— Вот тут ты права, — усмехнулся Бретт. — Так почему бы нам не жить вместе?
— Все может быть, — задумчиво произнесла она.
— Ты это серьезно?
— Не уверена. Наверно, это может стать серьезным, но подожди немного. — Она помедлила. — Бретт, дорогой мой, если ты предпочитаешь, чтобы мы какое-то время не виделись, если каждая наша встреча будет приносить тебе огорчения…
— Мы ведь это уже пробовали, верно? И ничего не вышло, потому что я скучал без тебя. — И он решительно произнес:
— Нет, все останется по-прежнему, даже если мне и будет порой трудно. К тому же, — весело добавил он, — не можешь ты вечно говорить мне “нет”.
В машине наступило молчание. Бретт свернул на Вудворд-авеню и поехал на юг.
— Сделай для меня кое-что, — сказала вдруг Барбара.
— Что?
— Закончи картину. Ту, которую мы сегодня смотрели.
Он удивился:
— Ты хочешь сказать, что это может что-то изменить в наших отношениях?
— Не уверена. Я знаю только, что это — часть тебя, крайне важная часть, нечто такое, что сидит внутри и должно быть выпущено наружу.
— Как солитер?
Она отрицательно покачала головой.
— Леонард верно сказал: у тебя большой талант. Автомобильная промышленность никогда не даст тебе возможности полностью проявить себя, если ты до конца дней своих будешь заниматься только моделированием.
— Послушай! Я закончу картину. Я в любом случае собирался ее закончить. Но ведь и ты тоже в автомобильном деле. Где же твоя лояльность?
— Оставила в конторе, — сказала Барбара. — Она при мне только до пяти вечера. А сейчас я принадлежу сама себе и хочу, чтобы ты тоже принадлежал сам себе и был подлинным Бреттом Дилозанто.
— А как я узнаю этого малого, если встречу на улице? — Бретт задумался. — О'кей, значит, живопись — моя стихия. Но знаешь ли ты, какие трудности ждут художника, любого художника, как трудно стать великим, добиться признания и, кстати, хорошей оплаты?
Они свернули на дорогу, которая вела к скромному бунгало, где жили Барбара и ее отец. В гараже уже стояла серая машина.
— Твой старик дома, — сказал Бретт. — Что-то сразу стало холодно.
Мэтт Залески находился в своей оранжерейке, примыкавшей к кухне, и, услышав шаги Бретта и Барбары, входивших через боковую дверь, поднял на них глаза.
Он пристроил оранжерейку вскоре после того, как купил этот дом восемнадцать лет назад, переехав сюда из Уайандотта. Переезд на север, в Роял-Оук, олицетворял тогда для Мэтта продвижение вверх по лестнице материального благополучия по сравнению с тем, как он жил мальчишкой со своими родителями-поляками. Оранжерейка была его хобби, в ней он проводил время, чтобы сбросить с себя напряжение, которое накладывала на него работа на заводе. Но это редко помогало. К тому же, хотя Мэтт по-прежнему любил причудливую форму, бархатистость и даже запах орхидей, которые он здесь выращивал, усталость, накапливавшаяся за день, превратила заботу о цветах из удовольствия в тяжкую обязанность, о которой тем не менее он никогда не забывал.
Вот и сегодня вечером, вернувшись всего час назад — а он дольше обычного задержался на заводе из-за критической нехватки материалов — и наскоро поужинав, он решил, что надо заняться пересадкой и перемещением цветов, так как дольше это уже нельзя откладывать. Когда раздался шум машины Бретта, Мэтт уже переставил несколько растений — последней была желто-пурпурная Masdevallia triangularis — в более влажное место, где лучше ощущался ток воздуха. Он осторожно поливал цветок, когда Бретт и Барбара вошли в дом.
— Привет, мистер Зед, — сказал Бретт, появляясь в открытой двери оранжерейки.
Мэтт Залески, который терпеть не мог, когда его называли “мистер Зед”, хотя и еще кое-кто на заводе называл его так, что-то буркнул вместо приветствия. Барбара подошла к ним, чмокнула отца и ушла на кухню готовить горячий солодовый напиток.
— Ух ты! — вырвалось у Бретта. Решив проявить к хозяину внимание, он принялся оглядывать полки, заставленные горшками, и свисавшие с потолка корзиночки с орхидеями. — До чего же это здорово, когда у человека есть свободное время, которое он может отдавать такой красоте. — Он не заметил, как при этом поджал губы Мэтт. Указав на Catasetum saccatum, которая росла на полочке среди еловой коры, Бретт с восторгом добавил:
— Какая красавица! Точно птица в полете.
На мгновение Мэтт оттаял, залюбовавшись вместе со своим гостем роскошным пурпурно-коричневым цветком, протянувшим вверх свою чашечку и причудливые лепестки.
— Пожалуй, в самом деле похожа на птицу, — согласился он. — Я этого раньше никогда не замечал.
Неосторожным вопросом Бретт нарушил установившийся было мир.
— А как на конвейере, мистер Зед, — веселый был денек? Это ваше движущееся чудовище еще держится?
— Если оно и держится, — сказал Мэтт Залески, — то не благодаря дизайнерам, которые выдумывают всякие бредовые модели, а нам потом их выполняй.
— Ну, вы же знаете, чем мы занимаемся. Только и думаем, как бы задать вам, специалистам по железякам, головоломку потруднее, а то ведь вы того и гляди заснете. — Бетт обожал легкое подтрунивание — он сыпал беззлобными шутками столь же естественно, как дышал. К сожалению, он никак не мог уразуметь, что отец Барбары воспринимает это иначе и потому считает приятеля своей дочери пустобрехом. — Скоро вы получите “Орион”, — сказал Бретт нахмурившемуся Мэтту. — Он как в детской игре — сам будет строиться.
— Ничего само собой не строится! — взорвался Мэтт. — Вот этого вы, самоуверенные юнцы, никак не можете понять. Только потому, что у вас и вам подобных университетские дипломы, вы думаете, что все знаете и, раз вы изобразили что-то на бумаге, это наверняка должно работать. Ни черта подобного! Это нам, работягам, специалистам по железякам, как вы изволили выразиться, приходится все доделывать, чтобы… — И его понесло.
Вспышка Мэтта объяснялась усталостью, а также сознанием, что “Орион” действительно скоро к нему придет; что заводу, где он, по сути дела, командует, придется разобрать конвейер, потом заново его собрать, так как все будет делаться по-другому; что обычные проблемы, возникающие в связи с производством и представляющие немалую сложность, быстро вырастут до гигантских размеров и на протяжении многих месяцев будут снова и снова возникать; что самому Мэтту придется труднее всего, что он не будет знать отдыха и что в иные ночи ему не удастся глаз сомкнуть; более того, если что пойдет не так, винить будут его. Он уже не раз переживал такое — чаще, чем хотелось бы, — и очередное испытание, надвигавшееся так стремительно, отнюдь не вызывало у него восторга.
Мэтт неожиданно умолк, поняв, что все, что он говорит, относится в общем-то не к этому нахалу Дилозанто, хотя тот ему и не нравится, — просто в нем накипела горечь и сейчас вдруг вырвалась наружу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132