– Мистер Маккаслин? – не понял я. – Ага, ясно. – Но не спросил – почему велел? На этот раз, кажется, сам додумался. Но, возможно, не хотел поверить, что додумался, все еще не хотел поверить, что в одиннадцать лет можно так быстро двигаться по утомительному пути утраты иллюзий, а вопрос «почему?» означал, может быть, признание, что додумался.
– Та лошадь в плохой форме, – сказал я.
– Она напугана, – сказал Ликург. – Так говорил мистер Маккаслин вчера ночью.
– Вчера ночью? – спросил я. – А я-то думал, вы на дорожку ходили смотреть.
– А чего ему смотреть на нее? – сказал Ликург. – Дорожка не скачет. Он на лошадь ходил смотреть.
– В такой темноте? – спросил я. – А у них что – ни сторожей, ни запоров, ничего нет?
– Ежели мистер Маккаслин что замыслит, уж он это сделает, – сказал Ликург. – Будто ты до сих пор сам этого не знаешь. – Так что никто, то есть я не поглядел назад. Мы дошли до нашего святилища, где в пятнистой тени Громобой, я имею в виду – Коппермайн, и два мула били копытами и обмахивались хвостами, а Нед сидел на корточках возле седла дядюшки Паршема, и напротив через ручей сидел еще один человек, тоже негр; мне показалось, я уже где-то видел его, встречал и даже почти узнал еще до того, как Нед сказал мне:
– Это Бобо. – И все стало на свои места. Он тоже звался Маккаслином. этот Бобо Бичем, родственник Лукаса – Лукаса Квинтуса Карозерса Маккаслина Бичема, который, как говорила бабушка – а она знала это со слов своей матери, – по внешности (да и по характеру тоже, заносчивому, ослино-упрямому и невыносимому) весь уродился в старика Люция, не считая разницы в цвете. Бобо был очередным бичемским отпрыском, которого растила не мать, а тетушка Тенни, пока три года назад зов внешнего мира не пересилил всего остального и он не удрал в Мемфис. – Бобо раньше работал на человека, который раньше был хозяин Громобоя, – сказал Нед. – Пришел поглядеть, как он будет скакать сегодня. – Значит, теперь все было в порядке и с тем последним, что еще продолжало мучить нас, то есть меня: Бобо, конечно, знал, у кого машина. Скорей всего, у него-то она и была. Но, конечно же, этого не могло быть, иначе Бун и Нед попросту забрали бы ее у Бобо, и тут я вдруг понял – не могло быть только потому, что я не хотел, чтобы так было; будь у нас возможность вернуть машину, коротко и ясно сказав Бобо – а ну, приведи ее, да побыстрее, – что, в таком случае, мы делаем здесь? И зачем все наши беспокойства и волнения? Зачем было, таясь, вести ночью на станцию по мемфисским трущобам укрытого попоной Громобоя? Зачем, бессовестно играя на чьем-то женолюбии и чьем-то кумовстве, красть у железнодорожной компании ни много ни мало как товарный вагон и перевозить потом коня в Паршем, не говоря уже обо всем остальном – о вынужденном сообщничестве с Бутчем, о Миннином зубе, о вторжении в дом дядюшки Паршема и поругании этого дома, о бессонных ночах, и (да, да!) о тоске по дому, и (опять-таки я о себе) о невозможности даже сменить белье? Зачем все усилия, и старания, и жульничества, цель которых – устроить скачки, и выпустить на них какую-то чужую лошадь, и вызволить таким манером автомобиль, который, во-первых, мы не имели права уводить, а, во-вторых, могли бы вернуть, просто-напросто послав за ним молодого негра, выросшего в нашем доме? Понимаешь, что я хочу сказать? Если победа на сегодняшних скачках не главная ось событий, если мы с Громобоем не единственная спасительная преграда между Буном и Недом с одной стороны и гневом деда (а может, и его карающей рукой) – с другой; если даже без выигрыша на скачках, да и без самих скачек Бун и Нед все равно могут вернуться в Джефферсоп (единственное место на земле, где Нед был у себя дома, единственная среда, где Бун способен был выжить), вернуться как ни в чем не бывало и начать все сызнова, будто и не уезжали, – значит, сейчас мы прикидываемся друг перед другом, как мальчишки, которые играют в разбойников. Но знать, где сейчас этот автомобиль, Бобо вполне мог, это было допустимо, честно: он же свой человек. Я так и сказал Неду.
– Я тебе уже говорил – перестань ты морочить себе голову из-за автомобиля. Я же обещал – придет время, займусь я автомобилем. У тебя без него есть о чем подумать, у тебя скачки на носу. Мало тебе этого, что ли? – Он обратился к Ликургу: – Все правильно?
– Пожалуй что так, – сказал Ликург. – Мы не оборачивались, не смотрели.
– Наверное, так, – сказал Нед. А Бобо уже испарился. Я не заметил, не услышал – он испарился, и все. – Принеси банку, – сказал Нед Ликургу. – Самое время подзакусить, пока мы здесь еще в тишине и покое. – Ликург принес жестяную банку из-под сала, прикрытую чистым кухонным полотенцем; в ней были ломти кукурузного хлеба, переложенные кусками жареного мяса. Такая же банка с пахтаньем охлаждалась в ручье.
– Ты утром поел? – спросил меня дядюшка Паршем.
– Да, сэр, – сказал я.
– Тогда много не ешь, – сказал он. – Пожуй хлебца, запей водой, и все.
– Вот это правильно, – сказал Нед. – На пустое брюхо легче ездить. – Он отломил мне кусок хлеба, и мы все уселись на корточки в кружок возле дядюшки Паршема, а обе банки поставили в середку, и тут на берегу за нами раздались шаги и сразу же голос Маквилли:
– Доброго здоровьечка, дядюшка Пассем, привет, почтеннейший (это Неду). – И он подошел к нам, уже (или еще) глядя на Громобоя. – Угу, значит, все-таки Коппермайн. Эти парнишки перепугали нынче утром мистера Уолтера, он подумал, вдруг какой-нибудь другой конь. Кто его выпускает, ты, почтеннейший?
– Зови его мистер Маккаслин, – сказал дядюшка Паршем.
– Хорошо, сэр, – сказал Маквилли. – Мистер Маккаслин. Ты его выпускаешь?
– Белый выпускает, мистер Бун Хогганбек, – сказал Нед. – Мы как раз его поджидаем.
– Жаль только, что поджидаете с этим самым Коппермайном, а не с другим конем, чтоб Акрону было с кем потягаться, – сказал Маквилли.
– Я и сам так говорил мистеру Хогганбеку, – сказал Нед. Он дожевал хлеб. Не спеша взял банку с пахтаньем, не спеша отпил. Маквилли внимательно смотрел на него. Нед поставил банку на землю. – Садись, поешь чего-нибудь, – сказал он.
– Премного благодарен, – сказал Маквилли. – Я уже поел. Может, поэтому мистер Хогганбек и подзадержался, что ищет другого коня?
– Уже поздно искать, – сказал Нед. – Хочет не хочет, а выпускать придется этого. Вся загвоздка в том, что тут только один человек и понимает, что это за конь, но он-то и не позволит ему скакать сзади. Этому коню не по душе скакать впереди. Он одного хочет – скакать впритирку за чужим хвостом, пока не увидит финиша, не увидит, что ему есть куда спешить. Я еще не видел его на скачках, но побьюсь об заклад – чем медленнее скачет другой конь, тем больше этот старается его не обогнать, не остаться без компании, пока не увидит финиша, не догадается – это же, мол, скачки и, значит, есть куда спешить.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81