" "Гм... так тоже сказать нельзя. Я попробую объяснить, если вам так интересно, но сначала ответьте мне на один вопрос..." Я взял у нее из рук белый зонтик из шелковой ткани вроде той, из которой шьют абажуры, с кружевной оборкой, с тонкой костяной ручкой, открыл, снова закрыл. "Таких зонтиков не бывает. Такие зонтики можно увидеть только в кино". "Почему же в кино?" Она отняла у меня зонтик. Она ждала продолжения. Мы свернули с просеки на тропинку в лес. "Мне не совсем понятно... Впрочем, я слишком мало знаю ваше семейство, которое, должен сказать, внушает мне большую симпатию!" "Спасибо". "Так вот, может быть, я слишком поспешно сужу. Но мне кажется, что все это какая-то игра... Ваши родители, дядя... Или кто он там". Она возразила: "А разве ваши слова, то, что вы сейчас произнесли,- не игра?" "Не понимаю". "Я хочу сказать, разве кто-нибудь сейчас так выражается: внушать симпатию, семейство?" "Да,- сказал я,- мы с вами так выражаемся. Это наш язык". "Но это язык, на котором давно никто не говорит. Это язык сцены. И действие происходит при царе Горохе. Может, и нас тоже давно уже нет?" "Вы так думаете?" - сказал я рассеянно. Поперек поляны лежало дерево, я расстелил свою куртку на замшелом стволе. Роня села и раскрыла зонтик. Вдруг она вскочила, оглядываясь и отряхивая подол. "Они забрались ко мне под платье! - Она переступала ногами в белых чулках и что-то счищала с внутренней стороны коленок.- Пожалуйста, отвернитесь". "Пойдемте",- сказал я. "Нет, постойте. Посмотрите, как они бегут друг за другом, как они заняты. И так целый день, без передышки... Откуда такая энергия?" "Ваш дядя..." "Двоюродный",- поправила она. "Он из немцев?" "Он православный". Мы шли по лесу. Она добавила: "Он очень хорошего происхождения". Я вспомнил рассуждения о судьбе России, комментарии Петра Францевича по поводу явления двух нищих и спросил: "А чем он, собственно, занимается?" "Он доктор искусствоведческих наук... Но вы мне не ответили". "Вы тоже не ответили, Роня..." "Я первая спросила". "Что вы хотите узнать?" "Вы приехали сюда, в эту глушь, чтобы?.. Или я вас неправильно поняла". "Вас это действительно интересует?" "Интересует". "Почему мы должны говорить непременно обо мне?" ХIХ На самом деле мне хотелось говорить. Может быть, эта девочка слегка волновала меня, может быть - если уж на то пошло,- во мне заговорил инстинкт охотника, хотя, чего уж там говорить, я принадлежу скорее к породе мужчин, которые предпочитают не охотиться, а чтобы за ними охотились. Но мне не с кем было говорить о предмете, который был моей последней надеждой, от которого зависело теперь все мое существование. Помявшись, я ответил, что пытаюсь привести в порядок свое прошлое. Фальшивое слово: получалось, что я человек "с прошлым". "Видите ли, у каждого человека рано или поздно возникает желание разобраться в своей жизни, подвести итоги, что ли..." - пробормотал я. "Это автобиографический роман?" "Не совсем. В том-то и дело, что я бы хотел покончить раз навсегда с беллетристикой, с вымышленными героями..." "Я думала, мемуары пишут в старости!" "Для мемуаров моя жизнь недостаточно богата внешними событиями. Кроме того, события меня не интересуют. Меня интересует,- сказал я,- логика внутреннего развития". И уже совсем упавшим голосом, чувствуя, что говорю не то, добавил: "Знаете, писание вообще очень трудная вещь". Она шла впереди меня по узкой тропинке, помахивая зонтиком; я услышал ее голос: "Можно я вам сделаю одно признание?" "Какое признание?" - спросил я испуганно. "Я тоже писательница. То есть, конечно, не писательница: я пробую. Хотите, как-нибудь прочту?" "С удовольствием". "Это вы говорите из вежливости". "Разумеется",- сказал я. "Вот видите, я так и знала". "Можно быть вежливым и в то же время искренним". "Да? - спросила она удивленно.- У вас есть странная черта". Она сидела на корточках, подобрав подол, ее коленки, обтянутые белыми чулками, выглядывали из-под платья, жалкие коленки школьницы, круглые женские колени, от того, что она опустилась на корточки, обрисовались ее полудетские бедра, ее тело понемногу оправлялось от первого шока юности, зонтик валялся рядом. Она что-то разглядывала на земле. "Какая черта?" Она встала. "Вы не говорите "да" или "нет". У вас как-то так получается, что и да и нет". "Что жї Хм". "Почему вы так нерешительны?" "Потому что сама жизнь так устроена. Сама жизнь нерешительна, Роня". "А по-моему, жизнь требует определенных решений. Во всяком случае, мужчина всегда должен знать, чего он хочет". "Вы меня не совсем правильно поняли. Конечно, каждому из нас приходится принимать то или другое решение. Хотя, на мой взгляд, это совсем не обязательно. На самом деле никогда не существует одного единственно правильного ответа. Мы живем в мире версий". "Это для меня слишком сложно". "Не думаю. Просто вы, как и большинство людей, инстинктивно стараетесь упростить вещи и выбираете из многих версий одну. Это и называется проявить решительность". "Вы и пишете так же?" - спросила она. "Как?" "А вот так: и то, и се, а в результате ни то ни се". "Если вы имеете в виду мое литературное творчество, то я действительної сомневаюсь в действительности. Видите, получается дурной каламбур. Я просто хочу сказать, что действительность всегда ненадежна, проблематична: и то, и се, как вы удачно выразились". "Это все философия. А я говорю о жизни, об этом лесе, о том, что вокруг нас!" "Я говорю о литературе. Я сомневаюсь, что эту действительность можно описать - во всяком случае, описать однозначно. Это касается самых главных вопросов - как к ним подступиться. Вот в чем дело". "Что вы называете главными вопросами?" "Кстати, Роня,- заметил я, поглядывая на верхушки деревьев,- а сколько сейчас времени?" "Это и есть главный вопрос?" - сказала она, смеясь. "В некотором смысле да". "А другие вопросы?" "Это всегда одни и те же вопросы. Жизнь, смерть. Любовь. Отношения двух людей. Секс". Она хмыкнула. Я взглянул на нее. Мне показалось, что мы говорим об одном, а думаем о другом - о чем же? Я потерял нить. Почему мы вдруг заговорили об этом? Последняя фраза была произнесена вслух. "Вы собирались посвятить меня в тайны творчестваї" "Чепуха, какие там тайны!" "Нет, все-таки". "Что - все-таки?" "Вот вы говорили об игре". "О какой игре?" "Не притворяйтесь. Вы прекрасно знаете, что я имею в виду". "Понятия не имею",- сказал я. "Перестаньте! Конечно, мы играем. Мы играем самих себя, и в то же времяї Например, сейчас мы играем в барышню и кавалера. Конечно,- добавила она,совсем глупую барышню и солидного, знающего себе цену кавалера". "Хм, допустим. Что из этого следует?" "А то следует, что если я барышня и дворянская дочь, то и должна ею оставаться". Она тряхнула головой, волосы были прекрасные, ничего не скажешь, бегло оглядела свой наряд и подняла на меня глаза, как если бы перед ней стояло зеркало.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37