымается ее грудь - она спит, спит,
доверившись моему мастерству, она подозревала мой талант, и теперь ни о чем
не беспокоится.
Я уже приготовился к завершению пятого этапа, как вдруг краем глаза замечаю
в дальнем углу комнаты, у самой шторы, контуры знакомого устройства. Я еще
ступаю по инерции к ее телу, а мозг уже возмущенно протестует: что это,
откуда? Этого не может быть, чуть не кричу я, медленно сворачиваю в дальний
угол, где в сумеречном безжизненном свете, прикрытый наполовину сползшим
плюшевым покрывалом, обнаруживается почти такой же, как мой собственный, и
все-таки немного другой, нумизматически строгий и по-женски шикарный
стеклянный ящик ловца тополиного пуха. Страшная догадка мелькает в
ослепленном невероятным видением мозгу, и я наконец отгоняю полный
бесконечных ужасов назойливый сон.
Я потом часто вспоминал ту ночь, пытаясь понять, как, отчего, почему не
сложилось, не свелось все к логическому концу. Да, все как и полагается, я
проснулся под утро рядом с ней, с моей серебристой мечтой. Я осторожно
отогнул несколько волоконцев, встал с широкой постели и сразу направился в
дальний угол с твердым намерением как можно быстрее все выяснить и отделить
приснившееся от реальной жизни. Я обшарил весь угол. Там действительно
оказался ящик, отмеченный еще накануне вечером краем глаза, и в
преображенном виде обнаружившийся в ночном сне. Вполне обычная картонная
коробка, полная всяческого детского хлама, - подытожил я результаты
утреннего осмотра и уже собрался бросить обратно старенький обшарпанный
пластмассовый самолетик, как услышал за спиной строгий голос:
- Что вы там ищете?
Ах, отчего так обидно и резко прозвучали ее слова! Словно я есть
незадачливый воришка, захваченный врасплох хозяевами, а не настоящий
мастер, виртуоз тополиной охоты.
- Я тут, здесь, хотел... - я глупо вертел самолетиком, не смея честно
признаться в своих страхах.
- Вам пора отправляться домой.
- Июлия, - простонал я.
- Перестаньте сейчас же, не называйте меня так никогда.
- Но почему, что случилось?
- Ничего не случилось, - она монотонно, почти по слогам, медленно отрезала
наш разговор от будущих неизвестных мне событий.
Я молча оделся, не глядя , не поворачиваясь, словно битая собака, вышел в
прихожую и здесь в нерешительности остановился, почти ничего не различая во
мраке. Она ножкой пододвинула мои ботинки и, кажется, сложила на груди
руки, показывая всем своим видом, как тяжело ей ждать эти несколько
последних мгновений. Ну, не молчи, скажи хоть что-нибудь, пусть не
дружественное, нейтральное, молил про себя я, привыкая понемногу к темноте
и все отчетливее различая ее уставшее тело.
- Я дрянь, - спокойно и горько сказала она, потом по-деловому поправила
молнию на моей куртке и, как в том сне, легонько столкнула меня в обрыв.
Время шло, а небо не светлело. Проклятое утро на глазах превращалось в
вечер, а я все летел камнем вниз, безуспешно растопыривая руки. Я был
ничто, я был как пустой объем, ограниченный воображаемым контуром, даже
воздух не оказывал на меня никакого действия. Он протекал сквозь меня
подобно песку, стекающему через узкое отверстие песочных часов. Я и сам
истекал тягучей болью, с упорством фанатика-мазохиста перебирая все
неприятное, унизительное, невероятно похожее на правду. Я уже не цеплялся
за то немногое доброжелательное, проявленное с ее стороны, как я теперь
понимаю, скорее из жалости, а смаковал все ее презрительные "нет",
"никогда", "не надо". О, милая далекая мечта, не смею, не смею даже
мысленно представить себя рядом с вами. Ваши слова, подобно семенам
репейника, вонзились в мое тело, и теперь они всегда будут со мной,
беспрерывно зудя и терзая мою душу.
Я вспоминал мелкие незначительные детали, и они вырастали на глазах до
огромных, гадких, страшных, правдивых пауков. Однажды, в одну из наших
первых встреч, я обратил внимание на ее руки и понял, что свидание со мной
для нее скорее акт безделья, чем, как я люблю выражаться, праздник души.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14