Они набирали высоту – то же делал у лайнер.
Большинство опытных пилотов, слушая переговоры по радио с другими самолетами, всегда мысленно держат перед глазами картину движения самолетов в зоне их полета. Димирест и Хэррис оба добавили последние зафиксированные ими сведения к имевшимся ранее. Когда радиоразговор воздуха с землей закончился, Димирест напомнил Хэррису:
– Я слушаю.
Хэррис проверил курс и высоту и принялся набивать трубку.
– Я довольно много занимался историей общественных отношений. Заинтересовался ею еще в колледже, и с тех пор так и пошло. Быть может, вы тоже?
– Нет, – сказал Димирест. – Ровно настолько, насколько это было необходимо.
– Так вот. Если вы проследите историю человечества, вам сразу бросится в глаза: весь прогресс на земле совершается ради одной-единственной цели – сделать каждого индивидуума более гуманным. Всякий раз, когда цивилизация поднимается на новую ступень, человечество становится немного лучше, немного просвещеннее, потому что люди начинают больше заботиться друг о друге, больше уважать личность другого. В те эпохи, когда этого не происходит, человечество откатывается назад. Каждый отрезок истории, если вы вглядитесь в него, доказывает эту истину.
– Приходится верить вам на слово.
– Вовсе нет. Есть множество тому примеров. Рабство было уничтожено, потому что люди научились уважать человеческую личность. По той же причине перестали казнить детей и был установлен хабеас корпус, и теперь люди хотят достичь справедливости для всех или по возможности приблизиться к этому. И в наше время большинство тех, кто выступает против смертной казни, хотят того же, не столько в интересах казнимого, сколько в интересах общества, которое, отнимая у человека – у любого человека – жизнь, тем самым наносит непоправимый вред себе, то есть каждому из нас.
Хэррис умолк. Наклонившись вперед так, что натянулись ремни, он всматривался из полумрака кабины в окружавшую их ночь. В ярком свете луны четко выступали громады облаков далеко внизу. При такой сплошной облачности – вплоть до середины Атлантического океана, согласно сводке – земли не будет видно на всем пути их следования. Где-то на несколько тысяч футов ниже промелькнули огни самолета, летевшего в противоположном направлении, и скрылись.
Второй пилот Сай Джордан, подавшись к дросселям, увеличил подачу топлива двигателям, так как самолет набирал высоту.
Димирест подождал, пока Джордан закончит, и снова обратился к Хэррису:
– Но аборт – это не смертная казнь.
– Не скажите, – возразил Хэррис. – Если вдуматься, то можно прийти к иному выводу. И в том и в другом случае речь Идет об уважении к человеческой жизни, жизни отдельного индивидуума, о том, каким путем развивалась и будет развиваться цивилизация. Не странно ли, что мы ратуем за отмену смертной казни и одновременно за разрешение абортов. И никто не замечает, насколько это нелепо: требовать уважения к человеческой жизни и в то же время распоряжаться ею как вещью, лишенной ценности.
Димиресту вспомнились слова, сказанные им этим вечером Гвен, и он повторил их снова:
– Нерожденное дитя еще не наделено жизнью. Это не индивидуум, это эмбрион.
– А позвольте узнать, видели вы когда-нибудь абортированного ребенка? – спросил Хэррис. – То, что вынуто из чрева?
– Нет, не видел.
– А мне довелось однажды. Он лежал в стеклянной банке с формальдегидом в шкафу у моего приятеля-доктора. Не знаю, откуда он у него взялся, только приятель сказал мне, что если бы жизнь этого эмбриона не оборвали, если бы его не абортировали, получился бы нормальный ребенок, мальчик. Да, это был эмбрион, как вы изволили выразиться, и вместе с тем это был уже маленький, вполне сформированный человечек: забавное личико, ручки, ножки, пальчики, даже крошечный пенис. Знаете, что я почувствовал, глядя на него? Мне стало стыдно. Я подумал: а где же, черт подери, был я, где были все порядочные, еще не утратившие человеческих чувств люди, когда совершалось убийство этого беззащитного существа? Потому что совершилось именно убийство, хотя мы обычно избегаем употреблять это слово.
– Я же не предлагаю, черт побери, вынимать из утробы матери ребенка, когда он уже сформировался!
– А вам известно, – спросил Хэррис, – что через восемь недель после зачатия у зародыша уже намечено все, чему положено быть у новорожденного ребенка? А на третьем месяце зародыш даже выглядит как ребенок. Так где тут можно провести границу?
– Вам бы следовало стать адвокатом, а не пилотом, – проворчал Димирест. Однако этот разговор невольно заставил его задуматься: на каком месяце может быть сейчас Гвен? Он прикинул: если это случилось в Сан-Франциско, как она утверждает, тогда, значит, восемь-девять недель назад, и, если верить Хэррису, у нее в чреве – почти полностью сформировавшийся ребенок.
Подошло время для очередного рапорта на КДП. Вернон Димирест выполнил это сам. Они поднялись уже на тридцать две тысячи футов над землей, подъем был почти закончен, еще несколько секунд – и они пересекут границу Канады и пролетят над югом провинции Онтарио. Детройт и Виндзор, два города-близнеца по обе стороны границы, обычно издалека встречали их яркими всполохами огней. Но сегодня кругом был непроглядный мрак, и только где-то внизу – затянутые облаками города. Димирест вспомнил, что детройтский аэропорт закрыли перед самым их взлетом. В обоих городах сейчас бушевала вьюга, передвигавшаяся на восток.
Димирест знал, что там, у него за спиной, в пассажирских салонах Гвен Мейген и другие стюардессы разносят напитки по второму разу, а в салоне первого класса – еще и горячие закуски на дорогих фарфоровых тарелочках.
– Этот вопрос глубоко меня волнует, – сказал Энсон Хэррис. – Не обязательно быть религиозным человеком, чтобы верить в нравственность.
– Или вынашивать идиотские идеи, – проворчал Димирест. – Ну, что ни говорите, а те, кто разделяет вашу точку зрения, неминуемо потерпят фиаско. Все сейчас идет к тому; чтобы облегчить возможность делать аборты. Вероятно даже, их будут производить свободно, узаконенным порядком.
– Если это произойдет, – сказал Хэррис, – мы сделаем шаг назад, к печам Освенцима.
– Чушь! – Димирест оторвался от бортового журнала, куда он занес только что полученные данные о местонахождении самолета. Он уже не скрывал раздражения, которое вообще легко прорывалось у него наружу. – Существует много доводов в пользу абортов: случайное зачатие, например, которое обрекает ребенка на нищету, на прозябание без надежды выбиться в люди, ну, и другие случаи – изнасилование, кровосмешение, слабое здоровье матери…
– Особые обстоятельства не могут приниматься в расчет. Это все равно что сказать:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149
Большинство опытных пилотов, слушая переговоры по радио с другими самолетами, всегда мысленно держат перед глазами картину движения самолетов в зоне их полета. Димирест и Хэррис оба добавили последние зафиксированные ими сведения к имевшимся ранее. Когда радиоразговор воздуха с землей закончился, Димирест напомнил Хэррису:
– Я слушаю.
Хэррис проверил курс и высоту и принялся набивать трубку.
– Я довольно много занимался историей общественных отношений. Заинтересовался ею еще в колледже, и с тех пор так и пошло. Быть может, вы тоже?
– Нет, – сказал Димирест. – Ровно настолько, насколько это было необходимо.
– Так вот. Если вы проследите историю человечества, вам сразу бросится в глаза: весь прогресс на земле совершается ради одной-единственной цели – сделать каждого индивидуума более гуманным. Всякий раз, когда цивилизация поднимается на новую ступень, человечество становится немного лучше, немного просвещеннее, потому что люди начинают больше заботиться друг о друге, больше уважать личность другого. В те эпохи, когда этого не происходит, человечество откатывается назад. Каждый отрезок истории, если вы вглядитесь в него, доказывает эту истину.
– Приходится верить вам на слово.
– Вовсе нет. Есть множество тому примеров. Рабство было уничтожено, потому что люди научились уважать человеческую личность. По той же причине перестали казнить детей и был установлен хабеас корпус, и теперь люди хотят достичь справедливости для всех или по возможности приблизиться к этому. И в наше время большинство тех, кто выступает против смертной казни, хотят того же, не столько в интересах казнимого, сколько в интересах общества, которое, отнимая у человека – у любого человека – жизнь, тем самым наносит непоправимый вред себе, то есть каждому из нас.
Хэррис умолк. Наклонившись вперед так, что натянулись ремни, он всматривался из полумрака кабины в окружавшую их ночь. В ярком свете луны четко выступали громады облаков далеко внизу. При такой сплошной облачности – вплоть до середины Атлантического океана, согласно сводке – земли не будет видно на всем пути их следования. Где-то на несколько тысяч футов ниже промелькнули огни самолета, летевшего в противоположном направлении, и скрылись.
Второй пилот Сай Джордан, подавшись к дросселям, увеличил подачу топлива двигателям, так как самолет набирал высоту.
Димирест подождал, пока Джордан закончит, и снова обратился к Хэррису:
– Но аборт – это не смертная казнь.
– Не скажите, – возразил Хэррис. – Если вдуматься, то можно прийти к иному выводу. И в том и в другом случае речь Идет об уважении к человеческой жизни, жизни отдельного индивидуума, о том, каким путем развивалась и будет развиваться цивилизация. Не странно ли, что мы ратуем за отмену смертной казни и одновременно за разрешение абортов. И никто не замечает, насколько это нелепо: требовать уважения к человеческой жизни и в то же время распоряжаться ею как вещью, лишенной ценности.
Димиресту вспомнились слова, сказанные им этим вечером Гвен, и он повторил их снова:
– Нерожденное дитя еще не наделено жизнью. Это не индивидуум, это эмбрион.
– А позвольте узнать, видели вы когда-нибудь абортированного ребенка? – спросил Хэррис. – То, что вынуто из чрева?
– Нет, не видел.
– А мне довелось однажды. Он лежал в стеклянной банке с формальдегидом в шкафу у моего приятеля-доктора. Не знаю, откуда он у него взялся, только приятель сказал мне, что если бы жизнь этого эмбриона не оборвали, если бы его не абортировали, получился бы нормальный ребенок, мальчик. Да, это был эмбрион, как вы изволили выразиться, и вместе с тем это был уже маленький, вполне сформированный человечек: забавное личико, ручки, ножки, пальчики, даже крошечный пенис. Знаете, что я почувствовал, глядя на него? Мне стало стыдно. Я подумал: а где же, черт подери, был я, где были все порядочные, еще не утратившие человеческих чувств люди, когда совершалось убийство этого беззащитного существа? Потому что совершилось именно убийство, хотя мы обычно избегаем употреблять это слово.
– Я же не предлагаю, черт побери, вынимать из утробы матери ребенка, когда он уже сформировался!
– А вам известно, – спросил Хэррис, – что через восемь недель после зачатия у зародыша уже намечено все, чему положено быть у новорожденного ребенка? А на третьем месяце зародыш даже выглядит как ребенок. Так где тут можно провести границу?
– Вам бы следовало стать адвокатом, а не пилотом, – проворчал Димирест. Однако этот разговор невольно заставил его задуматься: на каком месяце может быть сейчас Гвен? Он прикинул: если это случилось в Сан-Франциско, как она утверждает, тогда, значит, восемь-девять недель назад, и, если верить Хэррису, у нее в чреве – почти полностью сформировавшийся ребенок.
Подошло время для очередного рапорта на КДП. Вернон Димирест выполнил это сам. Они поднялись уже на тридцать две тысячи футов над землей, подъем был почти закончен, еще несколько секунд – и они пересекут границу Канады и пролетят над югом провинции Онтарио. Детройт и Виндзор, два города-близнеца по обе стороны границы, обычно издалека встречали их яркими всполохами огней. Но сегодня кругом был непроглядный мрак, и только где-то внизу – затянутые облаками города. Димирест вспомнил, что детройтский аэропорт закрыли перед самым их взлетом. В обоих городах сейчас бушевала вьюга, передвигавшаяся на восток.
Димирест знал, что там, у него за спиной, в пассажирских салонах Гвен Мейген и другие стюардессы разносят напитки по второму разу, а в салоне первого класса – еще и горячие закуски на дорогих фарфоровых тарелочках.
– Этот вопрос глубоко меня волнует, – сказал Энсон Хэррис. – Не обязательно быть религиозным человеком, чтобы верить в нравственность.
– Или вынашивать идиотские идеи, – проворчал Димирест. – Ну, что ни говорите, а те, кто разделяет вашу точку зрения, неминуемо потерпят фиаско. Все сейчас идет к тому; чтобы облегчить возможность делать аборты. Вероятно даже, их будут производить свободно, узаконенным порядком.
– Если это произойдет, – сказал Хэррис, – мы сделаем шаг назад, к печам Освенцима.
– Чушь! – Димирест оторвался от бортового журнала, куда он занес только что полученные данные о местонахождении самолета. Он уже не скрывал раздражения, которое вообще легко прорывалось у него наружу. – Существует много доводов в пользу абортов: случайное зачатие, например, которое обрекает ребенка на нищету, на прозябание без надежды выбиться в люди, ну, и другие случаи – изнасилование, кровосмешение, слабое здоровье матери…
– Особые обстоятельства не могут приниматься в расчет. Это все равно что сказать:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149